Генрих Гейне. Сновидения 8

Heinrich Heine. Traumbilder 8

Я вышел из квартиры поздно,
Бродил в ночном пространстве грозном,
Когда у кладбища ходил,
Мигал мне тихо ряд могил.
Надгробный камень у артиста,
Луна сияла серебристо,
И шёпот тих: «Иду, браток»,
А над могилой был дымок.

Артист поднялся из земли сырой,
Уселся на могильный камень свой,
Рукой по струнам цитры пробежал,
Запел, и голос странно зазвучал:
– Эй! Знает песню кто-нибудь,
Что прежде жгла, томила грудь?
Что можете сказать о ней?
Вот ангел скажет: «Рай Небес»,
– Все муки ада, – скажет бес.
Любовь ей имя у людей!

Едва лишь замолчал последний звук,
Зашевелились все могилы вдруг,
И духи мёртвых вышли на простор,
И зашумел вокруг артиста хор:
– Любовь! Любовь! Ты сила!
Нам от тебя – могила,
Ты нам закрыла очи.
Эй! Что кричишь средь ночи?

Там вой и стенанья, и хохот, и стон,
Возня повсеместно и скрежет, и звон –
Артиста шум бешеный вмиг окружил,
Он пел и по струнам вовсю колотил:

Браво! Браво, мертвецы!
Все поднялись,
Все собрались
И поёте! Молодцы!
Тихо здесь, за годом год
Давит всех могильный гнёт –
Нынче нас веселье ждёт!
А теперь с глаз флёр – долой!
В жизни были мы глупцами,
Без ума творили сами
Гибель от любви земной.
Нынче нас ничто не свяжет,
Каждый честно здесь расскажет,
Что же привело сюда?
Как травила,
Как убила
Под конец любви беда.

Из круга шагнул дух, прозрачный и кроткий,
Как ветер шептал он рассказ свой короткий.
– А был я всего лишь портняжка
С иглою стальною,
И был я проворен, бедняжка,
С иглою стальною,
Но мастера дочь приходила
С иглою стальною,
И сердце она мне пронзила
Иглою стальною.

Зашёлся от смеха покойников хор;
Второй дух серьёзно вступил в разговор.

– Дон Ринальдо, Ринальдини,
Шиндерхано, Орландини
И, особо, Карло Мор –
Так я звался до сих пор.
Был влюблён, и я не скрою,
Как положено герою,
И прекрасной дамы лик
Мне являлся каждый миг.
Я вздыхал, молчал несмело,
А любовь вмешалась в дело:
Сунул я, такой болван,
Руку, да в чужой карман.
Мне туманы угрожали:
Слёзы грусти набежали,
И платок я взял чужой,
Что богач носил с собой.
Я, как водится обычно,
Тут же пойман был с поличным,
И огромная весьма
В лоно приняла тюрьма.
Там любовные мечтанья
Услаждали до скончанья,
И Ринальдо тень явилась,
И душа в неё вселилась.

Опять засмеялся покойников хор;
И третий, напудренный, встрял в разговор.
– Я был королём в лицедействе,
Был занят в любовных ролях.
– О, Боги, – рычал дико в действе,
Порою вздыхал нежно: «Ах!»
Как Мортимер был я на месте,
Мария была хороша!
Но из-за энергии в жесте,
Она не поймёт не шиша.
Отчаявшись как-то в финале,
– Мария! – я ей завопил
И в страстном, и зверском накале
Кинжал чуть поглубже вонзил».

И снова смеётся покойников хор;
Четвёртый, весь в белом, вступил в разговор.

Профессор на кафедре что-то болтает –
Я сплю так чудесно, не слышу всего,
Но мне многократно чудесней бывает,
Когда провожу время с дочкой его.
Мне часто она у окошка махала –
Цвет жизни моей и цветов всех цветок.
Сорвёт мой цветок, известно мне стало,
Субьект престарелый, богатый мешок.
И проклял я баб и богатых на славу,
И дьявольской травки добавил в вино,
Со смертью на пару я выпил отраву,
Сказала она: «Я с тобой заодно!»

Смеётся, как прежде, покойников хор;
С верёвкой на шее нёс пятый свой вздор.

– Граф хвастался после вина пития:
– Мой клад: бриллиант и дочурка моя!
Брильянты, граф, вовсе не жалую я –
Мне очень по нраву дочурка твоя.
Они сохранялись под крепким замком,
И графская стража ходила кругом.
Но что мне вся стража, запоры с замком?
Приставлю я лестницу там, под окном.
К окошку любимой взлетел я стрелой,
Услышал, однако, внизу окрик злой:
– Прекрасно всё сделано, мальчик, хвалю,
И я драгоценные камни люблю, –
Так граф изъяснялся, явившийся вдруг,
Меня окружила толпа графских слуг.
– Прочь! К чёрту, скоты, я вовсе не тать!
Хотел я любимую только забрать!
Но нет, не поможет любое здесь слово,
И вот для меня уж верёвка готова.
Взошло солнце утром, дивилось оно:
С верёвкой на шее висел я давно.

