Лермонтов. Убит не на дуэли. Часть 7

НАЧАЛО публикации «Убит не на дуэли.
Правовая версия убийства Лермонтова» – http://www.stihi.ru/2016/06/27/4580



Часть седьмая.  ДУЭЛЬ,  КОТОРОЙ  НЕ  БЫЛО
=============================================


Дуэль именуется ещё и другим, – русским, – словом: поединок. То есть – один на один. Добровольно. Один против другого. На равных. Абсолютно на равных, и на равных – абсолютно во всём: даже по сословной принадлежности. Каждый готов убить. Каждый готов быть убитым. ...То есть готов стать как убийцей, так и жертвою... И разве можно происходящее считать дуэлью, когда один из двоих – отказался стрелять в противника, твёрдо выражая при этом своё нежелание участвовать во всей этой опасной глупости!..

Здесь – уже – нет никакой доброй воли и никакого равенства. Разве можно считать происходящее поединком, если отказавшийся от выстрела – вынужден – в угоду алчущему его смерти стать в исходную позицию для начала дуэльного отсчёта?..

...Лермонтов, – который вынужденно оказался мишенью на дуэли лишь для удовлетворения амбиций Мартынова и его секундантов Васильчикова и Глебова, – дабы не терять своей офицерской чести в глазах сослуживцев, – вовсе не собирался «проливать кровь противника»...  Он-то, в отличие от других поединщиков – совсем другое дело... 

Но и здесь возникают сомнения: перед нами неизбежно и настойчиво встаёт вопрос о том, а знал ли (?..) М. Лермонтов о якобы «назначенной на 15-ое дуэли», – когда к нему в Железноводск приехал Михаил Глебов и... – видимо, неожиданно – просто поставил перед фактом: мол, «...собирайся, поехали на Машук к Перхальскому. Ребята там пикничок затеяли: Столыпин, Трубецкой, Васильчиков... Короче, все наши... Меня послали за тобой: Мартышка хочет загладить ту маленькую неприятность между вами у Верзилиных, и выпить дружескую чарку... Все нас ждут. Сказали, «без Мишеля не возвращайся!..»

И это – очень похоже на правду.

Во-первых.  ...Дело в том, что утром 15-го июля – т.е. в день якобы «назначенной заранее дуэли» – Лермонтов и Столыпин приобрели в Железноводске по пять билетов стоимостью по 50 копеек на ванны №12 (номера лермонтовских купаленных билетов: 212, 213, 214, 215 и 216). И, согласитесь, эта покупка, пожалуй, никак не сообразуется с логикой мрачно надвигающихся дуэльных событий.

Во-вторых.  ...Настораживает и тот факт, что на протяжении всего пути на Машук – (а по словам М.Глебова «к месту дуэли») – Лермонтов ни единым словом, ни взглядом, ни намёком не обмолвился с Михаилом Глебовым о приближающемся поединке, – и никаким образом не выказал ни своей озабоченности, ни своего мнения по поводу «этого дурака» Мартынова... Напротив, всё поведение Лермонтова, и все его мысли – были весьма далеки от предстоящих неприятных и опасных для жизни событий... Но ведь это никак не сообразуется с человеческой психологией!..

Военный литератор П.К. Мартьянов, будучи первым, спустя двадцать девять лет после убийства Лермонтова, летом 1870 года приехал в Пятигорск и подробно расспросил о последних днях жизни поэта – хозяина домика под камышовой крышей В.И. Чилаева, который много чего знал от других лиц и, в частности, из рассказа непосредственного участника дуэли Михаила Глебова. Вот, как это выглядит – со слов Чилаева в передаче Мартьянова:

«Всю дорогу из Шотландки до места дуэли Лермонтов был в хорошем расположении духа. Никаких предсмертных разговоров, никаких посмертных распоряжений от него Глебов не слыхал. Он ехал, как будто на званый пир какой-нибудь.  Всё, что он высказал за время переезда, это – сожаление, что он не мог получить увольнения от службы в Петербурге, и что ему в военной службе едва ли удастся осуществить задуманный труд. «Я выработал уже план, – говорил он Глебову, – двух романов: одного – из времён смертельного боя двух великих наций, с завязкою в Петербурге, действиями в сердце России и под Парижем и развязкой в Вене, и другого – из кавказской жизни, с Тифлисом при Ермолове, его диктатурой и кровавым усмирением Кавказа, Персидской войной и катастрофой, среди которой погиб Грибоедов в Тегеране, а вот придётся сидеть у моря и ждать погоды, когда можно будет приняться за кладку их фундамента. Недели через две уже нужно будет отправиться в отряд, к осени пойдём в экспедицию, а из экспедиции когда вернёмся!»...

То есть: никакой собственной вины у поэта на сердце нет; нет никаких рассуждений о глупости предстоящей дуэли; нет никаких размышлений о безосновательно-«воинствующем» поведении Мартынова... Нет и намёка на мысль о возможности скорой гибели. Как видим, в непринуждённой беседе поэт делился со своим спутником Михаилом Глебовым – как с другом – переполняющими его серьёзными творческими планами на будущее; не скрывал своего недовольства тем, что «придётся сидеть у моря и ждать погоды, когда можно будет приняться за кладку фундамента» задуманных романов...

