Мои поэты - 12 Борис Николаевич Климычев

          БОРИС НИКОЛАЕВИЧ КЛИМЫЧЕВ.

Из печали, ножи прочней стали,
В ночь на кольца разрезали лук,
Не кричали, не причитали,
Дверь вздохнула, и сердца стук.
Только, словом разил сразу в око,
Разрешая слезою отдать
Так высоко на срезе жестоком
То росло, что поэзией звать!
Он ушёл как всегда, ножик в воду,
Разрезая все сразу узлы,
И не то, чтоб любил он свободу,
Не терпел на устах он узды!
Будет долго, сочится, ныть рана,
 По ножу вверх стекают стихи,
Всё случилось ни поздно, ни рано,
Хорошо Осень, Небом пройти.
 
Жизнь иногда делает подарки. Я как-то съездил до города Парижа: с его музеями, улицами, с его историко  литературным флёром...Или несколько раз видел наводнение на реке Лене, где город Ленск затопило до макушки двадцатиметровым вздутием воды. И льдины двухметровой толщины долго дарили прохладу улицам города, а фотографы снимали девиц "ню", как русалок на айсберге.               
Так  и Борис Николаевич нахлынул на меня культурной и стихийной волной. В томском литературном объединении "Родник" у нас было, может, сто двадцать встреч. Он, по своему, исправил три моих стихотворения, в результате получился какой-то Николай Борисович Конинычев, конечно он был прав, но кто же позволит править свои стихи? После этого он делал только замечания, но больше молчал. Я только смотрел как он, слушая, отбивает ритм ладошкой. Иногда он и аплодировал одной рукой, говорил: читай поэтов.         
Так что до различения размера мужской, или женской рифмы я дошёл только через год.                Когда я пытался продолжить свои строки-   

Все ли нас задевает на свете,
Безусловно, только одно.
Слезинка пролИтая в прошлом веке,
В этом режет Титанику дно.

Он сказал: -«А зачем?» для него стихи - дорога до поворота, а там может и обрыв, а может и горизонт. А мне ближе Анненский, когда смысл как капля на кончике пера, набухает в стихотворении и падает золотым слитком в последней строчке стихотворения. Идёшь по улице и видишь необыкновенный замечательный дом, заходишь: беспредельные залы,  лестницы в небо , зеркала -  бездонней  озёр , но устроено как и все дома, есть  подвалы и закутки , и чердак с паутиной, и чёрный ход. Так и Борис Николаевич: вершина - поплечистее, но и ущелье  - пощелистие. Он, безусловно, большой художник слова с тонким поэтическим чутьём и в первую сотню русских поэтов второй половины двадцатого века вошёл.   
Жизнь он воспринимал трезво, но интерпретировал поэтически, пропуская часто через фильтр юмора, и когда рассказывал об общих знакомых, он как папа Карла из полена с подходящим сучком выстругивал приключения Буратино. Он мог и дождичком в лицо и градом в затылок. Мне всегда было интересно, что же он рассказывает обо мне.    
Владея великолепным русским языком, он пользовался всеми его возможностями в зависимости от места или от собеседника.      
Совершая прогулки в моём присутствии, он достаточно часто, как это принято у мужчин, высказывался о встречных женщинах, не скрывая своих желаний, явно неотстающих от возможностей.     С ним происходили и несчастные, и смешные недоразумения: то его опрокинула машина, то ещё что-то. В двенадцатом году ему нужен был помощник с филологически образованием для набора текстов. Прогуливаясь недалеко от дома, по-домашнему, он услышал как девушка жалуется по телефону, что потеряла выгодную работу, где ей хорошо платили. Из разговора было понятно, что она владеет и компьютером, и словом, и что нужны деньги до нельзя. Борис Николаевич ринулся к девушке, в спешке чуть не потерял тапочки, забыв представиться «Я писатель такой-то», сразу выпалил: «Девушка, я буду платить за ваши услуги ещё большую сумму!». Но девушка в испуге шарахнулась от него, как  это не прискорбно для Бориса Николаевича, хорошо хоть милицию не вызвала.   
Осенью на книжной ярмарке я купил книгу «Приключения молодого Томича» и пошёл к Борису Николаевичу подписать её. Он как раз рассылал синопсисы по редакциям и попросил меня написать об этой книге. Я почувствовал себя в шестом классе: не знаю, насколько моя писанина понадобилась, но для меня это было в какой-то мере школой. Из книги, из рассказов о жизни, и как он сложил с себя «Родник», я понял одну вещь: если , что было против, угрожало здоровью, коренным интересам, то он уходил резко, насовсем. Так было в детстве, в Казахстане (из бурильщиков), в Ашхабаде( из -за  климата).И сейчас силы и время необходимы для книг. После «Родника» мы общались по телефону. Иногда я приходил к нему. То справку отнести, то очки выкупить, то по присутствовать в доме во время визита мастера компьютерных дел. Когда я набрал стихов на книгу, обнаглел и попросил написать отзыв . На удивление он согласился. Отзыв мне показался шапкой Мономаха. Нелегка…. думаю, где бы набрать для неё самоцветов. А потом – смотрю: есть шипы железные. Не спадёт. Зимой было тяжело, что ему неудачно сделали зубы. И от этого болел желудок. Лена Косицина иногда приносила что-нибудь приготовленное, благо - рядом живёт. Она ему мясо- а у него –диета: желудок не принимает. Лариса Кузнецова помогала делать ремонт. Лето было не лучше: духота, жара. Из дома выйти проблема. Чтобы лечь в кардиологию, необходимы различные анализы. И почему-то он должен ходить, хотя обычные анализы можно взять и на дому. В конце лета он попросил прийти, оплатить квитанции, телефон посмотреть: почему-то исчезали деньги. Тогда я видел его в последний раз. Иногда он мне звонил. Когда хорошо чувствовал себя. Шутил: «Ну, что, Конинин, написал?». Если нравилось - хвалил. Если нет- переводил разговор на другую тему, рассказывал разные истории из жизни томской  богемы. На праздновании Пятидесятилетия Областной писательской организации сказали, что Борис Николаевич в больнице. Я вышел на улицу, позвонил ему поприветствовать, поздравить с юбилеем. А он оказался дома, с утра ходил на флюорографию,  а когда  после снимка сделал шаг в сторону, упал (я не помню, или оступился или потерял сознание).  К нему подбежали: «Дедушка, дедушка, не умирайте!».  Спрашиваю: «А когда в больницу ?». «Да вот , на днях»…. Через день или два опять звоню. Было часов восемнадцать. По – прежнему, дома. Поговорили минут восемь. Может, я  даже что-нибудь читал ему. Он свернул разговор, сказал, что что-то бежит у него на плите. Или кипит, он так обычно делал, когда хотел прервать разговор. А ночью всё и случилось. Как мне потом сказали, я был последний, кто с ним разговаривал, по крайней мере, по телефону. В начале знакомства я писал ему такие стихи:
       Солнце на горе, за щекой - горой ириска.
Лето на дворе- гуляй, играй, Бориска….
Искра ягодки калинки горит низко – низко,
На коленки пристав, гасит ртом её Бориска.
И так весь день маленького Бориски. И заканчивается:
Под щекой ладошка, в изголовье –киска…
Что же снится там тебе, Климычев Бориска.. ?
И Борис Николаевич не обижался.
Ну, приснитесь мне… Климычев  Бориска…