Tristan Tzara - L Homme Approximatif Часть 17 пере

L’HOMME APPROXIMATIF


Часть XVII

несовершенный возвращается из длительных волшебных медитаций
от их взыскующих от одержимостей и взрывов
от точек экстремума световых долгот
от благородных видов от снегов изнеможенья
несовершенный возвращается из длительных волшебных медитаций
в пору сию на этот свет
погрязнув в здешних водорослях диапозитивами битком набитый
пологи сумасбродных вечностей втоптаны в грязь на свете этом
взор возвращаемый к предметам неизменно свеж
с вершины перелётных грёз вновь возвращаясь неустанно
я обитаю в музыке в печи где выпекают тени
слезу - остывший ящеричный след - нам в самый раз - блистательное небреженье
гасить в каждом светильнике безмолвие в рассветные подушки зарывающее нас
и подчинённый мирового кругооборота выводя звезду 
          на поводке прельщает бесконечность обезьянничая бормоча
не приближается однако звёздочка в оконце глаз
отчаливает от понтонов прозорливость духов
чьи узами натруженные руки
сбираются в чуткий полёт флуоресцентных прорицаний суицидов
и  размышлений нескончаемых о высшей атмосферной школе
облачном лепрозории

под куполом из говорящих крыльев что способны счесть стрелы пещеры
рычаг ночи всю густоту волос стальной рукой своей сжимает
так в твоём глупом сердце отражается дитя держит весы
у центра своего сердечка-губки
в тени взъерошенной и буйной силы
и вопреки сомненью лунному видений укоренившихся
на эдельвейсовых полянах где дикие розочки растут
кусты впиваясь в коз освобождают проблески похищенные дымкой
пусть анемона лик лизнёт пятно луны нежданной
и брови из суровой ваты пусть над храмом соляным
повременят рядом с попытками цвести ночного чёлна -
те кто суть страусы прячут пейзажа голову в песок
и кисть мученья до сих пор скользит по всякой плоти
в подгузниках ли в жемчугах
и по иным и прочим

на ядерных границах где играют тучи в мяч с дождём
сжимает покорённая вершина наливную свою щёку из которой
нисходят нетерпенья сокровенные
неведомые наслажденья гармоничных сих ущелий
с их страстной глубиной всегда поодаль
по полю разливаются когда грехи все пожиная полночь
бранит бескрайний угасающий свинцовой ночи цвет
и дня свинец

кувшин небесный человече из коего сон черпает свой коридорный свет
сбирает на пересечении бульваров лазуритную пыльцу
горбаты урны - нету времени у нас
глашатай избавляется от чувства в миг когда снопы
           уж к мельнице близки
и ухо сморщенною рыбой прыгает вокруг пипетки пробужденья
натянута тетива чётко смеха выражен мангал - заря
и из карманов ловко извлекаются перчатками копейки истины
           чтобы шутя их сдать в кредит

сокрыты образы в пронизывающих полётах альбатроса
и тут навстречу им отвёртка-сердце
ибо отверг тебя я милая оправа солнца
садами радужными приколов к портьере опустевшего окошка
и всё же радости моей лучистой горизонт остался согревать тебя
рядом с тобой под пристальным теплом тюльпанов
по дронам облаков скорбя песенный пепел
ветром несом к невыразимому гранитному унынью
таянье дней - ручьи от жажды изнывают
а тут навстречу им отвёртка-сердце

и вот когда подобно соли возраст твой всплывает на поверхности воды
через обилие длины женских волос и дыма
              поездов и лодок просочившись
в долину низвергаются ангары грязных лет
и налетают на беззубые бильярдные столы старьёвщиков жилища
и мозги асфальта
скорей всего природа отступая предложила
бессвязный аромат из мятых несуразных асфоделей
да пугала души что гонят прочь отраду всю в виде
            молочно-белых чаек
в трепещущих оборках престарелые сады полные слёз
медали мшистые расплющены в развалинах зубчатых стен
указывающих стигийским рекам наших допотопных знаний куда путь держать
по галочкам осенним
и вот когда ферменты сена со свистом
ни с того ни с сего в пучине взрывов хохота утопли
оскалив сталактитовые зубы пепельной росе
и устрашившимся глазеющим ракообразным
колышущийся огнь из крестиков взбирается по лестницам араукарий 
на высшие ступени кучевыми облаками заселённые 
воздушными предосторожностями гласными убогими
ветрами и поющими подушками из язв прорвавшей чистоты
где что ни шаг головоломка нашей яви затрагивает буйство
            поводов к лазури и безумию
и всяко разному и многому другому