(В скобках заметим, что, старательно скрывая правду, обвиняемые – на следствии  запутались и заврались на предмет того – кто, с кем, откуда, на чём и когда выехал к месту дуэли. В конце концов, договорились на том, что все якобы выехали «из Пятигорска», а Лермонтова при этом «усадили» на ...лошадь Глебова. И это при всём при том, что у Лермонтова в собственности – и в наличии в Пятигорске – было два боевых коня.)

В-третьих.  ...Опять же, если место дуэли было оговорено, и официальный вызов, – как это «установлено» в суде, – был сделан Мартыновым через Михаила Глебова буквально на следующее утро 14-го июля после вечера в доме Верзилиных, – ...то зачем же было вновь «посылать» Глебова на следующий день 15-го, – но теперь уже в Железноводск, – к Лермонтову? Разве Лермонтов нуждался в «конвоировании»? Разве могли быть сомнения?.. Разве мог Лермонтов ...не явиться? Однако, ни про какие подобные «сомнения» никто никогда не обмолвился. Опять же, – если это честная дуэль, – у Лермонтова должны быть свои собственные секунданты, которые обязательно точно и заблаговременно знают место встречи дуэлистов. Но никого: ни Столыпина, ни Трубецкого рядом с Лермонтовым в данном случае ...нет: только друг Глебов, как выясняется позже – верный секундант Мартынова. А Столыпин-Монго и Трубецкой – приезжают к назначенному месту «сами по себе». Ну?.. – не странно ли это?

В-четвёртых.  ...Не только странно, но и весьма подозрительно, что за Лермонтовым для сопровождения к месту дуэли приехал секундант Мартынова. Но так быть – попросту не могло: по неписанному кодексу чести после того, как вызов был сделан и принят, соперники должны были общаться только через своих секундантов: то есть лично общаться между собою могли только секунданты обеих сторон, – но уж никак не секундант противника с его соперником, то есть предположительно будущим убийцей своего доверителя. Секундант был второй по значимости после дуэлянта фигурой, и на него ложился огромный груз ответственности. Не будем забывать, что дуэль от обычного убийства отличалась именно тем, что всегда проводилась по строго определенным правилам, и, следовательно, дуэлянты должны ехать к месту дуэли в сопровождении своих собственных секундантов, и уж никак не с секундантом противника. Но это, конечно, в том случае, если дуэль – действительно назначена, и они – действительно – едут к месту дуэли... А это значит, что Михаил Глебов приехал не как «мартыновский секундант», а – как друг Михаила Лермонтова. Следовательно, дуэльными отношениями здесь и не пахнет.

Другими словами, как мы видим, Лермонтов не был извещён надлежащим образом и со всей серьёзностью о действительных намерениях Мартынова непременно стать у барьера и застрелить приятеля по юнкерской школе. Вызова на дуэль он не принимал. А это уже – тайный от Лермонтова – предварительный сговор: «сюрприз», в котором участвуют – как обязательный минимум – Васильчиков, Мартынов и Глебов. И Столыпин-Монго ...тоже «тёмная лошадка»: дуэльные пистолеты принадлежали, как это для нас ни удивительно, Алексею Аркадьевичу. Кто, когда и откуда привёз коробку с дуэльными пистолетами к месту «дуэли»? Кто, когда и где обсуждал и устанавливал правила дуэли между Мартыновым и Лермонтовым? И если это происходило с участием Столыпина, то ...как он мог согласиться и допустить это убийственное право на три выстрела?.. Все эти вопросы – обязательнейшим образом – должны были получить свои ответы в суде. Но суд таких вопросов никому не задавал. Получается, что Лермонтова не только подло убили, но и «пригласили» на это убийство – обманом.

И, наконец, в-пятых.  При таких жёстких – убийственных – условиях дуэли, при всей очевидности неизбежного летального исхода поединка... – в нужный момент нет ни врача, ни экипажа, подходящего для перевозки раненого. Какая же это честная дуэль?.. Дуэль – по своей целенаправленности – означает кровавый исход, ибо поединщики идут убивать друг друга. Но если один из противников оказывается раненым, – ему надлежит оказать срочную и своевременную медицинскую помощь. Однако здесь происходит явная маскировка под пикник: дуэль проводится тайно, «втихую»: мол, никто не придавал серьёзного значения этой дуэли, все думали, что дело кончится примирением... Конечно, дуэль, запрещённая законом, требует определённой осмотрительности и тайны: но тайны – не от врача, присутствие которого необходимо и обязательно. А вот когда нет ни транспорта, ни врача для оказания срочной медицинской помощи... – такая «тайна» вызывает обоснованные подозрения в предварительном сговоре на убийство.

