пятая книга

Беренштейн Ефим Павлович
ВЕЩЕНИЕ-ВЕЩАНИЕ
(пятая книга стихов)

ОТ АВТОРА
Возводится дом. Туннели критского лабиринта – наивный проект старика Дедала. Бросить всё и улететь? Но ведь каждое дуновенье ветерка, каждый чирк ниспадающей звезды, каждая интонация ваших голосов – это ветви растущего и вечно буйствующего лабиринта. Остановишься, на миг проглотишь собственное дыхание, – и всё рухнет… Мир – дыхание Бога. Поэт – дыхание мира. Вы – дыхание поэта.
Стихи – это вещи. Стихи – это вести. Стихи – это близорукое созерцание совершенства бытия, это собирание его наивных многоцветных молекул в образ единого, мучительно и радостно переживаемого нами присутствия нетленного Лика. 
Господь нам дан в нашем вечном предчувствии. А Красота – уверение в истинности этого предчувствия: радость – будет (я – вслед за Блоком)!

В этой книге – новые стихи. Многие из них известны немногим. Теперь вам, мой Читатель, судить.
;
 ;
ПРОЛЕГОМЕНЫ К 22-му ПСАЛМУ ДАВИДОВУ

Объяли меня воды до души моей; бездна заключила меня…
(Иона,2, 6)

*

«Господь пастырь мой»
и хворостиной
по морде
по яйцам
по радости всей моей
несостоявшейся судьбы
но веди меня уже на лужайку
где когда-нибудь
не будет больно
«я ни в чём не буду нуждаться»

*
так Господи
Ты водишь меня
«к водам тихим»
оказывается «тихий дон»
Ты водишь меня
оказывается «мост над беспокойными водами»
или роджер уотерс
aqua vitae
Ты водишь «на стези правды»
я слепой иду наперекосяк
иди по пажитям
вот во глубине вод
«на стезях правды»
«чаша моя преисполнена»
Как же хочется пить

*
я ем
eimi
аз есмь
мне тошно есть
врагов моих
но трапеза
трапеза




*
злачные пажити
воды тихие
тантал
злачное место
кабак
шалман
и воды тихие
подкрепляют меня

*
«если я и пойду
долиной смертной тени»
если меня принудят
идти
«долиной смертной тени»
если  я останусь стоять
в «долине смертной тени»
и никто не посмеет подтолкнуть меня
ниже падать некуда
«не убоюся зла»
его там просто нет
зла

*
благость и милость Твоя
предавали и предают
поучали и поучают
рвут волосы вместе с кожей
ещё по морде
и всему что ниже
это дом Господень
да пребуду в нём




;
С ПАТМОСА

и был голос
встань и иди
больше не было
голоса
дорога
слякоть
чудовищные рыла
в поганых кабаках
битвы по морде
переломанные ноги
встань и иди
выбитые зубы
смерть тем кто не хотел умирать
встань встань встань
иди и смотри
это не случится
это дано
это откровение
открой глаза
лучше тебе не открывать глаз
все уже вострубили
эту какофонию
зачем ты
Господи
даровал мне очи
вместо глаз?
прильпни мой язык…
нет!
я обречён вам рассказать
всё
;

*  *
от порока до порога
от порока до пророка
от порока до по-разному
от порока не продержишься
за поручень погрешности

разовая радостная антреприза
стыд избыточной любви
смешение смещений
я так тебя любил когда-то
именно так

широко зияли
ибсенские кроличьи
норы
пора
праведного порока
пора без правил
пора прощаться

первородный хаос

чей ты сын
меня? моей?
проросшее призрачной порошей поле
как же неизлечимо холодно

















ТРОЕ

Так мраморно, что больше нет живых.
Честнее чести чушь чудесных чудищ.
Я пережёвываю шепелявый жмых,
Но ты, слепец, вовеки здесь пребудешь.

И никакая сладкая латынь,
Где медь, как мёд, роскошный и коварный,
Язык чужих, придуманных святынь,
Заёмных фраз с «Вульгатою» вульгарной.

Есть речь.
Реченье.
Гордость.
Красота.
Есть совесть вести.
Голос издалече.
Благословенны Господом уста,
Что произносят звуки русской речи.
;


ЛЕВОЙ РУКОЙ

и вот человек играет
он не знает что играет
что играют ему
что играют в него
что
экзистанс экзистенц экзистэнс
несопоставимые вещи
дом игры восходящего солнца
ты меня чуешь
том-ми
ну вот и я тоже
нарисуй себя на лодке
и приклей кусочек водки
выходи стихотворенье
всем на удовлетворенье
кислотные лилово-алые дирижабли
бля-бли
саксофон играет в кегли
листопад начинается
кленовой карточной отрыжкой
по-королевски
остудимся в собственных соболях
со-болях
the game всегда on
он&он&он
чужой чуже чужих
клянчишь приз
не выйдет
;
ДЖИМА МОРИССОНА ДА
Run with me…

не убегай
всё равно некуда
не дыши
разве этим можно дышать
не люби
не прикасайся к земле
ей больно
не прикасайся к небу
ему бесполому всё равно
уберите оттуда солнце
это есть конец
индуктивные императивы
избыточны
речь в отсутствующее пространство
двери
почти как у кафки
открыты
но заперты
и всё равно
а раз всё равно
побежали

;
РЕКВИЕМ

я бросил твой шлейф
он растворился
я бросил твой голос
он раскололся
с холодной меткой отчаяния
на моём пока ещё лбу
ты верно летишь
по неведомой эллипсоидной орбите
ты уже не поёшь
мне
а как ты пела
на разные лады
на разных наречиях
отвергнув тебя
я опустел
я лишился
дружеских тусовок
бескорыстных девчонок
наивных надежд
бесконечности
уютного мира
возможно тут воля
лукавой неизбежности
но хотя бы через тысячу лет
вернись
моя комета
моя единственная
комета
209
;

***
собаки воют по-волчьи
волки что ли поперевымерли
люди скулят по-собачьи
что случилось с собаками?

;

ПАМЯТНИК ИСТЛЕВШЕЙ СИГАРЕ

не знаю как звали
эту кубинскую девчонку
длинные стройные
шоколадные ноги
и выше
до неба
выше
te amo
;

***
всё идёт
время
человек по улице
зачем
куда
ляжем
(2012)

;


