Ломалось солнце над Парижем на куски...

Катились яблоки по грязной мостовой, Париж сочился смрадом и жарою…
Он вновь убил, не совладав с собой…
Над рыбными костями мухи роем и запах девственный любви и красоты
без примесей греха и клятвопреступлений. Имея божий дар, не выглядеть святым, а кожа на руках холодных тлеет, в горсти храня невинность и тепло.
Убийцы не бездарны, но безумны.
Одну из юных дев так обожало зло, что смерть кралась за ней, дыша бесшумно, губами собирая влагу из ложбин, касаясь белой ткани нижних юбок.
Гренуй ловил восторг и крики из-за спин – толпою управлял отчаянной и грубой. Вселенская любовь: на кончике ножа ваниль, и мускус, и немного пота. Себя не жаль и никого не жаль – любить весь мир и не простить кого-то [того, кто запахом совсем не наделил, с рождения лишив крупицы смысла].
Глаза чернее матовых чернил.
Никто не знает, почему так вышло: любви лились потоки в никуда/ его хотели все, не думая о смерти/ волос пшенично-русых истекла вода/ с ума сводили ангелы и черти – войне кровавой не видать конца/ глаза закрыты дев, давно не сини.
Он так устал свой запах отрицать,
в душе Гренуя – леденящий иней.
Ломалось солнце над Парижем на куски, медовых слив бока лоснились под лучами. Не дай-то бог познать такой тоски, которую глушить бессонными ночами, вдыхая ароматы вишни и гербер. Наступит утро, запах станет трупным.
Он плакал от того, что многого хотел и от того, что уходить совсем не трудно…