И про то, что якобы «дуэли никто не придавал серьёзного значения» – ложь: пистолеты – самые настоящие: дуэльные немецкой системы Кухенройтер, дальнобойные, крупнокалиберные. А право на три выстрела: это что: не серьёзно, что ли?.. Стой, пока тебя не убьют: уж куда серьёзнее? Чтобы для проформы «пальнуть на воздух» и поехать ужинать – по условиям дуэли достаточно и одного выстрела. Что и говорить: Васильчиков, конечно же, лжёт, когда в своих воспоминаниях пишет: «...мы, и я думаю сам Лермонтов, были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут... ужинать.» 

...Продолжая нашу мысль об очевидной беспечности Лермонтова, нисколько не обременённого мыслями о вполне возможном смертельном исходе, мы, хоть и с большой натяжкой, но вполне можем предположить, что Михаил Юрьевич просто не придавал никакого значения предстоящей дуэли, и, что очень даже может быть, назвал её, как повествовал Михаил Глебов Василию Ивановичу Чилаеву, «комедией», – поскольку не мог даже и представить себе, что всё это действительно возможно: настолько легковесно, настолько «из ничего»... – убивать приятеля?.. Просто из какого-то каприза?.. – доказать кому-то что-то?!. Действительно: глупость и комедия. Конечно, вполне можно допустить, что «не придавал никакого значения». Пусть даже так. Но это – если в данном случае поверить Глебову. А почему мы, собственно, должны ему верить? Ведь, «повествуя» Чилаеву, Михаил Глебов – не был сторонним наблюдателем, не заинтересованным в исходе дела. На момент «повествования» он уже был в статусе привлечённого к уголовной ответственности в качестве секунданта Мартынова. То есть был в когорте участников свершившегося убийства, – и был напрямую заинтересован оправдать себя в глазах общественности, например, в том, что, сопровождая Лермонтова к месту дуэли, мол, никак и ни в чём его не обманывал. Но у нас возникает естественный вопрос: а почему же сам Глебов и не заикнулся про предстоящую дуэль? Разве ему – как другу – было безразлично, как настроен Лермонтов и как он воспринимает предстоящие события?.. Из этого просится лишь вывод о том, что Михаил Глебов, будучи в тайном сговоре в роли секунданта Мартынова, вызова на дуэль 14-го июля утром Михаилу Юрьевичу – в действительности не передавал, и добросовестнейшим образом изображал безмятежное предвкушение предстоящего пикника... А Михаил Лермонтов был элементарно обманут.

Но, в конце концов – это момент оценочный: для понимания глубины человеческой подлости. И, в конечном счёте, это – вторично, и течения событий нисколько не меняет.

...Думается, что дуэль всё же действительно собиралась быть: просто не получила своего завершения из-за разразившегося сильнейшего ливня. «Собиралась быть» потому, что все эти мелочи и подробности касательно обстоятельств, сопутствовавших намеченной дуэли и дошедшие до нас по рассказам её участников – придумать в после-убийственной лихорадке за пару-тройку часов ...просто никак невозможно. Поэтому, вероятно, правильнее сказать, что дуэль была организована вплоть до выстрелов, но до самих выстрелов дело не дошло. И её можно квалифицировать как покушение на убийство, не состоявшееся по независящим от организаторов дуэли причинам, – ибо с их стороны было сделано всё возможное для достижения желаемого результата. Но для общественности – чего ж тут придумывать? Дуэль – и точка. И этим всё сказано: ничего, кроме дуэли. Уголовщина должна остаться в тайне.

Как подготовка к дуэли, так и сама дуэль – происходили именно во время грозы и ливня. А вот само убийство произошло уже по окончании непогоды и совсем не при дуэльных условиях. 

Отправной точкой данного суждения – является, прежде всего, протокол осмотра «места, где происходил поединок» от 16 июля 1841 года. Протокол составлен с приглашением «с собою бывших Секундантами: Корнета Глебова и Титулярного Советника Князя Васильчикова», – плац-майором подполковником Унтиловым, заседателем пятигорского земского суда Черепановым, квартальным надзирателем Марушевским и исправляющим должность окружного стряпчего Ольшанским-2. Ниже всех в протоколе (некоторые называют его Актом) подписался «находящийся при следствии Корпуса Жандармов Подполковник Кушинников», который, – как это видно из вводной части текста протокола, – непосредственно при осмотре места происшествия личного участия не принимал.

Опытному взгляду сразу бросается в глаза, что протокол составлен явно с заведомой симпатией к убийцам, ибо в нём отражена недопустимая для объективного следствия формулировка с конкретным выражением мнения следственной комиссии об обстоятельствах смерти поэта со слов лиц, привлекаемых к ответственности.

Формулировка же эта выглядит следующим образом: «Майор Мартынов выстрелив из рокового пистолета, убил Поручика Лермонтова, не успевшего выстрелить из своего пистолета».

Таких суждений в протоколе осмотра места происшествия – никак не должно быть. Следственная комиссия обязана лишь подробно и беспристрастно описать все следы, оставшиеся на месте преступления. К тому же, никто из подозреваемых на тот момент в рамках официального следствия ещё даже и не допрашивался, и никаких вопросов никому не задавалось. Но с первого же следственного документа виновных в убийстве начинают оправдывать, смягчая их вину. Сразу же обращает особое внимание эмоционально-художественное выражение «роковой пистолет» и «не успевший выстрелить» поручик Лермонтов. То есть всё это должно восприниматься как «непреодолимая сила», и вызывать сочувствие к убийце Мартынову. Причём, мы-то с Вами знаем, что Лермонтов демонстративно отказался от выстрела. Однако «отказался от выстрела» и «не успел выстрелить» – это совершенно разные вещи, истолкование которых – диаметрально противоположно.