НЕСКОЛЬКО ХАЙКУ

*
когда умирает человек
становится
жалко себя

*
в наших больницах
воняет мочой
значит кто-то ещё жив

*
любовь исчезает
когда захочет
и это правильно

*
выпадает снег
он так похож
на траурные лилии

(2011)
*
по плоскому глобусу
катишься вниз
догадался – куда

*
«Я – вор!» – гордореет вор.
Уж этот маяковский:
«Я – граждан…»

*
чудеса бывают только за
деньги денег
не бывает

*
вякнул и звякнул и вокнул и выкнул
и выпал
вовсе

ТВЕРХАЙКУ

волга влага
волок влагалище
вложение в логово

СПБХАЙКУ

стреляет пушка и мимо
полдень
в столице империи




МОСХАЙКУ

в границах столицы царства
целенаправленный
суицид

ЮДОФАЙКУ
покажите мне хоть одну
красивую немецкую
нет

*
в глазах бродячей собаки
немощная мольба
пощади

*
когда я покинул
лондон…
а когда я покинул лондон?

*
и вот ты снова здесь
серая
и всё-таки красивая





ХАЙКУ С КОДОЙ

от ладбища до адбища
рукой подать
да ноги протя
нуть



ХАЙКУ БЕЗ КОДЫ

Высоцкий new sound
Штирлиц раскрашен
Кандинский чёрно-бел
Здесь

РЕГУХАЙКУ
ликушка кав(ф)кнула (в) пру(ю)ду(ом)
и теловечество
ликует

КЛАССХАЙКУ
жыв быв рев тар
бар выр вер вры вра
мемуароствование

*
я жду своего
деньгодрожжания
даже проливаю
;
* *
Царевич Сэхисмундо. Рассужденье
Земли и Неба, Сына и Отца.
И свет и тень Господнего Лица.
Да, жизнь есть сон. И сон – все сновиденья.
Но тот достоин высшего венца,
Кто и во сне не хочет заблужденья.
К. Бальмонт

Жизнь кончилась. Остались подробности.
М. Кузмин
*
жизнь есть секс
всё прочее
подробности

*
жизнь есть Я
всё прочее
подробности

*
жизнь есть смерть
а дальше
интересно
;

* *
желто-зелёный лист
залетевший в окно
ты тоже когда-то
залетала
ко мне в окно
;

* *
стираю стихи
в стиральной машине
мучительно гибнет
бумага
;



* *
не  надейтесь
и не печальтесь
я не с вами
;

* *
символы мира
и Благой вести
кучкуются на помойке
что-то хреново
с миром и верой

;

* *
Повстречались скрипка и рояль…
(моё)
кому замолкают скрипки
и начинается фортепиано
чем больше пьяно
тем форте
подвешен за шею
на взращённом древе
отчаяния
гамма
это только гамма-лучи
с крыши
воспаряешь
медленно
;

*  *
забрезжили крылья
убогого ангела
миг
плыли
в пыли
в поле
по ле-
су
пули попали-
сь
все
все
были
ли

;


* *
летательный исход
только по воздуху
туда
da
hin с ним
;

* *
я держу в ладонях
твоё лицо
всё прочее
не
;

НЕБЫЛЬ

Странный эпиграф:
«Иди, никто тебя не тронет…»
Оттуда же:
«Что царской крови тяжелее…»

ему донесли
точней доложили
точней донесли
приказал «Телиани»
и не тревожить
временно
(глоток)
картавая личина на стене
я не убийца
(глоток)
я ассенизатор
людской души
я дворник
едва проклюнувшейся
весны человечества
я строитель
зиждитель
штукатур
декоратор
багермейстер
я…
а тот
не мастер
(глоток)
не мастер
не мастер
не мастер
























ИЗ «ЕРОФЕЕВСКОГО» ЦИКЛА

ИНТРОДУКЦИЯ

А выпиваешь лишнего…
Разве бывает лишнее?
Я помолю Всевышнего,
Чтобы нам  – садик с вишнями.

Чтобы Тургенев с Чеховым
Жили там всласть без просыпа,
Чтоб не знавали греха вы, –
Только вот жалко Осипа.

Домик, увитый ветвями, –
Мне бы туда, в Чистилище…
Ах, Петушки заветные!
Ты их ищи, ищи еще…

Пёхом, машиной, поездом
Катимся к Божьей Матери.
Выпьем, поскольку боязно.
Ну и дорога – скатертью.

Туда – руками и ногам,
Туда – судоку с оригами,
Так заповедано веками:
Я жив,  пока я с Петушками.



ИДИ

Встань и иди.
Даже если в дерьме,
Даже если в тюрьме,
Даже если с этими людьми –
Талифа куми.

Как Лазарь, что три дня в гробу,
А труп твой камнем запечатан,
Ведь Тот не плакал на судьбу,
Поскольку, Господи, зачат он.

Встань и иди –
Камо гредеши? –
Туда, где каждый первый грешен,
Хоть радостен, но безутешен.
Но прежде боль с души сними.
Талифа куми.

И в этот ад,
И в каждом круге,
Нельзя назад,
Трясутся руки,
И spiritus -  не дух, а духи.
Ты отпусти иль сохрани.
Лама савахвани…

Встань и иди –
Талифа куми
Или, или, лама савахвани,
Боже, почто ты меня оставил?
;

ПУТЬ

Всё поправимо.
Мимо, мимо.
И путь мой радостный таков:
Из третьего «языческого» «Рима»
К предместью Града вожделений мира,
К воскресенскому пенью петухов.

Петушки – там есть та, что мною любима,
Там, где сын мой возлюбленный уже говорит букву «Ю»,
Из «третьего Рима» –
К преддверьям небесного Иерусалима,
Туда, где любят меня и то, что я люблю.






;





КУРСКИЙ ВОКЗАЛ (ода)

Курский вокзал – он рычал и качал, и встречал,
Курский вокзал – ты меня по-отечески ждал.
Только отсюда смогу я достичь Петушков.
Именно здесь я впервые почал и зачал,
Именно здесь по мордам получал
И скучал.
Ну, что поделаешь, нрав твой народный таков.

В кабаке твоем смелостью надо чуток запастись.
«Херес, – сказали, – вчера был, а нынче лишь морс».
Ну а потом заявили любезно: «Катись», –
Им-то «до лампочки», что я всю ночь эту мерз.

