Поэма о Зеке

Посвящается  Варлааму  Шаламову,
Поэту,  узнику  ГУЛАГа

Новостройки,  новостройки
Всюду  ходят  по  стране.
Кто  стоит  в  пивной  у  стойки,
Кто  с  похмелья  как  в  говне.
Нужен  люд  везде  рабочий:
Столяр,  каменщик,  прораб
И  к  работе  чтоб  охочий.
Словом,  ну  почти  что  раб.
Говорят,  неплохо  платят,
Коль  в  работе  рьян  и  лих.
Говорят,  зарплаты  хватит
Даже  выпить  на  троих.
Но  народ  идти  не  хочет,
Не  ступала  тут  нога.
А  до  баб  мужик  охочий,
Только  нет  их  здесь – тайга.
Ходят  здесь  медведи,  лоси
Как  хозяева  тайги.
Вот  сюда  бы  Дуньку,  Фросю –
Словом,  женских  две  ноги.
Только  женщин..... раз  и  два,
На  троих – одна  нога.
Но  в  запасе  есть  резервы,
На  людей  "материал".
В  лагерь  садят  как  консервы,
Чтобы  стройкам  помогал.
Садят  тех,  кто  провинился,
Садят,  кто  не  виноват,
Кто  от  радости  напился,
Тех,  кто  жизни  той  не  рад.
"Коммунизмы  строить  надо", –
Так  нам  партия  велит.
ЗЕКов  шумная  бригада
Лес  заснеженный  валит.
С  треском  падают  деревья,
Стонет  лес  и  с  ним  ЗЕКа,
Но  приказ:  "Рубить"! – с  похмелья
Шлёт  всепьющий  нам  ЦКа.
Вот  кого-то  придавило,
Распростился  он  с  судьбой.
Слышен  окрик  конвоира:
"Разойдись,  не  стой  гурьбой!"
Жалко  парня,  хоть  и  ЗЕК,
Всёже  был  он  человек.
Жизнь  идёт  по  расписанью,
Похоронен – значит  жил.
Он  по  древнему  писанью
Крест,  как  память,  заслужил.
Только  ЗЕКам  крест  не  ставят.
Он  как  раб,  не  человек.
Умер,  чтож,  других  направят
Лес  рубить,  спускаться  в  штрек.
Ждёт  письмо  старушка-мать,
Всёже  сын,  какой  ни  есть.
Но  начальству  наплевать,
Уж  давно  забыта  честь.
Шлют  письмо  официально,
Дескать:  "Умер  ваш  сынок.
Сожалеем  вам  морально,
Не  закончил  он  свой  срок".
А  в  конце  письма  приписка,
Как  по  яйцам  тем  ножом:
"Здесь  его  фуфайка,  миска.
Может  выслать  багажом?"
Сколько  там  вещей  осталось,
Ложек,  мисок  и  кальсон
И  другим  ЗЕКа  досталось,
Сон  ли  это  иль  не  сон?
Нет,  не  сон,  потрогать  можно.
Новостройки  на  века.
Отыскать  могилы  сложно
Тех  рабов,  кто  был  ЗЕКа.
                ***
Отца  я  не  помню – убит  на  войне,
А  мать  одинокой  осталась.
Всю  душу  любимая  отдала  мне
И  в  жизни  она  настрадалась.
Потом  появился  мужчина  в  семье
И  отчимом  стал  называться.
Отца  не  заменит,  конечно,  он  мне,
Но  будет  с  душою  стараться.
Калекой  пришёл  он  с  войны  без  ноги,
Но  сила  мужская  осталась.
Была  скромной  свадьба,  спекли  пироги
И  с  отчимом  мать  расписалась.
Вот  так  жили  мы  в  комнатушке  одной,
Потом  родилась  мне  сестричка.
Конечно,  была  она  сводной  сестрой.
Светланка –  так  звали  сестричку.
                ***
Но  годы  шли,  взрослели  мы
И  поумнеть  старались.
Читали  древние  умы
И  жизнью  наслаждались.
Однажды  была  вечеринка  у  нас,
Девчёнки  пришли  и  ребята.
Мы  пили  вино,  кто-то  водку,  кто – квас,
Но  были  ещё  мы  телята.
И  кое-кто  спьяну,  иль  вышибло  ум,
Полез  на  девчёнок  за  счастьем.
Потом  в  отделеньи  допрашивал  "кум"
И  дали  мне  срок – соучастие.
                ***
Что  было  потом – описать  невозможно.
Самим  нужно  там  побывать  нагишом.
Но  я  попытаюсь,  насколько  то  можно,
Ведь  я  самоучкой  на  нары  взошёл.

