Ещё один апокриф от меня

1.
А бывает, болит — где не знаешь, но так болит…
Будто рёбра твои забираются друг на дружку.
Кофе выпит. Подходит к раковине Лилит
И полощет под краном кружку.

Убирает на место. Всё честь по чести. Хорош почин
Дня. Очередного, который уйдёт бесследно.
Дни уходят... А толку от них не больше, чем от мужчин —
От богатых, красивых, холёных, больных и бедных…

Как она устала от этой глобальной лжи —
Отвечать: никого не люблю, не хочу, не знаю…
Олигархи, актёры, учёные (разучёные, блин) мужи…
Череда без конца и края.

Вот и держишься, держишься так, из последних сил.
Нечем крыть или нечем жить, или что-то вроде.
Нет, она не помнит, кто, зачем и когда у неё спросил:
Почему ты смеёшься, как смертник на эшафоте?

…А ведь я тебе говорила тебе, дураку, что с землёй
Шутки плохи… Но я-то знаю, что виновата,
Как её обозвали в учебниках, эта самка твоя примата…
Не сиделось в раю, зазнакомилась со змеёй —
Со змеёй, понимаешь?! Господи, вот ума-то…

А найти бы тебя, случайно встретиться, там, в Сети,
Пригласить бы… на кофе ли, на другой ли напиток пенный…
Нет, живи ты с ней и любись, и детей крести,
Но скажи одно: ты хотя бы меня простил?
Пусть не сразу, но всё же как-нибудь… постепенно…

Понимаешь, ведь мне не важно, что там у вас да как,
Мне без вас хватает порушенных мною судеб…
Ты одно скажи: ты хоть помнишь меня, дурак?
Может, мне будет легче… А может, уже не будет.

И Лилит ложится на пол, открывает свой ноутбук,
Смотрит вкладки, страницы, новости: ну и твари,
Боль, война, сумасшествие, голод, холод; из первых рук
Фотографии последних (последних? а, нет) аварий,

Огнемёт, миномёт, разбившийся самолёт,
Серо-белые голые стены больничных комнат…
Но страшнее — а вдруг она и взаправду его найдёт,
И он скажет: нет, я нисколько тебя не помню.

…Вот найти бы тебя в человечьем этом содоме…
Мне и Бог не указ, никому тебя не отдам…
И рука её пишет в поисковой строке «Адам»…
И заходится смехом Лилит, закрывая лицо ладонью.

2.
Он устал. У него давно заострились черты лица,
Провалились глаза и вечно прострелы в шее.
Головная боль. Опять полтора часа —
Как по графику, но со временем всё больнее.

Он глядит в монитор. За окном дождь стучит по кровле,
Листья кружатся всё плотнее день ото дня…
Тут родня, — шепчет он себе, — понимаешь: она — родня.
А другая — это всего-то ровня!

Вот как странно: с этой, родной, не болит нутро.
А другая… да просто хочется её помнить.
Очевидно, так было устроено всё хитро…
Из ребра… из кого ещё вынимали живьём ребро?
Из кого бы вынули, тот бы понял.

Да и дети… Они молодцы, конечно, я это знаю.
Но откуда в них эта глупость и этот яд…
Как посмотришь по телику, что там они творят,
Ну ни дать ни взять вот — Евина кровь дурная!

Как оставишь таких? Ведь это же не Лилит…
Та сама убежать норовила всегда при случае.
Ева… Лишь отвернёшься на миг — так чего-нибудь учудит,
Да ещё и детей научит…

Будет им тогда пресловутый их Страшный Суд…
Да и нужен-то я этой дьявольской-то породе.
Ладно, хватит, я, кажется, редкую чушь несу…
— Дорогой, ну ты где? Я уже разогрела суп…
И Адам смеётся. Как смертник на эшафоте.

3.
А когда наступает ночь, Еве снится всё тот же сон:
Свет луны мрачно льётся на подоконник,
Спит Адам, спит спокойно… Но он
Вдруг встаёт с постели… и навсегда уходит.

А снаружи мелькают два дьявольских чёрных крыла,
Злая ведьма шипит змеёй за стеклом оконным:
— Слышишь, растеньице, я ж тебя вырву отсюда с корнем,
Или думаешь, ты в него навсегда вросла?!

…Потихоньку на небо карабкается рассвет.
Вновь не выспалась толком. Послать это всё к чертям и
Не думать, не думать… Ева даже не плачет. Нет.
Просто ест антидепрессанты. Уже горстями.

Это нервы сдают… Сон нелепый. Так, пустячок.
Только сердце — как будто бегун, потерявший финиш.
…Ева молча вцепляется взглядом в его плечо:
Нет, не вырвешь, порвёшь пополам меня, но не вырвешь…

…Знаешь, милый, я долго терпела. Уже невмочь.
Мне бы силы немного взять — но скажи, откуда...
Вновь темнеет, и за окошком буровят ночь
Два мерцающих злобных, насмешливых изумруда…

Но, покуда Адам уплетает горячий суп и компот из вишни,
И домашние кексы, ему как будто и всё равно…
Ева пьёт таблетку. И долго глядит в окно.
И смеётся. Как смертник. Тихо, почти неслышно...