Русская поэзия - путь от Кантемира до кибермира

...Вплоть до века восемнадцатого ландшафт мира русской поэзии напоминал Вселенную перед началом Творения – безвидна и пуста. Естественно, ибо грамотных людей насчитывались доли процента от общества. В основном, священнослужителей. Тогда и неграмотные представители высших сословий и даже духовенства (хотя духовным лицам-то было положено по службе читать первоисточники) не вызывали удивления. И над этой пустотой и безвидностью, наподобие горьковского Буревестника, реял почти одинокий Симеон Полоцкий. В те времена понятие о стихах было совершенно иным. Например:

Кийждо человек врага си имеет,
иже пакости в пути ему деет:
мир, плоть и демон обычно стужают,
рай заключают.
Торжище кратко, в пути беда многа,
нужда есть сладость Божия чертога.
Кто ж ту хищает, нужду деяй себе,
вселится в небе.

Согласитесь, читатель, такие стихи с современной точки зрения смотрятся, мягко говоря, странновато. Но – таковы были реалии той эпохи. И был вечер, и была ночь, и было утро.
Новое утро началось с прорубания Петром Великим того самого «окошка в Европу». И в устоявшийся патриархальный мир подул ветер с Запада, принося с собой брадобритие, табакокурение и… светскую поэзию. Повторюсь, до петровских времен поэзия относилась к материям сугубо духовным. А на развращенном Западе уже много лет существовала поэзия светская. Но теперь появился у поэтов кусок хлеба – развлекать грамотную знать (которой стараниями царя сделалось побольше) и писать славословия власть предержащим. Основываясь на прочном фундаменте античности с налетом Ренессанса. Увлеклись. Да так, что само слово «ода» потеряло изначальный смысл и превратилось в синоним слова «панегирик».
Звук поющих, радостны возгласы до ада
Пронзая, взбудить могут адамлева чада,
Смехи и веселия, довольствия знаки,
Блистательны подданных твоих творят зраки!

Правда, в ту же пору уже обильно расцвели и басни (опять же на основе античных), да и сатиры.


Много видел я таких, которы противно
Не писали никому, угождая льстивно,
Да мало счастья и так возмогли достати;
А мне чего по твоей милости уж ждати?

Но опять же – слишком узок и ограничен был круг читателей тогдашней поэзии. Но прогресс не стоял на месте. И был вечер, и была ночь, и было утро.
Иностранных учителей сменили собственные, на престол вступила Елизавета Петровна, в Москве открылся университет. Век восемнадцатый вступал в пору своего расцвета. Естественно, с увеличением количества образованных (да и просто грамотных) людей, увеличивалась и «кормовая база» для стихотворцев. Еще бы, читателей-то стало больше, а благодаря росту грамотности стихи переписывались из тетради в тетрадь и разносились по городам и весям. Рождая (пока среди немногих представителей просвещенного дворянства) робкую мысль: «А может быть, и я Пегаса оседлать смогу?). И Кастальский ключ забил, пока еще не слишком уверенно, на бескрайних просторах земли Русской. Ломоносов, возведший торжественные оды в степень совершенства, Тредиаковский, впервые начавший обучать кого-то стихосложению, Державин.
А я, проспавши до полудни,
Курю табак и кофе пью;
Преобращая в праздник будни,
Кружу в химерах мысль мою:
То плен от персов похищаю,
То стрелы к туркам обращаю;
То, возмечтав, что я султан,
Вселенну устрашаю взглядом;
То вдруг, прельщаяся нарядом,
Скачу к портному по кафтан.

Согласитесь, читатель, что по сравнению с Полоцким и Кантемиром эти строчки уже ближе к сердцу и легче для восприятия? И Поэзия, доселе закутанная в непроницаемую хламиду времен поздней античности, начала первые, робкие попытки раздеться. И был вечер, и была ночь, и было утро…

Рассвет занялся, подобно бурному костру, на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков. Мир узнал о Карамзине. Но больше всего в деле приобщения читателя к поэзии сделал Василий Андреевич Жуковский. Именно его переложения на русский язык немецких сентиментальных стихотворений и стали тем мостиком, который сделал поэзию еще более понятной. К тому же, на рубеже столетий в России появились и фривольные стихи Эвариста Парни. Словом, поэзия все больше и больше удалялась от строгих духовных текстов.
Но, как бывает в истории – запоминают не самого первого, а самого нахального. И именно таким «нахаленком» стал…. Правильно, «наше все», Александр Сергеевич Пушкин. Который не стеснялся использовать образы и сюжеты Жуковского и Байрона, пересказывать Парни и писать восторженные стихотворения о камеристке, снимающей юбку.
Люблю тебя, о юбка дорогая,

