Другая

Они повстречались в весенние годы,
Когда стороною гремят,
Как грозы: заботы, усталость, невзгоды,
И важен лишь любящий взгляд.

В тот миг охватили - метаморфозы,
Взвихренья бушующих чувств,
И стали прекрасны бутонами розы,
В пыланье любовных безумств.

Они упивались друг другом до неги,
Впиваясь устами в уста.
Друг другу поклялись быть вместе на веки,
Что будет любовь их чиста.

Ту клятву погожею ночью давали,
Над рябью холодной пруда,
А в выси над ними в покрове вуали,
Для них лишь сияла звезда.

Как альфа с омегой с тех пор неразлучны,
Под яркой лазурью и в хмурь,
И бились сердца их друг другу созвучно,
В их страсти вакхических бурь.

Но годы летели, как стаи по синей,
Хладеющей глади небес.
И сердце её облачалось... в иней,
Поблекли искринки очес.

А ты всё пылая любовью всесильной,
Не чувствовал те холода,
Как чувств их феерия стала субтильной,
В падении гасла звезда.

В тот вечер промёрзший, тоску навивавший,
Стонала и выла метель,
Ты словно цветок без светила увядший,
Прислушался к скрипу петель.

Но только часы, отбивали минуты,
Как молотом били в ушах.
Как вяз одряхлевший, сидел ты согнутый, -
Смолистой тревогой дыша.

Скривлённые губы слова извергали:
"Ну где же ты Настенька, где?"
Но вылетев прочь за оконные шали,
Тонули челном в темноте.

А тихое тиканье в душу вбивало,
Калёный до белого гвоздь,
Всё больше, как будто бы этого мало,
И вот их уж целая гроздь.

И нервы в натяжку, какие там струны,-
Коснёшься, - порвутся звеня.
И мысли, как в бешеном рёве трибуны,
Качнутся, а там западня.

Замочный щелчок, что по нервам прикладом,
Как щелкнул над ухом курок.
Вошла упираясь в линолеум взглядом,
Стянулся на сердце шнурок.

Теплилась надежда, - минули печали,
Но в это мгновенье губя,
Тебе приговором слова прозвучали;
"Прости. Ухожу от тебя.

Растаяли нежные чувства былые,
Закатом под тенью ночной.
Теперь уж друг другу мы стали чужие,
И сердцу милее иной."

Кровавою массой в раздутые жилы,
Нахлынули к горлу слова;
Что образ её до бескрайности милый,
Что краше она божества.

"Но как же могла, о любимая, Настя,
Со мною ты так поступить?
Испили с тобою мы сладости счастья,
Как можешь порвать эту нить?"

Но фразы в распор становились под горло,
Тугим затянувшись комком.
Казалось, что слушаешь ты хладнокровно,
С застывшим как маска лицом.

"Однажды поймёшь и простишь мне, надеюсь",
Сказала она на уход.
Захлопнулась дверь, как смыкается челюсть,
Приняв на себя апперкот.

И что-то холодное лилось под рёбра,
Тенями глотавшими свет,
И зверем застывшим пред яростной коброй,
В молчанье смотрел ты ей вслед.

В бессонную ночь, растянулись минуты,
И мыслей бездонный галдёж,-
Устроив кровавою пляскою смуты,
Как в рёбра засаженный нож.

И не отыскать ничего мудренее,
В расправленных крыльях зари.
Лишь боль на душе становилась острее,
И зрела, цвела изнутри.

Забыться пытался в житейской ты пыли,
Хотя-бы всего лишь на миг,
Но воспоминанья как счастливы были,
Тянули отчаянья крик.

Чтоб боль заглушить, повстречался с другую,
Но всё ж, обнимая её,
Ты ту вспоминал, для себя дорогую,
Лишь к ней был охвачен огнём.

Другая любила тебя беззаветно,
Всё сердце тебе поднесла,
Как Солнцем весенним раздолье согрето,
Она не жалела тепла.

И если клубились тревожные тучи,
Опорой была для него.
За ним бы пошла в снег стеною, колючий,
И в дали чужих берегов.

Хоть Настя тебе, так и не забывалась,
Любить ты себя позволял.
Но нежность другой о тебя разбивалась,
Как волны о выступы скал.

И денно, и нощно другая боролась,
За ласку твою и любовь.
На страсть безучастье твоё напоролось,
И кровь разогрелася вновь.

Их счастье вспорхнуло серебряной птицей,
В лазури безоблачной высь.
Но жизнь с основанья явилась двулицей.
Сорвалось дождём на карниз.

Она увядала как поздняя осень,
В дыхании зимних ветров.
Как пламя танцует средь ссохшихся сосен,
Болезнь наполняла ей кровь.

Страданья её намотали всю душу,
Бинтом на разбитый кулак.
Ты был как заброшенный в грязную лужу,
Изношенный, старый башмак.

Она до последнего вдоха шептала,
Молитвою имя твоё.
И ты понимал, как же всё таки мало,
Вы истинно были вдвоём.

Чернильной печалью придавлены плечи,
Ты зрел, но иссох как старик.
И смысл утратился жизненной течи,
И скорбь испещрила твой лик.

В зашторенных веках одно только видел:
В улыбке сияние губ.
Всё больше, лютее себя ненавидел,
Что часто ты с нею был груб.

За то что с любовью касался так редко,
Овала родного лица.
И сердце, - ветрами изломана ветка,
Молило напиться свинца.

И вдруг тишина рассекается зовом,
Набатом в объятьях огня.
То имя её прозвучит в тьме покрова,
Рождённое в зыбкости сна.

Растает тот звук сиротой без ответной,
Во мраке полночной тиши,
Надеждою в омуте тьмы пусто цветной,
На дне сухостоя души.

Как жаждой пустынною жжёный скиталец,
Мечтает напиться воды.
Молил небеса, безнадежный страдалец,
Покой наконец обрести.

Ты стал от былого всего лишь огарком,
Желанья развеялись в пыль.
В печали и боли пылании ярком,
Ты в них догорел, как фитиль.