Но это я к тому, что даже в протоколе, составленном заведомо необъективно в пользу привлекаемых к уголовной ответственности, – и даже в нём мы с Вами можем найти следы, красноречиво опровергающие ложь А.И. Васильчикова о том, что ливень начался якобы после убийства Лермонтова.

О том, что дуэль проходила под сильнейшим ливнем пишет и известный лермонтовед Эмма Григорьевна Гернштейн в своей замечательной книге «Судьба Лермонтова»: «...в акте осмотра места дуэли, составленном на следующий день, отмечено, что на месте падения тела Лермонтова «земля была пропитана кровью». Следовательно, ливень, который вспоминают все пятигорцы, уже прекратился — в противном случае почва была бы размыта. Очевидно, как и вспоминал Мартынов, стрелялись под самым ливнем».

Да, Николай Мартынов... – он-то, как раз наоборот, описывал некоему Бетлингу совершенно противоположную картину: «На нашу общую беду шёл резкий дождь и прямо бил в лицо секундантам» («Нива», 1880, № 20, с. 475). И офицер Фёдоров писал, что «все обвиняют секундантов, которые, если не могли отклонить дуэли, могли бы отложить, когда пройдет гроза» (Кавказский сборник, т. III. Тифлис, 1879, с. 194). Совершенно очевидно, что это обстоятельство, а конкретно: когда именно началась гроза и пошёл проливной дождь: до убийства или после него – между Мартыновым и Васильчиковым никак не обговаривалось, вследствие чего и появились такие противоположно-разные и противоречивые «воспоминания». Да оно и понятно: на следствии этим никто не интересовался даже формально, ибо какая разница: убит до дождя или после? Судебное следствие закрывало глаза и на более серьёзные обстоятельства.

Итак, что же привлекает наше внимание?

Во-первых, в протоколе чёрным по белому значится: «Привязав своих лошадей к кустарникам, где приметна истоптанная трава и следы от беговых дрожек...». А во-вторых, ниже мы читаем: «На месте, где Лермантов упал и лежал мёртвый, приметна кровь, из него изтекшая».

Совершенно очевидно, что после проливного дождя... – ни истоптанной травы, ни следов от колёс беговых дрожек, принадлежавших Мартынову, ни земли, пропитанной кровью поэта... – ничего бы этого не осталось и в помине: сильный дождь смыл бы – всё: абсолютно все следы. Следовательно, убийство произошло по окончании ливня, и Васильчиков – лжёт: лжёт, спустя 30-ть лет после убийства поэта.

В июле 1871 года князь Васильчиков опубликовал статью  «Несколько слов о кончине М. Ю. Лермонтова и о дуэли его с Н.С. Мартыновым», где пишет: «...тридцатилетняя давность, посмертная слава Лермонтова и, наконец, заявление Мартынова, напечатанное в «Русской старине» и вызывающее меня к сообщению подробностей, все это побудило меня сказать несколько слов в ответ на неточные и пристрастные отзывы».

И далее, повествуя о «горестном происшествии», которому он, Васильчиков, «действительно имел несчастье быть свидетелем на двадцать втором году его жизни», автор не смог удержаться, чтобы не блеснуть «литературным талантом», – и эта его цинично-пафосная пышная фраза достаточно часто звучит из уст экскурсоводов: «Чёрная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели вечную память новопреставленному рабу Михаилу». 

Но теперь-то, спустя тридцать лет, зачем ему лгать? И действительно, какая разница: «до» дождя или «после»?

А вот это – очень интересный вопрос. Ведь лгут тогда, когда хотят скрыть правду. А почему так уж нежелательна эта самая правда? Да потому, что она может... и обязательно выявит другое враньё. И, в конце концов, непременно вытащит на свет и ту – главную ложь: а именно, что якобы «Лермонтов убит на честной дуэли, на которую сам и напросился». На этой лжи и построено всё следствие.

Александр Илларионович Васильчиков имел высшее юридическое образование: в 1839 году он закончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета со степенью кандидата прав. И, думается, что  как юридически образованный – играл далеко не последнюю тайную роль в сговоре против поэта. Выскочив «сухим из воды», и старательно-напоказ прикидываясь другом и секундантом убиенного, князь Васильчиков – лгал, лгал и лгал до скончания дней своих, так как вынужден был защищаться от нападок общественности.
 
Хотя... на самый первый взгляд кажется, что эта пышная фраза выведена рукой князя Васильчикова не столько для искажения действительности, сколько для удовлетворения собственных литературных амбиций: ведь даже на следствии, даже формально никого не интересовало, когда именно хлынул ливень.

Но так ли это?.. Литературные изыски, конечно, имеют место: не без этого. Но всё же князь Васильчиков – лгал: как сознательно, так и на подсознании. Вот смотрите.