Славен ты, Курский вокзал! От тебя чуть свернёшь –
Там и «Зубровка», и дух, и пыланье огня!
Там всё, чем сердце томится, ты сразу возьмёшь.
А электричка теперь не уйдет без меня.
;

ВОЗЛЮБЛЕННАЯ

Дьяволица бледнолица,
Рыжекудра, белоглаза.
На нее готов молиться,
***** такая и зараза.


На перроне в Петушках,
То ли Катя, то ли Клава,
С моим сыном на руках
Пьёт, небось, портвейн, шалава.

Дело было на закате
В полутемной съёмной хате.
Как я впарил – вот-те нате –
То ли Клаве, то ли Кате.

Золотая дьяволица,
Белоглазая отрава,
Ты мне дашь опохмелиться,
То ли Катя, то ли Клава?

Золотая дьяволица,
Божество моих падений,
Пред тобой иные лица –
Только тени…
;

И СНОВА ОБ «ЭТИХ»

Есть польза от израильской военщины.
Хотя они безжалостней зверей,
Но любят офицеров наши женщины
И тем верней, коль офицер – еврей.
Припев:
Известно в Петушках и по миру,
Известно в каждой из подлунных стран,
Что Нинка из 13-го номера
Всегда и всем «даян» «эбан».

Моше Даян – ну, прям, циклоп по внешности,
А нравом – беспощадней, чем циклоп.
Что надо, – то обрезано в промежности.
Не верит Нинка, говорит – поклёп.
Пр.
Абба Эбан известен своим знанием:
Министр, оратор, очень мудрый лоб,
Но тоже вот отмечен обрезанием.
Не верит Нинка, говорит – поклёп.
Пр.

Евреям не простят Христа распятого.
Еврей – высокомерный, хитрый жлоб.
Но Нинка принимает всех с полпятого,
А про евреев говорит – поклёп.
Пр.


;


ЛИРИЧЕСКАЯ КОНТРОДУКЦИЯ

Полтора стакана вина.
Полтора стакана вины.
Полтора – ещё допоздна –
Полтора часа видеть сны.

Нечто шустрой шёрсткой шуршит,
Ошарашивает, леденя.
Вечный Ад, а может быть, Жид
Мается возле меня.

Сотру всю муру поутру.
И денег – ещё на глоток.
Наверное, я не умру.
Спрячьте сопливый платок.
-----------;

СТАНСЫ

Судьбы прихотливы нити.
Законов подвижно дышло.
Мог бы на площадь выйти.
Да не вышел.
Не вышло.

Талант, понятно, не купишь.
Как можете, так и пишите.
«Commedi’ю» с «Фаустом» вкупе
Мог бы создать? –
Не смешите.

То ли грежу, то ль вправду вижу:
Одинокий и злой, как нелюдь,
Вот он бредёт по Парижу.
А что ему там делать?

Селянок иметь – это чисто ведь:
Они ж барину не супротив.
А после в кибитке насвистывать
Из Моцарта лёгкий мотив.

Едим макароны с котлетами,
А пьём – что нальют, то и пьём.
У них там Ромео с Джульеттами,
А мы уж – с ворьём да жульём.

Хотел по дороге весенней,
А вышло –  зимняя, скучная…
Хотел по дороге спасения –
А тебе это нужно?





В корчах маялся по-французски.
Умер. Памятники потом.
Жил как мог. Галифе-то узки.
Издавайте последний том.

*
Катилось катком колесо
По обнажённой жиле.
Если это – «наше всё»,
Значит такое заслужили.






















;











ЕЩЁ СТАНСЫ

Всё едем: буераки, кочки…
Беда рифмованным словам.
Не помню ни единой строчки.
Один клочок: «Я ехал к вам…»

Хотелось побыстрей,
Хотелось
Возврата неживой весны.
Твой голос, взгляд, улыбка, тело…
Кусок строки: «Былые сны…»

Я не хочу – ты не юна,
Я знаю то, что я увижу:
Мне справа – горькая луна,
А слева сердце – это ближе.

Куда я еду? За тобой?
К тебе? Забыть? Припомнить?
Нет уж.
Приеду. Там другой, любой.
Я был когда-то. Нынче – ветошь.

Печальных снов не ворошу.
Не сплю, поскольку не даёте.
И ни о чём я не прошу.
Живите так, как вы живёте.

«Мечтанью верному…» – смешно:
Когда ж «мечтанье» было «верным»?
Смотри в кибиткино окно
И согласись: там очень скверно.

Снег, словно грязь. Грязь, словно снег.
Глядим от скуки под копыта.
И что такое – человек:
Старуха иль её корыто?

;
АД-ДУ-МА-ЕТ:

Не смейте обижать учителей:
Их все и так повсюду обижают.
Вы подарите им чуть-чуть рублей –
Они учителям не помешают.

Не смейте жить без Волги без реки,
Она текёт, а вы тикать спешите.
Куда вас гонит, братья-тверяки?
Пашите лучше, сейте и пашите.

А я посею поле для чудес,
Для вас, мерзавцы, подлецы и хамы.
И чтобы вы почуяли звездец,
Я накормлю вас сытными стихамЫ.;

ЭДВИН МЬЮР (Edwin Muir) (1887 – 1959). Шотландский поэт. Автор ряда книг стихов и прозы («Собрание стихов», «Шажок в эдем», «Лабиринт», «Прометей» и др.). Книга его избранных произведений («Selected Poems») была собрана в 1965 г. Томасом Стёрнзом Элиотом и выпущена с его предисловием очень известным издательством «Faber and Faber». В 1991 г. вышел том полного собрания его стихов, который позднее переиздавался.
Родился на Оркнейских островах. Жил в Глазго, Лондоне. Большую часть жизни провел как дипломат, работая в Праге, Зальцбурге, Вене, Риме.
Перевел на английский язык произведения Ф. Кафки, Г. Гауптмана, Г. Манна, Г. Броха, Ш. Аша и др.
С 1955 г. – профессор Гарвардского ун-та.
Стихи Э. М. подчас парадоксально сочетают в себе стилистику барокко (он писал, что родился в 1737 году – до «Промышленной революции») с ярко отмеченными авангардными тенденциями. Может шокировать его своеобразная любовь-ненависть к Шотландии («варварству»), его особый интерес к «германо-еврейской» литературе, его любовь к греческой и нелюбовь к римской античности. Верлибры «соседствуют» у него с изысканной «игрой» в средневековую строфику, что демонстрирует его подчёркнутую неприязнь к поэтическим «стандартам». Тематика поэзии Э. М. – это, скорее всего, горькая неадекватность его (нашего!) 20-го века тому, что мы называем латинским словом «cultura».
В англоязычной поэзии Э. М. – своего рода «enfant terrible», несмотря на его «академичность» и даже «политичность».
Поэт блистательный по ту сторону вышеприведённых кавычек.