Когда меня под вечер ожидая,

Наталья, сняв парчовый сарафан,

Тобою лишь окружит тонкий стан.
Иными словами, Пушкин сделал с поэзией то, что обычно делает с женщиной опытный ловелас и то, на что утонченные рыцари Слова не решались до него – быстро и с прибаутками раздел. И поэзия предстала перед Россией в гораздо более доступном и прекрасном виде. Надо сказать, вызвав резкое увеличение толщины читательского пласта. Еще бы – ведь «Сказка попе и работнике его Балде» была понятна не только образованным дворянам и священникам, но и простонародью. И, более того, написана не «высоким штилем», через дебри коего читателю проходилось пробиваться, как медведю сквозь валежник, а живым языком, легким для запоминания. В этом-то и секрет, почему пушкинские произведения «ушли в народ» и были растащены на цитаты и поговорки. Но и просвещенное дворянство не осталось в стороне, получив свою порцию оформленных любовных томлений, фривольных рассказов и очерков из собственной жизни, записанных – о новость! – «в столбик» и в рифму. И был вечер, и была ночь, и было утро…

Собственно, с Пушкина и началось то, что привычно уже называют «золотым веком» русской поэзии. Образование стало шире, стихами «в альбом» баловалось все большее количество молодых дворян. Именно в этот период произошло разделение поэзии на жанры. Именно в начале девятнадцатого века лирика разделилась на любовную, пейзажную, философскую и гражданскую. Да, именно так. Ярким событиям стали посвящать не только и не столько оды, сколько собственную реакцию на них.
Погиб поэт!- невольник чести -
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!.. (Михаил Лермонтов)

И не всегда позитивную. В котле русской поэзии закипело и забурлило. Лермонтов, Рылеев, Вяземский, Батюшков… Да всех уже просто трудно перечислить. Издавались поэтические альманахи (тираж по нынешним временам был смехотворен, но соответствовал размерам читательской аудитории). В общем, Кастальский ключ превратился во вполне оформленную реку, относительно мирно текущую по относительно буколическим ландшафтам литературной России. Ключ бил через достаточно узкое отверстие, именуемое дворянским сословием. Но около него стоял поэт с киркой, мотыгой и страстной мечтой напоить всех страждущих. Звали его Николай Некрасов.
В каком году — рассчитывай,
В какой земле — угадывай,
На столбовой дороженьке
Сошлись семь мужиков:

И был вечер, и была ночь, и было утро…

В общем и целом, развитие тенденций «золотого века» продолжилось. Россия открыла для себя Фета, Тютчева, Майкова, Анненского.
Прошла пора влюбленных грез,
Зачем еще томиться тщетно?
Но вдруг один любовник роз
Запел так ярко, беззаветно.

Прощай, соловушко!— И я
Готов на миг воскреснуть тоже,
И песнь последняя твоя
Всех вешних песен мне дороже. (Афанасий Фет)

Их стихи расходились по городам и весям не только на страницах книг и журналов, но и в виде романсов, которые пели и «верхи» и «низы». Но свежую струю внесли как раз последние.
С легкой руки Некрасова, первым «ушедшего в народ» из эстетики дворянских салонов и усадебных балконов и куртин, в поэзию бурным потоком хлынули разночинцы. Почему бурным? Во-первых, развитие грамотности и образования еще больше расширили читательскую базу. А во-вторых, разночинцев было уже на порядки больше. Если раньше «баловаться стишками» могли только «графы и генералы», то теперь любой скромный содержатель аптеки в губернском городе N Васисуалий Прянишников мог прислать в какой-нибудь литературный альманах свои вирши для публикации. Количество литературных журналов и альманахов возросло. И в то же время появились первые шлюзы, ибо печатали далеко не все и не всех. Однако, Россия запомнила и ироничного Минаева, и многогранного, от эпических баллад до ярких и злых сатир, Алексея Константиновича Толстого. Именно ему мы обязаны появлением «Козьмы Пруткова», также прочно прописавшегося в народном фольклоре. Но, поскольку читающая публика прибывала и прибывала, подобно воде, скапливающейся за запрудой, зрели перемены. И был вечер, и была ночь, и было утро…