1) Публикуя вышеупомянутую статью, Васильчиков не скрывает, что «прерывает тридцатилетнее молчание». Ну, во-первых, «молчать-помалкивать», где дело нечисто – так это самое умное и безопасное. Во-вторых, это говорит ещё и о том, что все эти тридцать лет в печати регулярно всплывал и обсуждался вопрос убийства поэта, – и князь постоянно вынужден был, по крайней мере, мысленно или с кем-либо вслух, защищать своё «доброе имя» и, опровергая обвинения в свой адрес, доказывать общественности собственную невиновность. То есть – лгать в точном соответствии с материалами судного дела.

2) Далее. Признать, что дуэль происходила под ливневыми потоками – значит признать, что дуэль происходила в неподобающих погодных условиях, и непременно должна была быть отложена, будучи перенесённой на другое время. Но дуэль, всё-таки состоявшаяся несмотря на ливень, – непременно и обязательно наводит на мысль о странной поспешности её проведения. И очень может быть, что подобные вопросы, по крайней мере в устном порядке, возникали. А чтобы пресечь их возникновение раз и навсегда – нужно, чтобы убийство произошло «до» дождя. 

Что же касается нашего сегодняшнего восприятия... – так совершенно очевидно, что организаторам дуэли ливень был «как нельзя кстати», прямо как «подарок судьбы»: во-первых, не будет случайных свидетелей; а во-вторых, ливень смоет все следы преступления, – и чем больше смоет, тем лучше: рассказывай, что тебе выгодно...

3) Далее. А.И. Васильчиков – на подсознании, внутренне: на глубинном, ментальном уровне – осознавал и всегда нёс в себе, что дуэль – не состоялась. Причём, не состоялась именно и только из-за того, что этому помешал ливень. Значит, эту помеху надобно непременно скрыть: «Нет-нет, ничто не мешало Мартынову сделать свой «роковой выстрел». Не задавайте лишних вопросов. И никакого дождя, никакого ливня до его выстрела – не было: Лермонтов убит – на честной дуэли».

Но: «прерывая тридцатилетнее молчание», Васильчиков, видимо, уже подзабыл, что лично участвовал при составлении протокола осмотра «места поединка», и что там отчётливо сохранились и следы примятой травы, истоптанной как копытами лошадей, так и ногами участников; сохранились также и следы мартыновских беговых дрожек... – что там, ещё влажная от ливня земля продолжала кричать кровью, пролившейся из тела поэта... Да нет, забыть он не мог. Видимо, просто ни на секунду не допускал, что у кого-то хватит ума выявить эту ложь и связать её с конкретными, – не известными абсолютно никому, кроме участников убийства, – обстоятельствами преступления. Ведь никому – никогда – ни в кои веки – не было никакого дела до того, какое отношение пятигорский ливень имеет – и имеет ли вообще? – непосредственно к убийству поэта. Или... просто с уверенностью полагал, что протокол осмотра места дуэли благополучно умрёт вместе с делом через несколько лет?.. Ан нет: не умер. 
 
Но... как говорится, шила-то в мешке не утаишь, а правда всё равно, рано или поздно, но открывается, – и предстаёт во всём своём победоносном величии.

Так поблагодарим же князя Васильчикова за его явную и откровенную ложь о «перекатах грома, певших вечную память новопреставленному рабу Михаилу», – что, казалось бы, даже и не имело совсем никакого значения: ни на судебном следствии, ни, тем более, спустя 30-ть лет после.

А Николая Соломоновича Мартынова – поблагодарим за то, что он, сам не зная того, ...всё же, наконец-то, «проболтался»!.. И то, и другое – работает на истину.

...И то подумать: ведь если бы никто, – ни Васильчиков, ни Мартынов – вот никто бы из них ничего бы не говорил о проливном дожде, сопутствующем событию преступного умышленного убийства... – то и мы бы с Вами не вникали в эти детали. Пусть бы пятигорчане многократно рассказывали нам в своих воспоминаниях о буре, о ливне... – но мы бы это воспринимали лишь как знак: как гнев Высших Сил в связи с убийством великого поэта, выраженный грозой и ливнем редкостной силы... – и только.

Нет, что там ни говори... – а правда всегда выходит наружу.

...Условия дуэли, установленные и объявленные секундантами, – были весьма престранные: стрелять противникам можно было произвольно, «кому как вздумается»: то есть – кто вперёд кого убьёт; можно было подходить к барьеру или стрелять сразу с места, или стрелять на ходу к барьеру; после первого промаха дуэлист имел право потребовать от противника подойти к барьеру; осечка считалась за выстрел; выстрел мог быть произведён только после счёта «два», но не дожидаясь последнего счёта «три». Одним из условий этой дуэли – было право на три выстрела, в то время, как Лермонтов сказал сразу, что стрелять – не будет: то есть – вообще стрелять не будет. И, тем не менее, право на три выстрела – осталось неизменным.

