Adagio

                Нет больше той любви,
                чем если кто положит жизнь свою
                за друзей своих…
                Ин XV: 13

     Этот диагноз ему поставили еще в 1946 году. Врачи предположили, что это наследственное. Но тогда, в первый послевоенный год он не обратил на это особого внимания. И вот теперь болезнь со всем своим неумолимым вероломством напомнила о себе - он потерял сознание прямо во время Мессы.

- У Вас в роду были подобные заболевания? - врач, заполнявший медкарту, взглянул поверх блеснувших очков.  Отец Энтони Веерсдорф, священник и по совместительству органист храма Святого Семейства в Лейпциге, пожал плечами. Он хорошо запомнил только отца - мать умерла когда ему исполнилось три года. В 1914 году отец ушел на фронт и погиб под Верденом в 1916.  Энтони сначала жил в пансионате святого Антония для детей военных в Берлине. Потом учился в школе, поступил в университет, на философский факультет. Там, на первом курсе, он ощутил призвание. Тогда он твердо решил, что станет священником - ужасы мировой войны хорошо запечатлелись в его сердце. Людям нужна вера, простая, искренняя. И он сможет ее дать. Он будет собирать по крупицам этот разбитый витраж человеческой любви, милосердия, нежности и веры. Больше никогда война не сделает несчастным ни одного ребенка, как однажды произошло с ним.  В 1933 году, в год прихода к власти Национал-социалистической партии, он получил рукоположение и следом за тем - назначение в Лейпциг.
     Германия возрождалась. Новая власть быстро подняла из руин экономику, возродила армию, предприняла различные меры в пользу немецкого  народа. Казалось, это начало новой спокойной жизни. Но это оказалось лишь иллюзией. Новый канцлер Адольф Гитлер лелеял мечты о создании великого государства великих немцев. И во имя осуществления этой цели он бросил в мясорубку новой войны тысячи и тысячи жизней. В 1939 году началась Вторая Мировая Война. Отец Энтони  служил капелланом в одной из частей Вермахта, в 1943 был ранен, к счастью, не серьезно, в 1944 году по  состоянию здоровья был демобилизован и вернулся в Лейпциг, в свой храм. Его мечта не осуществилась, он не мог дать людям то, в чем они так нуждались. Он вновь видел вокруг тысячи несчастных людей, чьи жизни перемолола война ради прихоти сумасшедшего диктатора. Бессилие. Невозможность что-либо изменить. Осознание своей неправоты и своего заблуждения.

Отец Энтони вздрогнул, когда врач повторил вопрос - настолько он погрузился в воспоминания.
- Я не знаю, господин доктор. - кротко ответил он. - Я почти не знал своих родителей.
- Что же, господин Веерсдорф, мне Вас нечем утешить. - негромко произнес врач. - Заболевание серьезно. Я предложил бы операцию, если бы был уверен в благополучном исходе.
- Совсем ничего нельзя сделать? - тихо спросил священник.
- Ну, при соблюдении определенного режима можно надеяться, что с этим заболеванием Вы благополучно проживете еще пять-шесть лет. Строгий режим и полное отсутствие волнений.
- Но моя профессия... - робко возразил священник. - Может все-таки операция?
- Господин Веерсдорф, - строго произнес врач, - я бы сам охотно предложил бы Вам операцию, но Вам противопоказан наркоз. Вы не перенесете ее. Единственное, что я могу Вам порекомендовать, это поменьше волноваться и соблюдать режим. Но учитывая особенности Вашей профессии... - врач покачал головой и вновь стал что-то писать в медкарте. - Я выписал Вам таблетки, - он протянул отцу Энтони блокнотный лист, - они облегчат приступы. Здесь полный курс. После этого приходите и посмотрим, что можно еще предпринять. Не отчаивайтесь - я же все-таки не вынес Вам смертный приговор. - Отец Энтони слабо улыбнулся.

***
- Отец Энтони! - окликнул его молодой семинарист. - Вас ждет фрау Шультцен. Она говорит, очень срочно.
- Хорошо, Конрад, спасибо. Я иду. - Отец Энтони быстро вышел из пресвитерия, прошел в сакристию, взял дорожный чемоданчик и быстро вышел из храма. Фрау Кристин Шультцен, молодая женщина, ожидала его снаружи. Увидев его, она порывисто поднялась ему навстречу. Отец Веерсдорф заметил ее бледное лицо и заплаканные глаза.
- Этой ночью опять был приступ. - срывающимся голосом прошептала она, взяв его за руку. - Мы вызывали врача...  Отец Энтони, я боюсь. - она разрыдалась на его плече. Мягко обняв ее, утешая, отец Энтони вспомнил, когда увидел ее в первый раз. Совсем еще молодая, она сидела в пустом в этот час дня храме, рассеяно теребя бусинки Розария и глядя на алтарь, так, словно цеплялась за последнюю надежду.
- Фрау, могу я чем-то помочь? – отец Веерсдорф тихонько подсел рядом. Женщина подняла на него усталые глаза – он понял – она не спала уже несколько дней.
- Моя дочь… – прошептала она. – Она умирает… – и уронила голову ему на грудь.
     Теперь он делал все, что мог, чтобы поддержать эту семью, эту малышку Доминику, по вине войны оставшуюся без отца.
     Также и теперь. Выйдя из детской, он подошел к Кристин. Она смотрела в окно, словно размышляя о чем-то. Отец Энтони знал, о чем: ее мысли были сейчас рядом с дочерью.
- Фрау Шультцен… – негромко обратился он к ней.
- Мы потратили очень много денег на медосмотры и лекарства.  – задумчиво произнесла она и отвернулась от окна. – Врач, осматривавший ее сегодня, сказал, что она проживет еще одну неделю… Может быть чуть дольше… Спасибо, что помогли нам… – чуть слышно добавила она, едва сдержав слезы. Весь день отец Веерсдорф провел у них.