ЭДВИН МЬЮР (Edvin Muir) (1887 – 1959)

ОСЕНЬ В ПРАГЕ

здесь спелый плод
ждёт
своего неизбежного часа
он отдыхает
на холодной почве
в пустынном воздухе
зачем всё это
подумай про сколько у тебя в кармане
а земля –
чего она смыслит

стерня сияет в сухом поле
позолоченная бледным солнцем
деревья скинувшие бремя
и такие золотые
им легко
каждой ветке легко
девчонка пасёт коз на лугу
сидит склонив голову
слепую
покрытую голову
как гнущееся дерево под ветром
в непрерывающемся сне

паутинки сковали свой орнамент
между травинок
надёжно
так медленно
синий воздух
вздымает собственное море
великое
столь спокойное море
а земля
словно божество
уходит вдаль
и засыпает
;
ВОЗВРАЩЕНИЕ ОДИССЕЯ

Двери, хлопнув, распахнулись в Одиссеев дом,
Отвалились задвижки,
Теперь пусть свободно заходит
Предатель, трепло или занудливый торговец.
Комнаты и коридоры откликнулись гулом
Привычного и скучного болтливого базара,
Стены есть всего лишь стены и бессмысленно тянутся куда-то,
Плевки на полу встречают вошедшего
Равнодушным взглядом. Здесь ты мог бы быть самим собой.
Пыль по углам. Во дворе скучают сорняки.
Прочные стены крошатся. Даже скот
Входит в двери и бродит по лестницам,
Словно это их родной хлев.
А вокруг острова – чистое синее море.

В сердце дома Пенелопа одна
Сидит за выбранным занятием,
Бесконечно уничтожая
Бесконечно делающееся – сплетая, расплетая,
В чистых покоях. И так её ткацкий станок пустеет
День ото дня. Она думала: «Так я ничего и не делаю,
Даже меньше, чем ничего, создавая пустоту средь беспорядка,
Сплетая, расплетая ложь злобы дня. Одиссей, это мой долг –
Делать и уничтожать, держать открытыми врата,
Куда закон и право, надежда и мир смогут войти.
Ну, вернёшься ли ты когда-нибудь? Или если ты мёртв,
Эта творимая пустота есть край моей опустошенности?»

Она ткала и распускала и ткала и не знала,
Что вот сейчас Одиссей, обошедший весь мир
Долгим извилистым путём,
Заявится сюда.












ЛАБИРИНТ

В тот день, когда я выбрался из лабиринта,
Обалдев от длинных и гулких проходов,
Набегающих страхов – их так много,
Что я уже привык бояться,
Я бы хотел встретить себя самого
В каком-нибудь уютном уголке,
Себя самого или собственную тень,
Поскольку всё уже нереально,
И солома перестаёт шелестеть, и бык
Ложится мёртвым на той же соломе. Даже когда я вернулся оттуда,
я, живой,
В кровавых брызгах - мёртвый ли, живой ли –
Не различить в сумеречной пустоте (возможно, я был духом,
Ищущим тело на путях шустрого Гадеса), – и вот когда я вышел оттуда
В мир, где
Спокойные поля сами усеялись цветами, деревья сияют
В расцвете, маленькие зелёные холмы, море
И всё, что движется по его мановению: пастухи, и стада, и птицы,
И юноши, и старики,
(Я глядел с удивлением на молодых и старых: их не было со мной во время
Хождения по лабиринту
Я блуждал, казалось, по ту сторону солнца,
И времён года и прочих изменений
За пределами отдыха и движения;
и вот уже не смог бы понять,
в конце концов, шёл я или оставался на месте;
сам лабиринт вертелся вокруг меня по его скрытой оси;
и мягко выбросил меня к своему врагу –
милому миру) – и вот когда я нынче выбрался наружу,
наконец-то я услышал звук своих шагов, до сих пор звучащий в лабиринте,
и все дороги, что стелятся по шумному миру, врущие улицы,
что встречают, разлучают и встречают,
и комнаты, что открываются одна в другую,
и нет им конца,
лестницы, коридоры, вестибюли,
любезно ждущие многих посетителей,
гладкие морские дорожки, то открыты, то снова закрыты,
тропы на земле, туннели под землёй,
И птичьи тропки в воздухе всё как бы часть
Великого лабиринта. И тут я споткнулся
Во внезапной слепоте, торопясь, почти что на бегу,
Как будто сам лабиринт шёл за мной и вскоре
Должен поглотить меня. Но мне пришла такая мысль,
И я себе сказал: «Не следует спешить. Здесь
Твёрдая надёжная земля. И пред тобою все дороги открыты».
Дурная часть меня глумливо на это усмехнулась:
«Нет, не спеши. Спешить нет смысла.
Спешить – откладывать – одно и то же.
В этом едином мире, поскольку выхода отсюда нет,
Нет и места, куда ты придёшь, и твой
Конец там, где ты есть –
В глубоком центре нескончаемого лабиринта».

Я не могу здесь жить, если это не наваждение.
Хотя, возможно, это мир, но чей-то иной,
Потому что когда-то во сне или в трансе я видел богов;
Каждый из них сидел на вершине горы собственного острова.
Под ними проплывали кораблики –
Их много. Они, как овечьи стада,
Плыли к пастырю, чтобы именно на его острове
Бракосочетаться.
Маленькие праздники
Жизни и смерти.
Всё позволено, всё доступно
В добрых и прозрачных мечтах.
Но они, боги, ясные и большие, как облака,
Тихо разговаривали в небесах
Высоко над спокойным морем,
Где всё усеяно волнами, и наша жизнь –
Аккорд в диалоге
При всей болтовне гармоничных миров,
Внезапных звуков, порождающих мир.

То был реальный мир; я один раз его коснулся,
И теперь буду знать о нём всегда. Но ложь,
Лабиринт, чащоба обмана, дороги,
Что бегут и бегут, и нет им конца…
Здесь какая-то ошибка – я в этой тюрьме,
Хотя моя душа хочет воспарить на птичьих крыльях.