Следовательно, Лермонтов был приговорён: он – должен был – быть – убит, ибо эта дуэль включала в себя три смертельных этапа: три выстрела с двумя интервалами, необходимыми для перезарядки оружия. Трижды пистолет Мартынова мог выстрелить – в стоящего неподвижно на указанном ему месте – Михаила Лермонтова... Мартынов по условиям дуэли даже мог потребовать от него – после первого или второго своего неудачного выстрела – подойти к барьеру: то есть сократить разделяющие их 15-ть шагов до 10-ти.

...Вот, как это было, или – могло быть. Или – было примерно так. (Предполагаемая мною картина убийства даётся на основании реальных событий, фактов и воспоминаний современников поэта).

...Съехались к сторожке лесника Перхальского, где и раньше приятно проводили время на пикниках... Но в этот раз до пикника так и не дошло. Вдруг выяснилось, что пикник... ну да: пикник будет: но... после дуэли. Лермонтов в недоумении оглядел компанию: Монго, Сергей Трубецкой, князь Ксандр, Миша Глебов... – и никто из них намерению Мартынова «стреляться» – не удивлён. «Ду-эээ-ль?..» – произнёс он насмешливо и протяжно. – А когда же, позвольте спросить, был сделан вызов?» Мартынов вскинул голову: «Я же сказал тебе тогда, когда шли от Верзилиных... Пожалуйста: могу повторить...» Лермонтов пожал плечами: «Ты что: серьёзно, что ли?.. Из-за шутки? Ну, хорошо: я согласен принести извинения...», – с улыбкой произнёс он, стараясь разрядить напряжённую обстановку. Но Мартынов был по-прежнему мрачен. Он то и дело поглядывал на Васильчикова, как бы ища одобрения и поддержки... – как бы сверяя с ним своё поведение... Он упорствовал на необходимости дуэли под предлогом, что ему «надоели шутки при дамах»... Лермонтов – снова пожимал плечами... – недоумевал... – добивался действительной причины требуемой дуэли... Но ничего внятного – от Мартынова так и не услышал. «Ну хорошо, – вздохнув, повторил он. – Согласен принести извинения. Но, ради бога, скажи: за что!?.» И опять – ...ничего внятного. Лишь упёртое: «Нет, мы будем сейчас стреляться!»

...Погода давно уже испортилась: день потемнел и насупился... – начиналась самая настоящая буря, и сильные порывы ветра, предваряющие грозу, гнули кустарник и, налетая с яростным шумом, качали верхушки деревьев!.. Михаил Юрьевич, слегка склонив голову и придерживая фуражку правой рукой от резкого порыва, ...вдохнул и почти прокричал сквозь ветер: «Ну, что ж, воля твоя: стреляй, если хочешь... Но – я – в тебя стрелять – не буду!..» Все заторопились. Трубецкой озадаченными взглядами обречённо показывал, что... мол, ничего тут, брат, не поделаешь... Столыпин виновато отводил глаза... Став спинами против ветра, Глебов и Трубецкой стали было заряжать пистолеты, – но решив, что разумнее будет зарядить их в сторожке, – скорым шагом отправились туда. ...Небо, затянувшееся мрачными тяжёлыми тучами, громыхало раскатисто и угрожающе сверкало молниями, разрезАвшими небо огненными прочерками... И не успели Глебов с Трубецким возвратиться, как уже пошёл дождь: правда, мелкий и редкий... Васильчиков начал было оглашать условия дуэли, но Лермонтов оборвал его на полу-слове: «Я же сказал: стрелять – не буду». Поглядывая на беспросветно-мрачные небеса, Столыпин-Монго произнёс: «А не отложить ли нам?.. Сейчас ведь ка-а-ак ливанёт!.. А?.. князь?» – «Да разве ж это дождь?!. Он сейчас перестанет: целый день так идёт», – насмешливо ответил Васильчиков и кивнул головой в сторону возвращающихся секундантов с заряженными пистолетами: «Ну, наконец-то!..» Все деловито поторапливались, стараясь уложиться до настоящего сильного дождя. Осматриваясь вокруг, стали искать подходящее место для разметки барьера, но подходящей поляны – без косогора – в этом месте не было. «Надо спуститься к дороге, а то от дождя здесь сейчас так развезёт, что грязи будет по колено...» – предложил Глебов. «Да там и место поровнее найдём», – поддержал Столыпин, и от сторожки лесника съехали вниз к дороге, ведущей из Шотландки в Пятигорск...