Смеялся над байкой покойников хор;
В руках – голова, лез шестой в разговор.

– Любовь меня толкнула в лес;
Иду, ружьё наперевес.
Ворона с ветки надо мной:
– Башку – долой! Башку – долой!
Голубку я добыл в лесу,
Её любимой принесу.
Я шёл в кустарнике густом,
Смотря внимательно кругом.
Что за движение вдали?
Там голубочки быть могли.
Туда иду, курок я взвёл,
Смотрю! Любимую нашёл.
Моя невеста! Голубица!
Чужой мужчина с ней резвится!
Был у ружья прекрасный бой –
Упал в крови соперник мой.
И прибыл вскоре эшафот,
Меня палач спокойно ждёт.
Вороны крик над головой:
– Башку – долой! Башку – долой!

Смеётся беспечно покойников хор;
Вступает артист после всех в разговор.

– Я песню пел, слова летели,
Прекрасной песенка была;
И если сердце вздрогнет в теле,
То песня та домой пришла.

И смех раздаётся сильней и сильней,
Колеблется круг из прозрачных теней.
С башни церковной час ночи пробило,
С воем помчались духи в могилы.
 
8.

    Ich kam von meiner Herrin Haus
    Und wandelt in Wahnsinn und Mitternachtsgraus.
    Und wie ich am Kirchhof voru:bergehn will,
    Da winken die Gra:ber ernst und still.

    Da winkt's von des Spielmanns Leichenstein;
    Da war der flimmernde Mondesschein.
    Da lispelt's: »Lieb Bruder, ich komme gleich!«
    Da steigt's aus dem Grabe nebelbleich.

    Der Spielmann war's, der entstiegen jetzt,
    Und hoch auf den Leichenstein sich setzt.
    In die Saiten der Zither greift er schnell,
    Und singt dabei recht hohl und grell:

        »Ei! kennt ihr noch das alte Lied,
        Das einst so wild die Brust durchglu:ht,
        Ihr Saiten dumpf und tru:be?
        Die Engel, die nennen es Himmelsfreud',
        Die Teufel, die nennen es Ho:llenleid,
        Die Menschen, die nennen es: Liebe!«

    Kaum to:nte des letzten Wortes Schall,
    Da taten sich auf die Gra:ber all;
    Viel Luftgestalten dringen hervor,
    Umschweben den Spielmann und schrillen im Chor:

        »Liebe! Liebe! deine Macht
        Hat uns hier zu Bett gebracht
        Und die Augen zugemacht -
        Ei, was rufst du in der Nacht?«

    So heult es verworren, und a:chzet und girrt,
    Und brauset und sauset, und kra:chzet und klirrt;
    Und der tolle Schwarm den Spielmann umschweift,
    Und der Spielmann wild in die Saiten greift:

        »Bravo! bravo! immer toll!
        Seid willkommen!
        Habt vernommen,
        Dass mein Zauberwort erscholl!
        Liegt man doch jahraus, jahrein,
        Ma:uschenstill im Ka:mmerlein;
        Lasst uns heute lustig sein!
        Mit Vergunst -
        Seht erst zu, sind wir allein? -
        Narren waren wir im Leben,
        Und mit toller Wut ergeben
        Einer tollen Liebesbrunst.
        Kurzweil kann uns heut nicht fehlen,
        Jeder soll hier treu erza:hlen,
        Was ihn weiland hergebracht,
        Wie gehetzt,
        Wie zerfetzt
        Ihn die tolle Liebesjagd.«

    Da hu:pft aus dem Kreise, so leicht wie der Wind,
    Ein mageres Wesen, das summend beginnt:

        »Ich war ein Schneidergeselle
        Mit Nadel und mit Scher';
        Ich war so flink und schnelle
        Mit Nadel und mit Scher';
        Da kam die Meisterstochter
        Mit Nadel und mit Scher';
        Und hat mir ins Herz gestochen
        Mit Nadel und mit Scher'.«

    Da lachten die Geister im lustigen Chor;
    Ein Zweiter trat still und ernst hervor:

        »Den Rinaldo Rinaldini,
        Schinderhanno, Orlandini,
        Und besonders Carlo Moor
        Nahm ich mir als Muster vor.

        Auch verliebt - mit Ehr' zu melden –
        Hab ich mich, wie jene Helden,
        Und das scho:nste Frauenbild
        Spukte mir im Kopfe wild.

        Und ich seufzte auch und girrte;
        Und wenn Liebe mich verwirrte,
        Steckt ich meine Finger rasch
        In des Herren Nachbars Tasch'.

        Doch der Gassenvogt mir grollte,
        Dass ich Sehnsuchtstra:nen wollte
        Tocknen mit dem Taschentuch,
        Das mein Nachbar bei sich trug.