Весь сей обман – почти что жизнь.
Я спал прошедшей ночью и был в лабиринте.
Проснулся так далеко. Не знаю где.



МОГИЛА ПРОМЕТЕЯ

Никто сюда теперь не приходит – ни бог, ни человек.
Звери давно уже держатся подальше,
Вспугнутые когда-то бессмертными стенаниями и визгом стервятников;
Вот так и вышло: тишина. Небесный вор, что украл
Опасную небесную ценность, обратился к низменной земле,
Покинув Олимп с бесценным сокровищем.
Огонь спалил его, огонь застыл и стал его могильным холмом.
А он лежал, растянувшись на десять ярдов в длину, и трава
Взросла над ним: всё прочее забыто.
Пока ещё можно увидеть окаменевший язык
В форме мозолистой руки (хотя руки там и быть не может),
Язык, высунувшийся из дёрна, как бы просящий милостыню.
А ладонь, почерневшая, как бы опалена огнём.
Окаменение охладило его пламенную могилу
И сделало его пылавшее тело тихим курганом,
А его великий лик – бессмысленным кольцом маргариток.



























КОНИ

Где-то через двенадцать месяцев после
Семидневной войны, погрузившей мир в спячку,
Поздно вечером появились удивительные кони.
До того мы согласно пребывали в молчании,
И в первые несколько дней было тихо:
Мы были так напуганы, что со страхом слушали своё дыхание.
На второй день
Сломались все радио; мы вертели ручки настроек; никакого ответа.
На третий день военный корабль прошел мимо нас, держа курс на север,
И на палубе валялись мёртвые тела. На шестой день
Самолёт пролетел над нами и свалился в море. С этого момента –
Ничего. Радиоприёмники немы;
Они стояли по углам наших кухонь,
Стояли, возможно, включёнными в миллионах комнат
Во всём мире. Но теперь, если бы они заговорили,
Если бы неожиданно они заговорили снова,
Если бы в расцвете дня из них внезапно ударил голос, который мог бы говорить,
Мы не стали бы слушать, мы не позволили бы ему вернуть
Тот старый дурной мир, который заглотил своих детей быстро,
Одним огромным глотком. Мы не хотели бы, чтобы это повторилось.
Иногда мы думаем о народах, что покоятся,
Бессмысленно сражённые в непроглядной печали.
Тогда эта пришедшая мысль удивляет нас и сбивает с толку.
Тракторы валяются повсюду на наших полях; по вечерам
Они выглядят влажными морскими чудищами, лежащими и чего-то ждущими.
Мы оставляем их там, где они есть, – и пусть ржавеют:
«Они рассыплются и растворятся в суглинке».
Мы заставили наш скот тащить наши ржавые плуги
Далеко отсюда. Мы пошли обратно,
Туда, где очень давно была земля наших отцов.
А затем, в тот вечер,
Поздним летом появились удивительные кони.
Мы услышали дальний топот по дороге,
Нарастающую дробь; она смолкла, снова началась,
И вот возникли из-за поворота – тогда зазвучал барабанный гул грома.
Мы видели скопище голов,
Подобное несущейся на нас дикой волне, – и испугались.
Мы продали своих коней во времена наших отцов,
Чтобы купить новые тракторы теперь же кони поражали нас,
Как баснословные скакуны на древних щитах
Или иллюстрациях к книгам о рыцарях.
Мы не осмеливались приблизиться к ним: однако они ждали,
Упорно и застенчиво, как будто посланы
С давно отданным приказом разыскать место, где мы есть, - та давно пропавшая древняя община.
В первый миг у нас и мысли не было,
Что ими, этими созданиями, можно обладать или их использовать.
Среди них было с полдюжины жеребят,
Заброшенных в пустыню разрушенного мира,
Неведомого им, поскольку пришли они из своего Эдема.
С тех пор как кони впрягались в наши плуги и возили наши ноши,
Эта их добровольная верность слуг пронзила наши сердца.
Наша жизнь изменилась; их приход – наше начало.

(перевод – Ефим Беренштейн)


;
АРТУР МЭЙЧЕН (ARTHUR MACHEN), (1863 – 1947)

Валлийский писатель, поэт, драматург, эссеист. Его произведения преимущественно написанные в жанре «horror», стали образцовыми и оказали серьёзное влияние на творчество Г. Ф. Лавкрафта, П. Стауба и др.
Его «паспортное» имя – Артур Ллевеллин Джонс (Arthur Llewellin Jones), а фамилию «Макен» (именно так её следует читать) он позаимствовал у бабушки по материнской линии, ради того, чтобы бабушка оплатила его обучение, поскольку его папа был весьма небогатым приходским священником.
Литературный дебют Мейчена – это перевод «Гептамерона» (опубл. в 1558) Маргариты Наваррской (1492 – 1549), сделанный им в 1881 г.; затем последовал ещё ряд переводов, в частности, мемуаров Казановы.
Проза Мейчена – довольно странная смесь викторианской «классики», нео-романтической «костюмированной» экзотики, игриво-порочного «декаданса». «Великий бог Пан» (1894), «Три самозванца» (1895), «Холм грёз» (1907) и ещё целый ряд его романов – говорят, в первую очередь, о красоте ужаса и об ужасе красоты.
Стихи Мэйчена – особая область его творчества. В поэзии, хоть и на английском языке, он стремится через образность и звукоряд передать читателю несколько искусственное, но талантливо донесённое обаяние песен валлийских бардов.
;

ВОСПОМИНАНИЕ БАРДА (THE REMEMBRANCE OF THE BARD)

Да не откажет мне память во мраке моих старых лет.
Да не забуду воспевать возлюбленную землю Гвент!
И если даже заключат меня в глубокую темницу, в чумный дом,
Я буду свободен, пока в моей памяти сияние солнца над Минидд-Майен.

Там слышал я песню жаворонка.
Душа моя воспаряла с песней
Крохотной птички.
Огромные белые облака
Были кораблями моего духа,
Плывущими к небесам Всемогущего,
Чтобы лицезреть славу пред Великой Горой, украшенной ливнем многих вод.

Как сладостна тень её ореховых зарослей!
Здесь хранится сокровище, что мне недоступно.
Оно чудесно и сокрыто в глубинах.

Если бы вернуться в Тейлс,
Если б счастье возродилось для Кимри,
Дьюи и Дайфриг отслужили бы мессу –
Благословенное и чудотворное действо! –
Тогда моё блаженство сравнялось бы
С радостью ангелов.