К придорожным кустам привязали лошадей и прямо вдоль дороги, укатанной временем, занялись разметкой барьера. Дождь не только не переставал, но и заметно усиливался... Да, может, оно и к лучшему: не будет случайных свидетелей: в дождь – никто никуда не поедет, и никто ничего не увидит. ...Отсчитали барьер в десять шагов, от барьера – ещё по пять в обе стороны... Лермонтов молча наблюдал за дуэльной «шагистикой» по разметке барьера, – и по всему его отрешённому виду было понятно, что – действительно: он стрелять в Мартынова не станет... И пистолет, – из поднесённой ему князем Сергеем Трубецким коробки с парой дуэльных пистолетов, – выбрать отказался: «...Стрелять не буду, – так зачем он мне!?.» ...Васильчиков забеспокоился: такое поведение Лермонтова не входило в его расчёты: нет, Лермонтов обязательно должен делать свой выстрел, иначе... как потом обвинишь его в том, что «он сам напросился» и что именно он-то и есть виновник этой дуэли!?. И князь Васильчиков, – вопреки дуэльным правилам, – ...подойдя к Лермонтову, стал убеждать его доверительно-заговорщицким тоном в необходимости выстрела: «...Зачем же отказываться от своего выстрела: Николай Соломонович настроен очень серьёзно, и он, так или иначе, а всё равно будет стрелять!.. И ты – стреляй, или он просто убьёт тебя.» – «...Ну вот ещё, – с усмешкой отрезал Лермонтов, – стану я в этого дурака стрелять!..». Но пистолет всё же взял... – из вежливости: «...А то как же Мартышка будет убивать меня совсем безоружного!?. – с хлёстким «сочувствием» усмехнулся Лермонтов, – его же потом совесть сожрёт с потрохами!» И, представив себе «мартышкины муки совести» он вдруг неожиданно-весело рассмеялся, сверкнув своей жемчужною белозубой улыбкой... 

...Раздалась команда «Сходитесь!» ...Мартынов, естественно, видя, что противник остаётся на месте, быстро подошёл к барьеру, сокращая расстояние. Лермонтов по-прежнему оставался стоять, – и меж ними фактически оказалось пятнадцать столыпинских шагов... Для боевого офицера – это не расстояние. Конечно, все видели, что Лермонтов стоит, демонстративно заложив руки с пистолетом за спину, и ждёт, когда у Мартынова проснётся совесть: «Ведь православный же... христианин... – как говорится, «с молоком матери»: не убий, не укради... – думал Лермонтов. – ...Неужели хватит дурости стрелять в меня?.. Да хоть бы – было бы за что... Но зачем ему-подлецу, всё это?.. – и откуда столько ослиного упрямства?.. И князь Ксандр – «секундант мартыновский» – всё суетится... Будто ему больше всех надо... – хха!.. – уговаривает меня стрелять в своего же доверителя: каков гусь!..»

...По счёту «Раз... » Мартынов навёл кухенройтер на неподвижно стоящего перед ним Лермонтова, – и в ожидании счёта «два» стал целиться... Дождь резкими косыми струями бил прямо в лицо. Сквозь шум дождя прозвучало очередное и ожидаемое: «...Два!..», – и Мартынов, решительно нажав на курок, был раздосадован: пистолет дал осечку!.. Он начал было вновь целиться, но дождь припустил с ещё большей, с удвоенной силой, – и видимость «цели» оставляла желать лучшего. Лермонтов всем своим видом не скрывал презрения к происходящему, – и держал пистолет по-прежнему за спиною. «Стреляйте!.. или мы вас разведём!», – крикнул Столыпин. ...Мартынов опустил пистолет и отошёл от барьера, крикнув: «Да пожалуйста: ...разводите!.. Всё равно дождь мешает!»

...Заключительный дуэльный счёт «...Три!..» – так и не прозвучал...

...Лермонтов удовлетворённо вздохнул, – и, возвратив кухенройтер в пистолетную коробку Столыпину, стоявшему рядом с князем Трубецким и Глебовым, – пристально взглянул на троих друзей: «Благодарствую за пикничок, други мои: весёленький получился, ничего не скажешь...» И, развернувшись, направился отвязывать своего Черкеса... Стоя под дождём в ожидании развязки этого «глупейшего действа», – он промок и продрог, и теперь хотелось побыстрее в тепло... – горячего чаю или чего покрепче... Ливень вдруг резко прекратился, – и только отдельные последние дождевые капли уже беспомощно падали на землю... Отвязав коня, он привычно вскочил в седло и взял в руки поводья... – как вдруг справа от себя услышал голос Мартынова: «Считай, что тебе повезло, Маёшка: у меня была осечка...» Кинув в пол-оборота беглый взгляд на Мартынова, бог весть как оказавшегося у него за спиной, Лермонтов рассмеялся: «Ну!.. – вот видишь: сами Небеса – против!..»

...И вдруг совсем рядом – оглушительно – громыхнул выстрел!.. Пуля вошла со спины и вышла навылет где-то под сердцем. Конь рванулся от внезапного выстрела, сбросив всадника прямо на убийцу...

...Мир перевернулся, вдруг потеряв прежние чёткие очертания...

Все кинулись к лежащему на мокрой земле Лермонтову, истекающему кровью... На груди зияла огромная кровоточащая рана, расплывающаяся алым по зелёному сукну военного сюртука. «Миша... умираю...», – безжизненно произнесли губы поэта наклонившемуся к нему Глебову... Больше он – не произнёс ни одного слова...

Руки и черкеска Мартынова были испачканы кровью упавшего на него раненого Лермонтова. Пистолет, выпавший в этот момент из рук, валялся на мокрой травянистой земле поодаль... «Я не виноват!.. – залепетал Мартынов. – Я не нарочно... Я сам не знаю, как это получилось! У меня ж была осечка!.. Я не ожидал, что он выстрелит!.. Я не хотел...» – «Уйдите, – холодно сказал ему Столыпин на французском. – Вы сделали своё дело».

