Один день моего детства или

Я родилась в рубашке.

       Не знаю, что заставило меня сесть за написание этой книги или отдельных рассказов, наверное, желание продлить жизнь, мою жизнь,  для моего внука.

Воздух, наполненный утренней песней птиц, солнышко только взошло, мы малышня лет семи  с любопытством наблюдаем за нашими молодыми родителями, томно развалившись на пахучей и колючей  соломе.Вот папа, ветерок шалит в его роскошных, черных  волосах, сильные мускулы играют  на загорелых руках, и мама, по колено в глине,маленькая и  худенькая, она тихонько и незаметно заигрывает с ним, посылая украдкой  влюбленные, короткие взгляды. Тетки, упитанные и загорелые, их белые  ляжки то и дело  сверкают из под заправленных юбок  выше колен, мужики с закатанными штанами, кони, песня. Песня, если бы я только знала, что песня станет смыслом всей моей жизни! А пока все месят и лепят саман. Раньше так и было, всем хутором, гуртом, дружно, и смотришь, к осени уже дом или хата отстроена.Нам  ребятне воля, пока все заняты, мы предоставлены сами себе. Пьянящая свобода манила.  Рядом с хутором водохранилище, ГЭС, болото заросшее камышом. Двигаемся к неизведанному. Заточенными  копьями,  из каких - то веточек, камыш и точить не надо, начинаем  охоту, охоту за лягушками. Мне кажется  сейчас,или они действительно тогда были такие огромные, жирные,  с невероятно выпуклыми глазами и здоровенным ртом? Как же  я их боялась! Это «Ква», приводило  меня в ужас!  Кто-то из пацанов прицелился, и вот она, эта рептилия извивается на  боевом копье, и еще одна, и еще. Через десять минут с приличной  добычей, перемазанные илом и тиной, с исцарапанными ногами двигаемся искать место для костра. Бедные жабы извивались,  пузырились на языках  пламени, постепенно превращаясь в какие  - то черные,  зажаренные мумии. Наступал ответственный момент, момент поедания. Кто- то кричал, что это похоже на курицу уплетая ножку, другому это напоминало  рыбу, мне же  было муторно на все это смотреть. На закуску  в ход пошел кем- то сворованный «Беломор», вонючий и терпкий.Пацаны, кто постарше, учили малышню  курить в затяжку, от чего  у тех кружилась голова, и начинался кашель, а некоторых от съеденных лягушек, замешанных на «Беломоре» тут же стошнило. Рядом пробегал узенький бетонированный канальчик,  впадающий прямо  в водосброс ГЭС. «Пойду ка умоюсь, да ноги помою». Страшно с мостика смотреть на воду, которая с ревом вырывается так, аж дух захватывает.Брызги летят во все стороны, доставая до самого неба. Что мною двигало? Почему я с мостика опустила ноги в этот злосчастный канальчик, который  от воды покрылся скользкой тиной? Не знаю. Я поскользнулась, и очутилась затянутая в трубе мостика. Мои руки были распяты в разные стороны.Вода пошла через голову, я стала захлебываться. Дети начали истошно кричать, кто то побежал за взрослыми, жизнь тихо уплывала из меня. Сколько  я барахталась, не знаю, но очнулась я на руках у мужчины, сильные руки прижимали меня к себе, мокрую и обессиленную. Ко мне медленно возвращалось сознание, зрение, слух, я всхлипнула. Больными глазенками я увидела , как плачет моя мама, закрыв рот судорожно трясущимися руками. Плакал мой папа. «Дайте мне ее»! Оказавшись у него на руках я, я вдруг зарыдала, завыла.Этот вой горя захлестнул всю мою маленькую сущность. Меня замотали, во что - то сухое и теплое. Наплакавшись до икоты, я уснула. Сколько я спала - не знаю, но только папа так и не отпустил меня из рук. Не отпустил меня из рук до самой смерти.  Мама говорила, что я в рубашке родилась, видимо-да!