        Und nach frommer Ha:schersitte
        Nahm man still mich in die Mitte,
        Und das Zuchthaus, heilig gross,
        Schloss mir auf den Mutterschoss.

        Schwelgend su:ss in Liebessinnen,
        Sass ich dort beim Wollespinnen,
        Bis Rinaldos Schatten kam
        Und die Seele mit sich nahm.«

    Da lachten die Geister im lustigen Chor;
    Geschminkt und geputzt trat ein Dritter hervor:
        »Ich war ein Ko:nig der Bretter
        Und spielte das Liebhaberfach,
        Ich bru:llte manch wildes: Ihr Go:tter!
        Ich seufzte manch za:rtliches: Ach!

        Den Mortimer spielt ich am besten,
        Maria war immer so scho:n!
        Doch trotz der natu:rlichsten Gesten,
        Sie wollte mich nimmer verstehn. -

        Einst, als ich verzweifelnd am Ende:
        'Maria, du Heilige!' rief,
        Da nahm ich den Dolch behende -
        Und stach mich ein bisschen zu tief.«

    Da lachten die Geister im lustigen Chor;
    Im weissen Flausch trat ein Vierter hervor:


        »Vom Katheder schwatzte herab der Professor.
        Er schwatzte, und ich schlief gut dabei ein;
        Doch ha:tt mir's behagt noch tausendmal besser
        Bei seinem holdseligen To:chterlein.

        Sie hatt mir oft za:rtlich am Fenster genicket,
        Die Blume der Blumen, mein Lebenslicht!
        Doch die Blume der Blumen ward endlich gepflu:cket
        Vom du:rren Philister, dem reichen Wicht.

        Da flucht ich den Weibern und reichen Halunken,
        Und mischte mir Teufelskraut in den Wein,
        Und hab mit dem Tode Smollis getrunken -
        Der sprach: 'Fiduzit, ich heisse Freund Hein!'«

    Da lachten die Geister im lustigen Chor;
    Einen Strick um den Hals, trat ein Fu:nfter hervor:

        »Es prunkte und prahlte der Graf beim Wein
        Mit dem To:chterchen sein und dem Edelgestein.
        Was schert mich, du Gra:flein, dein Edelgestein?
        Mir mundet weit besser dein To:chterlein.

        Sie lagen wohl beid' unter Riegel und Schloss,
        Und der Graf besold'te viel Dienertross.
        Was scheren mich Diener und Riegel und Schloss? -
        Ich stieg getrost auf die Leiterspross'.

        An Liebchens Fensterlein klettr' ich getrost.
        Da ho:r ich es unten fluchen erbost:
        'Fein sachte, mein Bu:bchen, muss auch dabei sein,
        Ich liebe ja auch das Edelgestein.'
        So spo:ttelt der Graf und erfasst mich gar,
        Und jauchzend umringt mich die Dienerschar.
        'Zum Teufel, Gesindel! ich bin ja kein Dieb;
        Ich wollte nur stehlen mein trautes Lieb!'

        Da half kein Gerede, da half kein Rat,
        Da machte man hurtig die Stricke parat;
        Wie die Sonne kam, da wundert' sie sich,
        Am hellen Galgen fand sie mich.«

    Da lachten die Geister im lustigen Chor;
    Den Kopf in der Hand, trat ein Sechster hervor:

        »Zum Weidwerk trieb mich Liebesharm;
        Ich schlich umher, die Bu:chs' im Arm.
        Da schnarret's hohl vom Baum herab,
        Der Rabe rief: 'Kopf - ab! Kopf - ab!'

        Oh, spu:rt' ich doch ein Ta:ubchen aus,
        Ich bra:cht es meinem Lieb nach Haus!
        So dacht ich, und in Busch und Strauch
        Spa:ht ringsumher mein Ja:geraug'.

        Was koset dort? was schna:belt fein?
        Zwei Turtelta:ubchen mo:gen's sein.
        Ich schleich herbei - den Hahn gespannt –
        Sieh da! mein eignes Lieb ich fand.

        Das war mein Ta:ubchen, meine Braut,
        Ein fremder Mann umarmt sie traut -
        Nun, alter Schu:tze, treffe gut!
        Da lag der fremde Mann im Blut.

        Bald drauf ein Zug mit Henkersfron -
        Ich selbst dabei als Hauptperson -
        Den Wald durchzog. Vom Baum herab
        Der Rabe rief: 'Kopf - ab! Kopf - ab!'«

    Da lachten die Geister im lustigen Chor;
    Da trat der Spielmann selber hervor:

        »Ich hab mal ein Liedchen gesungen,
        Das scho:ne Lied ist aus;
        Wenn das Herz im Leibe zersprungen,
        Dann gehen die Lieder nach Haus!«


    Und das tolle Gela:chter sich doppelt erhebt,
    Und die bleiche Schar im Kreise schwebt.
    Da scholl vom Kirchturm »Eins« herab,
    Da stu:rzten die Geister sich heulend ins Grab.