Утлюкский лиман

   
               

ЕСЛИ КТО ВСПОМНИТ

                Саше Антонову

 Над хуторами вечерний туман негустой,
 ужин хозяйки в домах рыбакам подают,
 пахнет Днепром камышей комариный настой,
 тем создавая в душе и покой, и уют.
 Первый глоток первача заиграет в крови,
 едкий лучок, чтоб не цапнул, макается в соль,
 те, кто несчастлив в тревожной семейной любви,
 трудно отходят, но всё же стихает их боль.
 Мы каждый год наезжаем сюда, чтоб ухи
 вволю поесть, вместо скатерти – лист лопуха,
 наши палатки, и те, попадают в стихи,
 ведь без стихов, ну какая же это уха!
 Тлеет костёр. Зажигаются звёзды, И всплеск
 рыбы разносится гулко. Мы в мире одни.
 Тёмный – на том берегу – озаряется лес,
 значит, в далёком селенье включили огни.
 В заводь электрозари стайки звёзд, как мальки,
 шустро заходят, мерцают и гаснут, как сны.
 Кто объяснит, почему у великой славянской реки
 наших проблем нерешённых решенья ясны?
 Кто объяснит, отчего в городской суматохе мы все
 стали черствы, даже те, кто как будто умней?
 Где меж курганов степных пролегает шоссе,
 фары ночные летят – светляки наших дней…
 Раки созрели, укропчик щекочет сердца,
 нечет уже не грозит, здесь всегда только чёт,
 если кто вспомнит, как сладостна эта ленца –
 с тихою завистью это творенье прочтёт.
 Были обиды нанизаны, как на кукан,
 да сорвались, и не жалко, и в этом-то суть;
 утром алмазной росой обернётся туман,
 утро здесь рано приходит, не даст и соснуть.
 Слышен далёкой моторки глухой перестук,
 снова всплеснула рыбёха. Сазан?.. Может, сом?..
 Что не давало дышать, отпустило. Закуривай, друг!
 Да по последней, и набок!
 Ещё поживём!..

 УТЛЮКСКИЙ ЛИМАН
               
 Утлюкский лиман посещают весной осетры –
 шипастые монстры из доисторической эры;
 охрана считает: горят у палаток костры –
 то, верно, туристы, костров не зажгут браконьеры.
 А нам посчастливилось быть среди избранных тут,
 маршрут утвердили, как приз, за талантливость юных;
 Утлюкский лиман, как большой серебристый батут,
 раскачивал наши тела на поверхности лунной.
 С Азовского моря дул ветер, он звался «свежак»,
 под утро Бог звёзды в небесную ссыпал копилку,
 и группу сайгаков к колодцу вёл мудрый вожак,
 где, знал он, для них егеря смастерили поилку.
 Всего передать, я не ставлю задачей своей,
 поэмы – не модны, а так же, коль честно, от лени,
 но встретив в траве колоссальных и быстрых ужей,
 их, спутав со змеями, долго дрожали колени.
 Охрипшие чайки бродили у самой воды,
 орда комарья, при безветрии, жить, ох, мешала,
 и всё же викторией все увенчались труды,
 ведь мы познакомились здесь, на косе этой шалой.*
 Утлюкский лиман, только вспомню, душа обомрёт,
 не всем поделюсь, только самой незыблемой сутью:
 вовек не забыть твоих губ опьяняющий мёд
 и лунные пряди волос рядом с трепетной грудью.
 Когда расставались, клялись, что увидимся вновь,
 Утлюкский лиман то поддакивал нам, то перечил,
 ещё мы не знали, что есть и такая любовь,
 которая в сердце живёт и не требует встречи…

 *   Коса Федотова. Длинная коса (заповедник), отделяющая Утлюкский лиман от Азовского моря.

 СКАЗ О ТАРХАНКУТЕ
               
                В.Терехову

 Туннель через Атлеш
 ведёт из бухты в море;
 артистку мнёт помреж
 в кустах на косогоре.
 А осветитель Стас
 следит, ревнив до жути,
 но не о том рассказ,
 а сказ о Тарханкуте.

 Здесь бродят журавли,
 в полях живут полёвки,
 здесь амфору нашли
 мы возле Оленёвки.
 Античный есть раскоп.
 А грекоскифский город
 мои следы от стоп
 хранит. А был я молод.

 Я плавал средь медуз,
 таскал рапаны Тане,
 и я одной из Муз
 признался в обожании.
 Мне было 20 лет,
 твист был милее вальса,
 и в том, что я поэт,
 никто не сомневался.

 А коль поэт – рыбак
 и автор милых баек;
 здесь прёт кефаль, да так,
 что море закипает.
 Матёрых зеленух
 со скал таскают дети
 и если ты забух-
 ал – всё легко на свете.

 Ковыль и овцы тут,
 в мыс бьют шальные волны.
 Всё это – Тарханкут,
 хоть сказ отнюдь не полный…

 ПОД СКАЛОЮ ШАЛЯПИНА
               
 Мы из Чеховской бухты сюда по жаре прибрели,
 мир подводный здесь девствен и чуден – все местные знают,
 под скалою Шаляпина в гротах живут горбыли
 и под вечер сюда лобаны попастись приплывают.
 Мы ныряем здесь редко, здесь зона Артека, и нам
 вход сюда запрещён, если честно, и нас это гложет,
 но запретное место подобно провидческим снам,
 всё сбывается здесь, потому что не сбыться не может.
 Вот парят горбыли, словно бабочки, над валуном,
 эти рыбы огромны и всё же совсем невесомы,
 серебристой рекой огибает кефаль волнолом
 и, спустившись ко дну, разбредается веером.… О, мы
 так мечтали увидеть такое, что даже сейчас,
 ошалев, не ныряем, – ну двиньте-ка, что ли, по вые! –
 горбыли подплывают и пялятся грозно на нас,
 видно, видят подводных охотников рыбы впервые.
 Белый глиссер заходит в прославленный Пушкинский грот,
 в нём и тени и всплески такую фантазию будят,
 здесь дышать полной грудью стремится курортный народ,
 так как воздухом этим дышали великие люди.
 Адалары нас манят, но к ним ещё плыть да и плыть,
 да и пару визитов, признаться, нанёс уже я им,
 и мы как бы смиряем свою неуёмную прыть,
 и ныряем,
 ныряем,
 ныряем, ныряем,
 ныряем.
 На кукане лобан, две кефали, скорпена, горбыль,
 честь пора уже знать, мы рыбёх оставляем в покое:
 если очень хотеть, все мечты превращаются в быль
 под скалою Шаляпина – место в Гурзуфе такое…