Детская тоска.

      Когда нибудь, кто нибудь, задумывался, что для ребенка значит детский сад? Это испытание, если не пытка. Меня, избалованную любовью, безумно любящую маму и папу, вдруг помещают, в круглосуточный, на целую неделю! И вот тут впервые понимаешь, что такое одиночество, грусть, тоска. Стоя часами возле  забора, выглядывая сквозь решетку,  страдаешь так,  что, кажется вот, вот остановится сердце. Ты льешь слезы с утра до вечера, особенно вечером. И ни кто тебя не может уговорить успокоиться. Подушка, соленая, холодная и чужая, тускло горящая лампочка, вечно бурчащая воспитательниц: « А ну-ка, спать! Хватит сопли распускать!»Вот тогда впервые учишься плакать молча, про себя. Ты быстро взрослеешь, понимая, что такое понедельник, и что такое пятница. И дождавшись ее, этой далекой  пятницы, считаешь часы и минуты, да что там минуты, секунды, когда за тобой придут и заберут. Заберут меня и мою маленькую сестричку Марину, худенькую и хрупкую, как вазочка, с кругленькими и красивыми глазками, с длинными косичками.Кто из нас громче кричали плакал от радости в голосе: «Мама, папа!»-не знаю, но вдоволь повисев на шее  не менее счастливых родителей, мы,  держась за руки,  шли домой.По самой лучшей дороге моего детства!

Бабушка.