Это было бы слаще, чем лобзать уста
Темнокудрой Гвенллиан…

Дорогая земля моя Гвент:
quam dilecta tabernacula!..
Твои реки подобны бесценным золотым потокам Рая,
Твои холмы – как гора Сионская,
Могила Твина Барлума величественней престола
Во дворце саксов в Каэр-Лудде.
;

ВОСХВАЛЕНИЕ ЛЮБИМОЙ (THE PRAISE OF MYFANWY)

О, дар вечности,
О, прекрасная и сокровенная тайна!
Я удостоен был ведать многие секреты.
Я долго был знаком с мудростью деревьев.
Ясень, и дуб, и вяз общались со мной
С самых моих мальчишеских лет.

Берёза, орешник и все деревья
В нашей зелёной роще –
Не умели они быть немыми.

Вот чаша, обрамлённая жемчужинами.
Дары, о коих не ведаю.
Что я скажу о них?
Лишь Бардам дано знать их ценность.

Многие шли на поиски Кэр-Педрифайна.
Лишь семеро вернулись с королём Артуром –
Но дух мой был с ними.
Семеро – яблони в прекрасном фруктовом саду.
Я ел те плоды, что не дарованы саксам.

Я не ведаю о Главе, что славен и почтенен.
Он даровал воинам разные постоянные развлечения,
Что их радости мнились бесконечными, даже бессмертными.
Ах, если бы они не распахнули южные врата,
Пировали бы вечно,
Внимая песням волшебных птиц Рианона.

Не надо мне чьих-то чужих слов о Стеклянном Острове,
Что кто-то вернулся оттуда в одеяниях святых
И роскошных райских благоуханиях.
Я знал всё это раньше, но знание сие – знак невежества.

Лишь однажды, когда я шёл по Каэр-Рин,
По валлийскому лесу Гвента,
Я увидел золотую возлюбленную мою,
Что купалась в ручье Тароги.
И струились её длинные волосы;
Венец Артура растворился в сияющем мареве…
Я погрузился взглядом в её синие глаза,
Как будто это небеса – близнецы.
Каждая часть её тела волшебно красива…

О, дар вечности!
О, прекрасное и сокровенное таинство!
Бессмертным стало мгновение,
Когда заключил я в объятья
Возлюбленную мою.
(перевод с англ. Ефима Беренштейна)

ПРИМЕЧАНИЯ

Гвент – валлийское королевство на северо-западе Уэльса; с бретонского переводится как «ветер».
Миннирд-Майен – самая высокая гора (ниже: Великая Гора) в Сноудонии – горном массиве на территории Гвента.
Тейлс – долина в Гвенте.
Кимри – кимры, кельтская народность, предки валлийцев (не будем путать с кимв(б)рами – германским племенем).
Дьюи и Дайфриг – вторая половина 6-го века н.э. Крестители Уэльса. Первый – св. Давид (Дэйвид), самая почитаемая культовая фигура для всех валлийских христиан. Второй (в переводе с валлийского его имя означает «боярышник», хотя этот кустарник и не является символическим для валлийцев; там, как известно, – лук порей и нарцисс) – сподвижник первого.
Гвенллиан – и жительница Гвента, и женское имя.
quam dilecta tabernacula – латинская цитата из Пс. 83:2. «Не промолчи, не безмолвствуй, не оставайся в покое…»
Твин Барлум – валлийский вождь.
Каэр-Лудд – резиденция саксов на среднем западе Англии.
Myfanwy – возлюбленная (валл.).
Кэр-Педрифайн – чаша Грааля (валл.).
Артур – легендарный валлийский король (реальная историческая фигура), сражавшийся против саксов на рубеже 5 – 6 вв.н.э.
Рианон – валлийское обозначение Рая.
Стеклянный остров – «хрустальный», «прозрачный», «зеркальный»; кельтский «Остров Блаженных», известный как Аваллон.
Каэр-Рин – долина в Гвенте.
Тароги – небольшая речка там же.
(примечания переводчика – Е. Б.);
ДРАКОН ИЗ УОНТЛИ, СОЧИНЕНИЕ ГЕНРИ КЭРИ
(баллада XVII  века)

Эта комическая баллада 1685 года анонимна. Несомненно, она имеет литературное, а не фольклорное происхождение, но сэр Генри Кэри (Henry Carey, 1687 – 1743) к её возникновению не может быть причастен (посмотрите на даты его жизни). Сам этот автор знаменит, по праву, тем, что сочинил текст британского гимна «God Save The King» (подчас, нынче, – необходимый вариант: «…Queen»), а в 1737 году  он написал либретто к комической опере «The Dragon of Wantley».  Больше всего драконов, как мы знаем, водилось ранее именно на Британских островах, особенно, собственно, в Англии (чего там только не водилось – даже люди). История Джона Ламбтона и Червя из Северной Англии в большой степени стала источником этой баллады. Её перевод на русский язык осуществлён впервые с максимальным, по мере возможности, соблюдением лингво-стилистических особенностей  (примеч. пер. – Е. Б.).



;


Есть старые песни и старые пьесы
О подвигах греческого Геркулеса.
И, кстати, убил он не рыбу, не выдру,
А злого дракона – Лернейскую гидру.
У ней семь голов и четырнадцать глаз,
Чтоб всех разглядеть и убить сей же час.
Но Геркулес взял с собою дубину,
Чтоб молотить эту злую скотину.
И если б не эта палица, –
От него б не осталось и пальца.

А наш Сильнейший-Из-Всех – без оружья –
Был Геркулеса ничуть он не хуже.
Нелепо спорить: он ли, не он ли
Убил без дубинки дракона из Уонтли.

Гадкая внешность у змея была,
А за плечами – два страшных крыла.
От крыл его, от рыл и от жал
Ещё ни один не убежал.
Зияла бесплодная пустота
От ударов его хвоста.
Хвост был похож на цеп и на меч.
Ничто от дракона не уберечь.

Себя он считал главней всех владык;
Яд источал его чёрный язык,
Когти на лапах, кромсать чтоб и резать,

А в пастях несметно зубов из железа.
Как распахнёт свои рты он пошире,
Видно – зубов там по сорок четыре.

Весь в чешуе, а драконья шкура
Много прочней, чем у дикого тура.
Если вы видели кожу слона,
То у дракона толще она.
Как можно было справиться с ним?
Он был воистину неуязвим.