Мартынов, понимающе кивнув головой, пошёл к дрожкам... Его догнал Васильчиков: «Сними черкеску: она вся в крови: в таком виде нельзя возвращаться: вдруг кто увидит!?.» Мартынов, покорно сняв черкеску, скомкал её и, в растерянности не зная, куда спрятать, чтобы избавиться от кровавой улики, – сунул в ближайшие мокрые кусты... Когда уже стемнело, и в Пятигорске приветливым жёлтым огнём засветились окна, на северо-западном склоне Машука раздался второй выстрел: это князь Васильчиков разрядил «пистолет Лермонтова» на воздух... 

Позже, отвечая на письменно поставленные следствием вопросы, Николай Мартынов собственноручно напишет, – хоть его об этом никто и не спрашивал!.. – ...что вместе с повозкой, направленной за телом убитого Лермонтова, он отправил своего слугу за черкеской, которую «оставил» на месте дуэли... Но, конечно же, он при этом умолчит о том, что, приехав домой – ...вдруг спохватился: его окровавленная черкеска завтра же будет найдена следствием при осмотре места преступления!.. А это – «конец»: при убийстве на расстоянии в пятнадцать шагов ...никакой крови на его одежде – быть не должно, и вообще – ...быть никак не может!..

                * * *

...Видимо, Михаил Юрьевич... – наблюдательный, необыкновенно чуткий на тонком уровне наш Михаил Юрьевич – ...по каким-то, одному ему известным ...неуловимым, но ощутимо-реальным оттенкам последних дней... пока ещё обычно текущей жизни, – ...накануне своей гибели пророчески изрёк:

Им жизнь нужна моя, – ну что же, пусть возьмут,
Не мне жалеть о ней!
В наследие они одно приобретут –
Клуб ядовитых змей.


«Клуб ядовитых змей» – я думаю, это тот самый бич раскаяния и те самые угрызения совести, от которых ...даже самому бессовестному человеку спрятаться не удаётся, ибо от себя – никуда не денешься. И даже Мартынов, непосредственный убийца Поэта, – хоть и демонстрировал безразличие к общественному осуждению своего преступления глухим молчанием в периодической печати, пытаясь тем самым показать, что он вообще-то ...не виноват и незачем ему оправдываться... – но, тем не менее, дважды брался за перо и бумагу, каждый раз решительно намереваясь поведать общественности «тёмные стороны» этого дела, стараясь именно оправдаться: «...я чувствую желание высказаться, потребность облегчить свою совесть откровенным признанием самых заветных помыслов и движений сердца по поводу этого несчастного события», – пишет он 15 июля 1871 года в с.Знаменское, – спустя тридцать лет после убийства Лермонтова. Впрочем, до откровенного признания дело так и не дошло... И даже его дети не остались в стороне от попыток, хоть как-нибудь, оправдать имя отца и, следовательно, своё собственное...

Вот это и есть предрекаемый великим поэтом ...клуб ядовитых змей.




ПОСТСКРИПТУМ

...«Я не знаю, через какие чистилища прошёл в посмертии великий дух, развязывая узлы своей кармы, – пишет великий мистик Даниил Андреев в «Розе мира». – Но я знаю, что теперь он – одна из ярчайших звёзд в синклите России, что он невидимо проходит между нас и сквозь нас, творит над нами и в нас, и что объём и величие этого творчества непредставимы ни в каких наших предварениях».




ЭПИЛОГ

Михаил Юрьевич – был ВОИН. Настоящий. Храбрый. Бесстрашный. Патриот России. Беззаветно преданный русскому Отечеству... И Честь для него – не пустой звук. Как офицер царской армии – он принёс военную присягу «на верность службы Его Императорского Величества», и действительно всю оставшуюся жизнь служил Великому государству Российскому – верой и правдой, с надлежащей офицерской отвагой, – и  был представлен  военным начальством к боевым наградам, хоть царь и не пожелал наградить  опального  поручика Тенгинского пехотного полка М.Ю. Лермонтова...

...Из письма М.Ю. Лермонтова к М.А. Лопухиной от 2 ноября 1832 года: «...так вот я теперь – воин; – быть может, это особенная воля Провидения! – быть может, это путь самый короткий... Умереть со свинцовой пулею в сердце стоит медленной агонии старика; – итак, если будет война, клянусь Богом быть везде первым...»:



Путь воина
============

Ищи в бою смерть, меч рванувши из ножен:
смотри ей – в глаза, презирай её – грудью!..
...Всегда и везде – делай то, что ты должен:
превыше всего – Честь. А там... – будь, что будет.

О.Н.Ш.  15.11.2011



18 января – 18 июня 2016 г.
Дата последней авторской редакции: 28 января – 28 февраля 2023 г.

Конец Книги Первой
_______________________________________________


Вернуться к предыдущему тексту –  http://stihi.ru/2016/07/05/2592
Часть 6. Продолжение. Из третьей записки