      Мотоцикл...Сколько их было у папы трудно сказать, но вот наш любимый с сестрой - «Урал». Большой и солидный. Нас  укладывали в люльку, накрывали брезентом и мы, прижавшись  друг к другу, отправлялись в путь. Мотоцикл бурчал и урчал, то набирал скорость, то сбрасывал, напевая свою дорожную песню. Рассказывая историю, историю  хутора Стеблицкого, историю наших  бабушек и дедушек, нашей мамы и папы.
Мамина мать Чеботаева Екатерина Поликарповна в девичестве Медведева из многодетной семьи, ее мама рано умерла, отец женился на женщине, у которой были свои дети, Иван и Евдокия.Были  еще дети, но я про них не помню. Про бабушкино  детство я мало знаю. «Вот як була я маненькой, холодно да голодно було, о це кто первый захватэ фуфайку отцову, чи дожку матэрину, той и на кони. В огороди робыли, за хозяйством ходылы,уполи батрачили, а як пидходэ выходный, идэм уси у цэркву, а тама тетки  в платьях со скружевами, а мы як  молымся тай кланяемся,а шо покланяемся тай ны пиднымаемся, мы ж  то малы, нас ны выдать,  так вот  и потягним за ниточку с кружева, тай на пальцы накручуем, накручуем. А хто пошустрэй, так той привъяжэ  к лавке, али к табуретке. Оце хихикаем тай  ржом , как коняки. Бувало, шо прямо у церкви уши драли. Батькови дома налупэ усих подряд, не разбирае кто прав, а кто ни, тай накаже. Йисты хотилось усигда. Як мачиха хлиба напыче, так своим кусок побильш, а мэни, тай Ваньки помэньш. Я сама маненька, а ходыла за дитем у багатого,они мэнэ то кохтачку,то юбочку,матырь перешие, ото мы с Дуськой и носылы в по перыменку. Дуська, материнска дочка була, ехидна, прыщурэ свий глаз, тай скулякае. Натылыпае матэри,а вона батькове,так вин и налупцуе мэнэ». Ее рассказ всегда заканчивался одной и той же фразой: «Всэ, бильш нэ хочу… Хай вона им грець… Пиду пичку  подброшу». Уголь потрескивал, быстро нагревая хату,мы,  уютно устроившись на печи,  снова приставали  к бабушке: «Ба, ну расскажи еще что  ни будь? Ба, ну расскажи»! «А ну, бисови диты, лягайтэ спаты»!Скажет грозно, спрятав за белесыми бровями улыбающиеся глаза, и запоет. «Стоить гора высокая, а пид горою гай,гай,гай», а в это время в духовке подсушиваются сухарики, разнося по комнате душистый и приятный запах  хмеля. Завтра будет настоящий кубанский борщ.Мы, засыпали…
            А ей вспоминалась молодость.Замуж рано пошла.Статный, высокий, сильный и красивый казак Михаил посватал ее. Эх, как пойдет плясать,  «так до зымли не достае»! Пятерых детей ему родила. «Скатыну дыржалы,хозяйство якэ ни якэ, город.  Вин у поли с утра до ночи, а я то в огородней, то в поли хлиб вбыраю. Тэж потом мэни стряпать поставылы у брыгаду. А диты брощины булы, самы управлялысь. Васыль, Маруся, Ленька да Валя (наша мама), ще була дытына, так вона померла як родылась. Одывалысьбиднэнько. Одна фуфайка на усих ,та галощи. Лешка, как то попросывс в отхожую, а уже стымнило, вин галощи обув,а воны ему здорови , вин и пошкрябал, на двори прысив, справив  нужду, вырнувсь, ходю, тай не пойму, шо воно так воняе, да шо ж так воняе? А вин наклал  прямо у голощи, тай так и приперся в хату со своим добром! Валя, самая  маленькая  була, родылась перед войной. Ото вона як начилась ця война, так Мишу сразу и забралы в салдаты, и тут скорэнько прийшла бумага,шо вин у Белой Церкви загинул! Що ж мэни дилоть с пятью дитями.Робыла у колхози, як убыраемо пшеницу,я и схороню в сапоги трошки зерна, иду до дому,а Митька Дэмчэнко,шоб вин провалывся, падло, заглядуе в глаза, ох,уж он мэни крови попыв, а на мэнэ все трусыться, трепыхается, як шо поймают, в тюрьму посадють!Прыйду до дому ,ны жива,  ны мертва,  смылю це зерно,вылью его слызами, лыпешек спыку. Йишьте, мои дитки, йишты! Скажуть, мама ,а шо вы ны будыти? Та ни, ны буду,ны хочу! Коровка выручала. Нимиц як прышов на хутор,так у мэнэ ейи чуть ны забралы,  я як  в нэи вчипылася, крычу, шо ж я буду робыть, у мэнэ диты маленьки, воны с голоду помруть! Вин мэнэ ударив в лыцо,говорить яйки давай, забрав и пишов,и бильш до мэнэ ныхто ны приходыв».В своих воспоминаниях , бабушка тихо засыпала: «Унуки прийихалы, завтра рано  уставаты.»
         Как здорово утром поют петухи! Белые с черным! С красным  отливом! А походка? Чинная! Надменная! Крыльями похлопает, ножками потопает, выбирает себе курочку. А они, эти куры, перед ним и так и эдак, и в при прыжку и в при скок. С пробуксовкой петух мчится к курице, запрыгивает на нее, хватает ее за хохолок и топчет, в детстве  я не могла понять, что такое «топчет». Курица отряхнувшись, убегала, продолжая грести в уже поклеванных зернах, выискивая целые, а к вечеру разносилось «Ко-ко-ко», она искала «сидало», удобно умостившись, несла яичко, которое потом превращалось во вкусную яичницу. Мы обе родились в Сибири, и можно представить, какое впечатление на нас и лично на меня произвела впервые увиденная свинья! Именно свинья, а не поросенок! Она была неимоверно огромных размеров! Ее уши доставали до  самой земли, две большие дырки пыхали паром, сзади болтался, какой то крючок,который все время вращался то в одну сторону, то в другую. Она, эта страшила,  жевала, издавая какие - то не понятные звуки. Я кричала, как бешеная: «Медведь из тайги пришел»! (продолжение следует )