Подъём  в  шесть  утра,
Лёгкий  завтрак  и,  стройся!
Потом  марш-бросок  на  лесоповал.
Отстать,  заболеть,  не  дать  норму  ты  бойся.
Я  только  на  бога  в  тайге  уповал.
А  после  отбоя  в  башке  копошатся
Усталые  мысли  за  прожитый  день.
А  завтра  опять  нам  в  тайге  надрываться,
Пилить  снова  сосны,  выкорчёвывать  пень.
Вернёшься  в  барак,  а  там  свой  хозяин,
Коляня  "в  законе",  ети  его  мать.
Он  лучшие  нары  забрал,  словно  барин
И  нам  же  парашу  его  выгребать.
                ***
Года  идут,  а  лес  редеет
И  воли  близится  рассвет.
Душа  от  этого  пьянеет,
Но  звук  пилы  лишь  мне  в  ответ.
Пайка  есть,  ведро  и  нары,
Отсидел  уже  я  треть.
Нехватает  лишь  гитары,
Чтоб  блатные  песни  петь.
Шмон  идёт,  глухая  ночка.
Среди  ночи  будят  нас.
Но  гитара  не  "заточка"
И  не  спрячешь  под  матрас.
А  хотелось  бы  так  душу
На  тех  струнах  изливать,
Рассказать  им  и  про  Нюшу,
И  свою  старушку-мать,
Про  страну  родную  нашу
И,  конечно  же,  парашу.
Но  гитары  нет,  расчёску
Заменил  на  инструмент.
Хочет  ЗЕК  носить  причёску,
Но  нельзя – талдычит  мент.
И  стригут  всех  под  нулёвку –
Ваську,  Петьку.  Ваньку,  Лёвку.
А  блатные  льются  песни,
Аж  навыворот  душа.
С  песней  жить  везде  чудесней,
Песнь  любая  хороша.
Утро  красит  нежным  цветом
Стены  древнего  Кремля.
Ну,  а  нас  в  тайге  с  рассветом
Мошкара  кусает,  бля.
Валим  лес,  другие  тралят,
Третьи  сплавом  по  реке.
Нас  используют  и  харят,
Бьют  прикладом  по  руке.
Торопитесь-ка,  ребята,
Не  идёт  простой  в  зачёт.
Из  фуфайки  лезет  вата.
Кто  и  чем  её  зашьёт?
Обносились  мы  изрядно,
Благо,  это  не  зима.
Я  забыл,  когда  парадно
Одевала  меня  ма.

А  когда  весна  приходит
Тяжело  душе  до  слёз.
Даже  сук  дыру  находит
У  коры  белых  берёз.
Лижет  кот  свои  вот  яйца
На  виду  у  всех
И  ему  совсем  не  стыдно
И  лизать  не  грех.
Топчет  курицу  петух
Тридцать  раз  за  день
И  на  спину-то  взбираться
Каждый  раз  не  лень.
А  мы  молоды,  нам  тоже
С  женской  зоны  дай.
Но  запрет  на  секс,
А  всёже  "голубой"  есть,  знай.
Кое-кто  "жену"  имеет 
И  по  вечерам
"Пар  спускает"  и  балдеет –
Не  приснится  вам.
Большинство  же  среди  ночи
На  себя  в  постели  дрочат.

Вот  так  молодость  проходит
С  мошкарой,  их  мать.
Кто  с  ума  за  годы  сходит,
Кто  пытается  бежать.
Но  кругом  тайга,  болота,
Километров  сотни  в  ряд.
А  кому  здесь  гнить  охота?
Но  и  жизни-то  не  рад.
А  бывает  двое  ЗЕКов
Убегают  в  глушь,  в  тайгу.
Был  напарник  человеком,
Но  пойдёт  там  на  рагу.
Он  откармливался  долго
Тем,  кто  вздумал  убежать.
Даже  зависть  гложет  волка,
Хоть  бы  дал  кусок  сожрать.
И  пройдя  так  пол-Сибири
С  человечиной  в  мешке,
Что  теперь  ему  вампиры?
Съест  их,  дав  им  по  башке.
Сквозь  огонь  прошёл  и  воду,
От  Чукотки,  ведь,  шагал
В  дождь,  в  мороз  и  непогоду
Злой,  голодный  как  шакал.
Кто  живым  дошёл  до  дома,
Кто  остался  гнить  в  тайге,
От  пилы  мозоль  и  лома
У  обоих  на  руке.
                ***
И  вот,  наконец,  я  свободен,  друзья.
Но  что  дальше  делать?  О,  боже.
Умею  деревья  рубить  только  я
Да  крепко  других  бить  по  роже.
Я  школу  в  тюряге  прошёл – институт
На  стройках  и  лесоповале.
В  тайге  отпечатки  ступней  наших  тут
Как  звёзд  в  Голливуде  вмерзали.
А  жить  как-то  надо,  скитаться  устал.
И  вдруг  мне  повестку  прислали.
"Друзьям"  нужна  помощь  и  в  Афганистан
Меня  живым  мясом  послали.
Я  курсы  спецназа  экстерном  прошёл.
Ведь  дрался  и  в  зоне  неплохо.
Но  только  не  бить,  убивать  я  пошёл,
Чтоб  не  быть  убитым  тем  лохом.
За  это  отменно  кормили  меня,
Одежда  и  обувь,  афганки....
Без  счёта  ложили  мы  их  под  себя.
Давили  афганок  как  танки.
Вот  в  жизни  абсурд  в  сотворении  мира:
Сидел  я  за  то,  что  на  девку  полез.
А  тут  мы  насилуем  женщин  Памира,
Медали  имеем  и  нос  до  небес.
Нам  дали  приказ,  а  приказ – убивать.
Убийства-то  здесь  неподсудны.
И  с  пулей  в  груди  лежат  дочка  и  мать.
За  что?  Но  ответить  мне  трудно.
Афганцы  на  пытки  ведь  тоже  крутые
И,  боже,  не  дай  нам  попасться  им  в  плен.
А  гибнут  ребята  совсем  молодые,
Им  быть  бы  мужьями  у  Светок  и  Лен.
Воюем,  хороним,  насилуем,  черти.
Вот  так  наша  служба  в  Афганах  идёт.
Кто  выйдет  живым  и  минует  лик  смерти,
Вернётся  домой,  коль  с  ума  не  сойдёт.

Вернулся  я – дембель,  куда  мне  податься?
Здесь  мафия,  гласность,  сплошной  беспредел.
За  мафию  что-ли  пойти  теперь  драться?
Недаром  в  спецназе  я  крепко  потел.

Теперь  я  как  лондонский  денди  одет.
Имею  жену  и  хавиру.
Не  нужен  на  выезд  билет  в  Израиль
И  пусть  будет  мир  всему  Миру.

                Конец              Борзоф  Нью  Йорк Август 1995г.