не смеживай покуда век своих
за ширмой изгороди под рясами пастбищ всюду скрыта ревность
и ради уст нападками горнов и фейерверков осаждённых
сдаётся пот рук смоляных

поры земли разверзнуты порами кожи
и руками рассечены всё ещё чуткие осколочные раны
вцепились в землю в страхе будто упорхнёт она куском тряпья
саваном грязным держат твердь свою
не смеживай покуда век своих
убийственные кавалькады одиночества
и эта сила очернённая что отражается во мне
во мне о стены бьётся разбиваясь
безудержная словно солнца буйного брызжущий луч
что в скважины заглушенную глотку  загоняет молот -
пусть эта сила безымянная скривит свой рот от своего невежества не в силах
вмурованную наглухо в башку ночь с места сдвинуть
соединить среди курганов и кораллов на плато привычном
пару затмений майорановой фактуры разорённые народы
за тёмною волной охота полыхающее знанье
отображает небо косарём инертным
и отлучённую от горечи любовь под сводом
эмаль улыбки пущенной по вене
дуло гитары для сомнений хриплых
удобное орудие в руках пустыни рафий
весна исправлена в душе усердной
путь уступает зелью грядущей юности
что за нежданный грех и что за отрезвляющая жизненная боль
сумеет утолить желанья безобразные мои в какой-нибудь сапфиров день
желанья безобразные мои губительного неба
укусами сепий неистовых божков охваченного человека
покуда жизнь его летит в тартарары под затяжным дождём соблазнов
слепая к чарам заклинаний этому насущных заблуждений хлебу
на спящей площади с молочными личинками недостоверности
куда смола наших доктрин о смерти и об озаренье
             потихоньку утекает

а что за старость изгнанная из глубин зловонных ада
столь пристально следит за нами в солнечном краю куда тропинка наша
             привела нас или приведёт в один прекрасный день
амбициями грохоча непризнанными до сих пор экипированная
              гнойными упорствами
а на гангрене пастбищ кои растворяют устье
            угасающего цвета
уж уготовано пришествие души в смертельных антрацитовых отметках
и тут навстречу им отвёртка-сердце

и будь то имена цветов насыпи фраз
            что перемешаны со златом островов
дороги одеяния плащи священных смыслов
где всё реально и где гесперид сады не далее
              рукопожатья пролегают
где муть языковая пенится на глади речи
и все надменные утраты и их огненные магистрали
языческую трапезу провозглашают в гробовом молчаньи
будь то эрозия чрезмерная протестов пламенных 
либо колеблющихся чаяний что в сна гербарии копошатся
и вертится бамбук вокруг весла акробатических обрядов
сколь навигация ума медлительна коль вверила себя
             торжественным печальным клятвам
красноречивы столь фонарные сигналы так много чувства в 
           стороне ночной
с торжественными клятвами печали
какой в том толк - прокладывает джонка с чудесами новые пути
по этой суше из сердец  - империи своей
не смеживай покуда век своих
откуда народились лабиринты и капканы гибкие
            плотские что пропитаны безумством
и коль со стороны торжественной печали ты зефиры вскроешь
не вздрагивай - увешанный гирляндами из колокольцев пагод цирк
           даёт свои гастроли для пиона
и сдвиги износили седловину оркестровых водопадов
столько ночей о стремена сверкающие зажигали свои трубки
             мистические ветры
что черпали дыханье из основы слова твоего
не смеживай покуда век своих
вся музыка попряталась по солнечным лачугам 
корни её под пытки единичных сфер толкнули
и к примыканьям к берегам и к обрушеньям из метафор
глаза у многих были временем полны игру искусств провозгласившим

