Тяжелые

Каждый раз он ставил ей стул, белый, мягкий, с удобной спинкой, не высокий, чтобы ноги не свисали. Снимал полотно красного бархата с патифона и ставил её любимую пластинку. Музыка плыла по огромной комнате без света. Лучи пробивались сквозь тяжелые занавески, но их было недостаточно чтобы освещать их тела. Он слышал каждый её вздох. Слышал, как она впивается в ножки руками. Каждый его шаг был уверенный и громкий. С каждого бруска на полу, которые четко уложены друг к другу, покрытые лаком, пережившие падение чашек, людей и чемоданов, извлекалась невидимая пыль при каждой встрече с его подошвой и звонким каблуком. Он знал про неё всё: сколько родинок на теле, что заставляет её смеяться, почему именно эти глаза, через сколько минут её сон изменится. Но этого было мало. Она все равно уходила. И тогда он снимал иглу с патифона, накрывал красным, громко шагал и убирал стул.
Когда луч попадал на её кожу-он тут же менял все занавески в комнате. Хлопал дверью и покупал новые. Тяжелее.
Она возвращалась-он ставил стул и пластинку.
Этого тоже было мало.
Он срывал занавески, покупал новые. Расстилал в длину всей комнаты лист бумаги, страстно швырял красный, холодно-синий, затем жёлтый и зеленый. Они растекались, создавали новые цвета. Появлялись картинки, еле заметные силуэты, чувства. Разрезал на маленькие части и самые лучшие вешал на стену. Она возвращалась-он ставил стул. Но музыка была слишком громкой, занавески слишком тяжелые, стул слишком белый, а комната слишком темной.
Она ушла. Снова. Больно. Краски. Тяжелые.
Он сменил пластинку, выбросил стул и ушел. Когда она вернулась комната купалась в свете. Лампа, которая свисала, показывая свой изгиб шаталась как пьяный извозчик. Она поняла, что комната пахнет только ею. От Него остались только картинки.
Он больше никогда не возвращался, а она никогда больше не выходила.