дельфини

(по мотивам пьесы "гарри поттер и проклятое дитя")

*i*

у печали привкус тиса и ежевики, что на языке, как полынь, горчат.
люди лгут об авгуров предсмертных криках: те, кто вечно помнит, всегда молчат.
печать тайны - в глазах у детей пророчеств, судьбы их - снежинками на ветру...
сотни иссушающих одиночеств в жизни холст вплетают свою игру.
мир враждебно холоден к юным змеям, им не место в каменных городах,
метка смерти - в душе у детей злодеев.
словно щит невидимый сжав в руках,
от мечты забытой отгородиться, защищая выдуманные рубежи.
чем в других эпохах могла гордиться - в этой бы попробовать пережить.
обманувший время во тьме пребудет, словно мантру, лелея свою мольбу,
так кому, как не дочери лорда судеб, повторить, как в драме, его судьбу?
тех, кто безрассудно застыл на грани, не спасут ни заклятие, ни метла,
что там адское пламя хватать руками - в них и звезды верно сгорят дотла.
звездный кит - трофей на зловещей тризне, а драконы в небе молчат, скорбя.
нет страшнее вечной счастливой жизни,
что всегда случается до тебя.

*ii*

царство дельфинов – в обители темных вод. солнце сочится кровью, как спелое манго, брошенный камень кометой летит вперед, гаснущей искрой пронзает водоворот и по волнам возвращается бумерангом.
старый кальмар плывет по млечной реке, на рыбьих хвостах звезды гремят перезвоном, здесь кобры-подвески венчают мою колыбель, янтарные розы – как жженая карамель, а на самайн закат безупречно зеленый.

над призрачным замком клубится лиловый пар, свивается говорящими черепами на шее богини из края, где редкий дар молиться тьме змеиными голосами – не больше, чем разновидность обычных чар.
крапива цветет по весне у мраморных плит, развалины старого дома влекут магнитом. в огромном котле бирюзовый настой кипит. увы, из настоянных в зелье багряных нитей мерцающий плащ, что от смерти спасет, не выйдет, как и сказочный жезл – из веточки бузины.

горчаще-колючим свечением от воды в руках зловещих огненных великанов, оплывшие свечи тянутся из глубин, и сердце, как хранилище воспоминаний, лишь в чаше яда получится утопить, а медные отблески драконьего пламени впитаются в отшлифованный малахит.

у артефактов капризный и скверный нрав. раз временем тщетно править – в него играют. реальность свою небрежно переписав, я падаю сквозь дожди у порога рая, напрасно стремясь из осколков пароль собрать.
царство дельфинов – в гроте дьявольского огня, его языки по страницам бегут разводами, чернильными резкими росчерками звенят. а мой молчаливый спутник окутан холодом и всякий раз исчезает при свете дня, оставляя меня молчать
над смеющимися темными водами.

*iii*

черный феникс безбрежно раскинет крылья, и от искр тлеют края небес,
просыпаясь сквозь пальцы алмазной пылью на темнеющий в дымке лес,
как, восстав из пепла, бессильным взглядом в сизом бархате ночи искать ответ?
оперение – марево звездопада, а в глазах язычки комет,
в ожерелье миров, обрывках куплетов, ветхих ветвях ясеня среди звезд
тусклой тенью лететь в иллюзии света, отражением забытых грез.
небеса над долиной в ночи расколет рыжый столп направленного огня.
гнев стихий – проекция призрачной боли, что словами уже не унять.
замок помнит дыханье драконов и ветер, тихий шепот сгоревших страниц,
умолкающий горестно на рассвете с первым взмахом солнца ресниц,
что лукаво глядит в тумане заката на в кострах вулканов тающую чешую…
и сорвутся времени водопады
под зловещую песнь мою.