и вот любовь людская набухшая под коркой отвращенья
возникла из унылой бледности тюрьмы в её железном брюхе
и страх тот что является на правды лестницах
явился и пропал в глазах дикого вепря
и химерические слёзы ладят на ходулях
ненависть что в памяти вина 
гнездится отслаивается и вновь возвращается продрогшая в огнива час
и из морщин потир - мучение - к коему вожделеет
            незапамятного дня землистое лицо
и пьёт до дна - богат сезон на панихиды с распряжёнными церквями
и будь то ветра скорбь на никелевом лбу несома
что наполняет из угрюмой глины олифант лирическою страстию
             племён безумцев
немало тех кто устаканились так часто непомерные инстинкты становятся на путь
сего божественного удобренья - тел
и будь то сердце что стремится к своей встрече
              с любовью или разочарованьем
пребудет вечно всяких разных и иных и прочих
не смеживай покуда век своих 
и всех иных и прочих

                X                X                X


ПРИМЕЧАНИЯ

[В нижеследующих примечаниях римские цифры относятся к девятнадцати частям всей поэмы; вторая цифра относится к строфе; третья означает номер строки в строфе.]

XVII.1.1-9. Непрерывно обновляемая яркость видения даёт человеку возможность лицезреть циклический спектакль сущности как утешение, даже тогда, когда он осознаёт несовершенство и приблизительность своей роли одновременно со своим собственным несовершенством, обращаясь при этом к медитациям.

XVII.2.11. Этой строке предшествовало выражение "какая разница". Много подобных вводных выражений было вписано карандашом в машинописные страницы или в записные книжки вслед за оригинальным текстом, и все они в итоге были вычеркнуты либо перемещены в другое место. Это выражение теперь находится в XVII.10.13.

XVII.5. в общем: Отдалённость между изначальным текстом и последующим можно ощутить только лишь в контексте итога, однако, пожалуй, трёх примеров различной формы и степени значимости будет достаточно для того, чтобы дать некоторое представление об особенностях, обнаруженных в рукописях. В Антиголове, например, целый отрывок, создавший светлое впечатление, внезапно омрачается одного лишь слова, с des hauteurs festives (праздничные высоты) на des hauteurs menacees (высоты что вот-вот исчезнут). Другое выражение безусловно сильнее, как в звуковом, так и в действенном плане. В Приблизительном Человеке, повторяющийся меланхолический фрагмент о вечной нестыковке вещей, неслиянии чувств в духе Пруста, завершается пессимистической фразой:

le coeur tournevis ne les rencontre pas
(и нету встречи им с отвёрткой-сердцем)

Сочтя высказывание слишком однозначным, или, что более вероятно, сочтя "pas" в концовке неблагозвучным, Тцара меняет сроку на следующую:

le coeur tournevis va a leur rencontre
(а тут навстречу им отвёртка-сердце)

У утвердительной версии есть преимущество неограниченности, возможности, и подчёркнутость последнего слова, звук которого доставляет эстетическое удовольствие. Третья, более тонкая замена, служащая типичным примером отношения Тцара к своему тексту, встречается в Моё, его поздней и мастерски выполненной подборке стихотворений в прозе. В коротком фргаменте Тцара описывает видение одинокой лошади, стоящей ранним утром на холме, параллельно проникновенно отстраняясь от своих сиюминутных упований и жизни, которой ему ещё жить. Поэт завершает полуоптимистическим вопросом самому себе:

Mais puis-je dire aujourd'hui que les promesses n'ont jamais ete tenues?
(Но вправе ль говорить теперь я что вовек не сдерживались обещанья?)

Предполагаемый ответ отрицателен, или, вероятен ответ: "Нет, некоторые из них были сдержаны". Но Тцара делает массу последовательных перемен в этих словах, сначала откровенно пессимистических:

Mais je ne saurais pas affirmer que les promesses ont ete tenues
(Но я не мог сказать наверняка что сдерживались обещанья)

где слегка угловатый ритм уместен для неуверенного ответа. В итоге, после некоторых аллитераций, он приходит к краткому, весьма неоднозначному, и значительному высказыванию:

Mais qui saurait dire que les promesses ont ete tenues
(Но кто может сказать что сдерживались обещанья).

XVII.6.9. Сюда был добавлен и впоследствии удалён заключительный рефрен многих отрывков: "и всяких разных и иных и прочих".

XVII.6.19. См. исключение подушек, описанное в начале Части XI.

XVII.8.10. Более ранняя ссылка на сентиментальность, "скважины больная глотка", была вычеркнута.