Well come to hell, dear stone Lady

Эти строки, что запутались в волосах, мыслях, пальцах и чайного цвета глазах, распиаренных как: эти глаза напротив. Взгляд по прямой, а там – никого, ни тебя, ни меня, ни его, только Шнуров поет о том, что ему никого…
не жалко. И энергия бешеным плотным комком, шпарит в виски и толкает идти напролом, мол, скажи ему все! Скажи! А потом… в голове возникает язвительная перепалка. И так нелепо-бессчетное количество раз: говоришь себе, что урвешь ну хотя бы час. Час до прибытия гребаного катафалка. Некрофилка, так скорбеть об ушедшем как ты, могут только  убогие, разучившееся любить, поклонники пустоты или… нищеброды. Как на Невском, помнишь, дядечка, у которого на стопах бинты, прямо на Невском, а вокруг толпы и толпы народа. Мы проходим мимо, прижимая свое бабло, и чего то не прет, ни тебя, ни меня ни вот даже его, только сковывающие чувство свободы. Вот река, в ней тонули десятки раз, и никто ни спас, никогда никого не спас, мы идем по городу, повторяя в 10 раз: «До чего ж причудливо тасуется  колода. Кровь…». Булгаков и Питер. Медленно наступает ночь, камень, камень, камня столько, что можно воду в ступе толочь, век за веком – бери, расходуй.
Возвращаемся. Как всегда пешком. Московский, черт, ну кто придумал мое потом?! Все эти мысли в порядке бреда…
И, ничком, на верхнюю полку поезда, перешедшего рубикон. Лед тронулся господа, мир закончился тупиком. W(V)ell/come to hell, dear stone Lady.