Вспомним, что было с Троянским конём:
Семьдесят воинов прятались в нём.
Этот дракон мог не меньше сожрать,
Но, если голоден, – целую рать.

Как-то сожрал он трёх бедных ребят,
Игравших на улице, – так говорят.
Они для него  – меньше зяблика.
Так быстро съедаем мы яблоко.

Он пожирал и коров и овец,
Хвойный и смешанный лиственный лес;
Нет избавления – так и пропасть им,
Всем, кто попали в драконовы пасти.
Церкви он ел, где так много святынь,
Как мы индеек едим и гусынь.
Ел он дома и корма, закрома;
После него – запустенье и тьма.

Всё превращал он, что видел, во прах,
Кроме камней, что лежали в горах.
Тысячи, тысячи, тысячи дней
Он укрывался средь этих камней
В гнусном болоте, что приносило
Гаду ползучему,
Гаду летучему,
Гаду вонючему
Новые силы.

Как можно терпеть издевательства эти?!
Все люди: мужчины и женщины, дети, –
Идут, преисполнены страхами, болей,
А главное – вечной драконьей неволей.
Идут, голосят, лишь на то уповая,
Что рыцарь Сильнейший-Из-Всех, отдыхая
От подвигов бранных в лачуге лесной,
Ещё не забыл, что он, всё же, герой.

«Там чёрные камни, там вязкая тина,
Ты только один, кто сумеет спасти нас.
Туда не пройти нам – мы жалки, мы слепы,
И драться с драконом нам, слабым, нелепо.
Что нам остаётся – хоть в землю зарыться.
Спаси нас, достойный, единственный рыцарь,
Сразись с этим дьявольским, дьявольским змеем,
А мы отдадим тебе всё, что имеем».

«Да, я был удачлив в сраженьях порою,
Подобен, для вас, Геркулесу-герою.
Поверьте, не надо мне ваших даров:
Важнее, чтоб каждый был жив и здоров.
Раз все вы несчастны, – несчастлив я тоже.
Дракона поганого я уничтожу.
Пускай этот змей ядовитый, крылатый, –
Мне в Шеффилде выкуют новые латы –
Искусней, чем там, мастеров нету в ковке».

И в рыцарской он появился обновке.
Доспехи покрыты стальными шипами.
Ах, если б его мы увидели с вами,
То мы б ужаснулись: колючки длиною
Примерно в шесть дюймов, торчат за спиною,
Торчат на груди, на ногах, на руках,
На шлеме, повсюду – обличье такое
Внушает любому чудовищный страх.

Кто видит его, – тут же прячется всякий:
Коты и коровы, бараны, собаки,
И свиньи, и кони, всем телом дрожа,
При виде невиданного «ежа».

Вот нашей истории продолженье:
Чтоб видеть исход рокового сраженья,
Все люди лезли как можно выше –
На деревья, на трубы, на церкви, на крыши.
Все, как по уговору, надели штаны
Сверх исподнего, чтобы не стали видны
Неприличные пятна у паха,
Что подчас возникают от страха.

Наш герой, чтоб достичь своей цели,
Выпил шесть, может, семь кружек эля,
А поскольку час битвы уж близкий,
Он добавил ещё кварту виски.
Стоит выпить – и станешь умнее,
Чтоб избавить людей от злодея.

А зачем в чистом поле сражаться?
И решил он к колодцу пробраться,
Там, где с самых далёких времён
Утолял свою жажду дракон.

Ох, как вид его гадок и тошен.
Хоть велик он, а всё же ничтожен.
«Хей! – окликнул его рыцарь. – Хей!»
Оглянулся тогда лютый змей.
Он раскрыл свою злобную пасть,
Удивившись: ну что ж за напасть?
Рыцарь перевернулся шесть раз
И шипами попал между глаз,
В клочья глотку ему разорвал,
И дракон, извиваясь, упал.
Кровь лилась у него изо рта,
Но сумел он промолвить тогда:

«Если б мы повстречались в бою,
Показал бы я силу свою.
Но со мной испугался ты биться.
Ты коварный мошенник, не рыцарь».

«Ты сеял лишь пепел и гарь.
Я пришёл, чтобы сдох ты, тварь.
С этих пор будет помнить всяк,
Что ты жил и подох, как червяк».

«Убийство, – закричал дракон, –
И в нём повинен только он!..»
Тряс головами и дрожал,
Лёг и заплакал; из всех жал
Пролился яд, спалив долину,
Потом откинулся на спину,
Брыкался, дёргался, рыдал.
И, наконец, концы отдал.

;

СЕМЬ НОТ РАДУГИ В ДЕСЯТИ СОНЕТАХ

КРАСНЫЙ

Лес заалел. Аллеи заалели.
Что это – аллергия или стыд?
Прыщи аллегорических обид,
Которые рубцами отболели?

С утра закат. Никто уже не спит
За исключеньем тех, кто в колыбели.
Кряхтя, садится солнце еле-еле.
Багряный лес макушками скрипит.

Во рту пунцово-кислый вкус металла.
Видать, усталость алая настала.
Осенняя трезвее красота.

И кажется: что может быть нелепей
Гниющих в пурпуре великолепий.
Им нету ни погоста, ни креста.












;





ОРАНЖЕВЫЙ

Оранжевый закат упал под Волгу.
Реке не больно. Может быть, тепло.
Оранжевым огнём горит сверло,
Бессмысленно пристраивая полку.

Там книги. Три. Четырнадцать. Фуфло,
Написанное без толку, без толку.
Фрукт гордо ловит ёлочью иголку.
Был август. Может быть. Потом прошло.

Оранжевый наглеющий закат.
В спирту растают корки апельсина.
Сквозь образ проступает образина.

Но плечи, груди – их изгиб покат…
Скользишь по лету в Лету неизменно.
Оранжево ржавеет Гиппокрена.
















;



ЖЁЛТЫЙ
Туберкулёзный цвет монгольской степи.
В холодной Африке лепечет жёлтый зной.
Там кожа жён желта, как у больной,
Рождённой и усопшей в жёлтом склепе.

Две мумии под жёлтою луной.
Будь проклят, воскрешающий Асклепий!
«Привет», – «Привет». Приподнимают кепи
И кланяются, как перед войной.

Остаток солнца. Памятник помятый.
Считаешь свои жёлтые стигматы.
Их, как в Сахаре, – крапинок песка.