     Вернувшись домой после вечерней Мессы, он вновь мыслями вернулся к Кристин и ее дочке. Больно кольнуло сердце. «Как несправедливо. Неужели ничего нельзя сделать?»  Отец Энтони до боли сжал руки. Начался дождь, с каждой минутой все усиливаясь. Коротко вспыхнула молния. «Неужели сегодня?!» - на глаза священника навернулись слезы. Он вспомнил свою семинаристскую мечту, свое заветное желание. Каждый удар сердца теперь сопровождала протяжная боль. «Господи! Что я могу еще сделать? Пожалуйста, Господи, подскажи!..» Протяжная боль слилась с его отчаянной молитвой. Дождь уже лил как из ведра. И внезапно он понял, что ему нужно делать.

Несмотря на глубокую ночь за окном и проливной дождь, он, стремглав, бросился к собору, который за плотной завесой дождя было едва видно. Он бежал так быстро, насколько это позволяло ему больное сердце. В этот момент он порадовался, что не стал отдавать ключи от главных дверей. «Они должны быть открыты. Сегодня. Теперь» - почему-то эта мысль мелькнула в его голове, одновременно со вспышкой молнии. – «И всегда».
   
     Наконец он, уже задыхаясь, подбежал к собору Святого Семейства и с усилием распахнул тяжелые двери, взбежал на хоры. «Господи! Как же так можно?!» - он подбежал к органу и сорвал с него тяжелое покрывало. Вспышка молнии, пробившись сквозь витраж, осветила ряды клавиатуры, высокие трубы… У  отца Энтони перехватило дух, как и всегда при виде этого поистине божественного инструмента. Или может это лишь свидетельствовало о работающем на пределе сердце? Дрожащим руками священник коснулся клавиатуры…. Созвучья нот медленно поплыли под темными высоким сводами, сливаясь с шумом дождя, вспышками молний и раскатами грома, образуя какую-то неземную симфонию… У отца Энтони не было нот, эта мелодия лилась из его больного израненного сердца, переливалась в отблесках витражей, вливалась в клавиши… И плыла, плыла, рождая под сводами новые удивительные звуки…. Возможно, этого было слишком мало для искупления его вины, но священник не думал об этом. В этот момент он хотел сделать все, что мог для этой маленькой девочки. Не для всего человечества, – у него не осталось иллюзий, – а только для нее. «Ты милосерден, Господи!»

     Музыка плыла и плыла, постепенно набирая силу и красоту, подобно наливающемуся плоду, и наконец, с очередной неистовой вспышкой молнии, достигла своей полноты, своей кульминации. Старый орган словно вобрал в себя все дивные звуки первых дней Творения, он звучал в полную силу, и в этой небывалой мелодии было столько боли… И столько любви… Сутана на груди отца Энтони была залита кровью, но он не замечал этого. Словно неведомому волшебнику, орган повиновался, казалось лишь одному движению его рук. Музыка, достигнув своей кульминации, казалось, наполнила собой весь мир. Священник играл и играл… Кульминация, финал… Внезапно отец Энтони почувствовал, словно в его сердце вонзили копье… Оно словно замерло на мгновение… Музыка… И в этот финал священник вложил все свое сердце, сердце, теперь полное любви. Последние аккорды, величественные и грозные, словно при Великом Акте… В них навсегда замерло, трепеща, сердце священника, отныне чуждое всему земному… Музыка…

     Рано утром кантор, поднявшись на хоры, увидел открытый, словно еще дышащий, орган а рядом – бездыханного отца Энтони. На его бледном лице будто замер луч неземного света. «Jetzt lasset Du Deinen Knecht, o Herr…»

     Через несколько дней Кристин узнала, что ее дочь абсолютна здорова. Ни единого следа, даже намека на болезнь, терзавшую ее долгие шесть лет. Теперь они могли вернуться в Дрезден. Перед отъездом они решили зайти к отцу Энтони, поблагодарить его за заботу, за участие, которое он принял в их судьбе.

- Простите, я могу видеть отца Энтони? – спросила Кристин у молодого священника, который вышел им навстречу. – Мне хотелось бы поговорить с ним.
- К сожалению, нет, фрау Шультцен. – ответил священник. – Отца Энтони сейчас здесь нет.
- Ах, он больше здесь не работает. – слегка разочаровано вздохнула Кристин. – Я просто хотела сообщить ему кое-что очень важное для него.
- Он знает, фрау Шультцен. – успокаивающе ответил молодой священник. – Не переживайте.

     Когда они уже сидели в купе поезда, который вез их в Дрезден, Кристин вдруг поняла, что имел в виду молодой священник. И она заплакала.
- Мама, что случилось? Почему ты плачешь? – тоненьким чистым голосом спросила ее Доминика. Кристин обняла дочь.
- Ничего, дорогая моя, ничего. Теперь все хорошо.
     Поезд мчал их в сторону Дрездена.




* милому о.Энтони - человеку, который истинно исполнил слова Евангелия.