Желтеет позднее существованье.
«Входящие, оставьте упованья!»
И кажется, что кто-то там близка.



;





ЗЕЛЁНЫЙ
Зелёный свежий ветер слов твоих.
Зелёный луч июльского восхода.
И даже грозовая непогода
Зелёная, как нерождённый стих.

И мы лежим обнявшись. В нас двоих
Уже рождается зерно для всхода,
И шепчет нам зелёная природа,
Что отшумела ночь и ветер стих.

Не стих – в зелёной полудрёме, за-
бытьи целую я твои глаза,
И зелен мир. И лоно зелено.

Забылись и проснулись. На лужайке
В траве скакали солнечные зайки.
И нового иного не дано.






;





ГОЛУБОЙ

Невзрачная прозрачность глубины
Русалочьих очей стеклянно-бледных.
И чувствую, что таю незаметно
В холодном токе их голубизны.

Медлительность в языческих календах.
Карабкаюсь по лезвию струны.
И голубая кровь моей весны
Покорно иссякает в венных лентах.

Я не узнал тебя. Я не узнал
Тебя. Но безысходно вспоминаю,
Что никогда тебя я не узнаю.

Прозрачный поезд. Голубой вокзал.
Вода безвыходна и безрассудна.
…И вёсла сушит голубое судно.















;







СИНИЙ
Я не остановлюсь. Остановись.
Уже в моих руках весло Харона.
Плывём. И как-то неопределённо
Синеет нескончаемая высь.

Синеет солнца тёмная корона,
И брызги туч переметнулись вниз.
Темно. Теперь попробуй, оглянись:
Ни ворона и даже ни вороны.

Чернила детских клякс и синяков.
Как этот мир красив и бестолков.
Уходит синеокая надежда.

Включаю чайник. Синий кипяток.
Тканья разваливается уток.
Зияют синие несомкнутые вежды.




;






ФИОЛЕТОВЫЙ
Твоих очей лиловых очертанья.
По капельке упущенного сна.
Лиловая летейская волна,
Входи, не-видение не-свиданья.

Застыл бокал лилового вина.
Холодновато губ твоих касанье.
Восторженная пустота незнанья.
Цветы весны. Ушедшая весна.

Вчера лиловая сирень. Лилово слово.
Лукавый звук обманывает снова.
И гаснет радуга последнею дугой.

Последний цвет. Печальный. Ещё дышит
Всё медленнее, медленней и тише,
Преображаясь в неживой покой.




;



(+0)     БЕЛЫЙ

Исходный цвет бесцветен. Он неспелый.
Холодная прозрачность пустоты.
И в ней не намечаются черты
Ни звука, ни движения, ни тела.

Любимая, возможно, только ты
Преобразишь прозрачный сумрак в белый,
Чтоб лоно звукоряда нам запело…
Передо мною белые листы.

А ты вольна уйти. Из пустоты
Ты выкроила ясность слепоты,
Невыносимость горнего сиянья.

Да будет мир таким, как ты хотела.
Ему нет объясненья и предела.
…И божества белеет изваянье.












;







(-0) ЧЁРНЫЙ

Оттенки чёрного черны. Чернее
Твоих очей в ночи, черней беды,
Черней чугунной неживой воды.
Ночное солнце слепнет, леденея.

Черней отчаянья, черней звезды,
Сошедшей в ад, –  и что там сталось с нею?..
Тесеев чёрный парус всё страшнее.
На чёрном не читаются следы.

Непоправимо тают очертанья.
Древнее только вечные созданья.
Иллюзии безвидны и пусты.

Ни от и до, ни до и после. После –
Ничто, нигде, никак. И где-то возле
Размазаны оттенки черноты.




;
(просто «0» (критикам на радость) СЕРЫЙ

Сирень сереет. Серое окно
Плывёт по серым неизменным тучам.
Сиротство. А в остатке мы получим
Серебряную фразу «всё равно».

Сутулится сермяжное вино.
Скребёт по сердцу запоздалый лучик.
Скулит случайный серенький попутчик.
И прочего иного не дано.

Давным-давно. Табачный пепел тает.
Оглянешься – и вот она, пустая,
Кому-то уготованная сеть.

Клочок судьбы. Истошность вожделений.
Я тихо опускаюсь на колени,
Надеясь это серое согреть.


;

* *

с утра обещали полнолуние
зеркало
кажется
испугалось
увидев собственное отражение
в моём лице
птица стеклянная клюнула
сбила прицел

застят крылья отверстые
пуганых очей
зеркало
это версия
плача для палачей

соитие
событие
сугубого со-бытия
ну и как не убить её
ту
что второе «я»

между луной и лампочкой
виснет витрина воронов
велеочитая бабочка
трепетна и проворна

полнолуние крылолиственное
ожёг
листвою листаемый
единственное неубийственное
увядшее неувядаемое










* *
на стекле висит вода
в виде капель
и кому как никогда
кот наплакал

и кому как о коте
и кому как…
умирает во Христе
да и в муках

что-то мутно в темноте
где-то пели
о стекле и о коте
о капели
;
* *
болотный какой-то цветок
по-своему даже душистый
в корнях его грязи поток
останки людей и фашистов

он сер и немножко зелён
он зелен и синь и без цвета
и если появится он
никто не узнает про это

подумаем: грады с дождём
подумаем: воля святая
подумаем: мы переждём
а серый цветок расцветает

привыкли
и так хорошо
что серый становится серым
золы золотой порошок
оставшийся после Гомера
;
* *
(На.Ша)
какое отчаяние
на лицах
у матиссовых рыбок
они сварены
до рачьей красноты
в прозрачном котле
на лиловом солнечном шаре
не отойти
их красным душам
в цветущую высь
лиловое солнце
тащит во мрак
всё жаждущее
жить
;
* *
туман прибывает сюда
на корабле из лондона
я плачу налог
на пользование им
за запрятаться
за забыть
за занавеску
(как же торжественно и девственно
она трепетала)
за сиреневыми окнами
нашего этажа
итожа
и тоже
этаж
это то же
что и
прибывает
пребывает
липкий
несмываемый
запах
;
ЭПИЗОД ИЗ ЭКСКУРСОВОДА ПО МЕСТАМ УПОКОЕНИЯ

Этот ряд проходим мимо –
Глина да каменья.
То, что называлось «Фима», –
Лишь местоимение.
;