Качественный скачок произошел, по традиции, на рубеже веков. На сей раз девятнадцатого и двадцатого. Естественно – образование совершенствовалось, издательские средства и средства связи тоже, появились первые средства массовой информации в их нынешнем понимании. Плюс неизбежный для любой круглой даты ореол мистики и таинственности. Слова копились, переплавлялись, перерождались, критическая масса была преодолена – и на Россию ядерным взрывом обрушился «серебряный век». Тут и Брюсов, и Бальмонт, и Блок. Здесь и Мережковская, и Гиппиус, и Волошин, и Гумилев. Да одно перечисление займет больше страницы однозначно. Мало того, что количественный выход поэзии Серебряного века на порядки превышал таковой для века золотого. Поэзии стало опять тесно в существовавших до того рамках. Как сто лет назад Поэзия прорвалась и оформилась в силлабо-тонику, так и сейчас, оттолкнувшись от привычных ямбов и хореев девятнадцатого столетия, Пегас прыгнул в головокружительное разнообразие новых форм, методов, размеров, метафор, образов.
Прошли ли
Спряжение глагола "люблю"? И сливы?"
Ветер, песни сея,
Улетел в свои края.
Лишь бессмертновею
Я.
Только.
"И, кроме того, ставит ли вам учитель двойки?"
Старое воспоминание жалит.
Тени бежали.
И старая власть жива,
И грустны кружева.
И прежняя грусть
Вливает свой сон в слово "Русь"...
"И любите ли вы высунуть язык? (Велимир Хлебников)

Не будет преувеличением сказать, что все, что существует в поэзии и столетие спустя – все без исключения было заложено, прописано и проспорено именно в Серебряном Веке. Забегая вперед, могу сказать, что все современные потуги сказать «новое слово в Поэзии» на самом деле суть откапывание когда-то уже отброшенных на обочину столбовой дороги находок, сдувание с них пыли забвения и преподнесение в качестве «нового, прорывного, авангардного». В довершение ко всему, на ярость этого взрыва наложился другой, не менее яростный – война, революция, опять война, на сей раз гражданская. И, подобно осколкам, на многие города, страны и континенты, на многие течения и школы разлетелась и русская Поэзия. И был вечер, и была ночь, и было утро.

Рассвет напоминал штормовой океан, озаряемый лучами восходящего солнца. Серебряный век выбросил в новую эру Есенина и Пастернака, Маяковского и окружающих его футуристов. В литературу хлынул огромный поток, до сего момента не существовавший: среду пишущих людей начал заполнять пролетариат и крестьянство. Таким образом, в числе потенциальных поэтов впервые оказалось ВСЕ население страны. Естественно, новые поколения не имели громадного багажа знаний и опыта литературных дворян и разночинцев, но были смелы и полны решимости «до основанья, а затем». Что не могло не вызвать раздражение. В частности, Владислав Ходасевич писал:
— Когда один годовалый ребенок умеет говорить «папа», а другой «папа» да еще «мама», а третий — «папа», «мама» да еще «няня» — то мы о нем говорим: ишь, какой молодчина! Но если ввалится в комнату почтенный мужчина лет шестидесяти шести, как пролетарский поэт Нечаев, родившийся в 1859 году, и тоже заладит «папа», «мама» да «няня», то это уж вовсе не молодчина.
…Как известно, история развивается по спирали. И цитата из Ходасевича остается актуальной и по сей день, но об этом – позже.
Как бы то ни было, страна развивалась, отстраивалась, романтика революции сменилась стальной поступью индустриализации. Остатки акмеистов, символистов, футуристов и прочих авангардистов либо чахли в эмиграции, либо занимались делами, далекими от творчества (например, валили лес или рубали уголек), или предпочли влиться в общий поток актуальной поэзии и колебаться только вместе с генеральной линией Партии. Как и в остальном искусстве, в Поэзии воцарился монументальный соцреализм. Страна услышала голоса Кедрина, Межирова, Луговского, Багрицкого, Лебедева-Кумача.
Широки просторы. Луна. Синь.
Тугими затворами патроны вдвинь!
Месяц комиссарит, обходя посты.
Железная дорога за полверсты.

Рельсы разворочены, мать честна!
Поперек дороги лежит сосна.
Дозоры - в норы, связь - за бугры,-
То ли человек шуршит, то ли рысь.

Эх, зашумела, загремела, зашурганила,
Из винтовки, из нареза меня ранила! (Владимир Луговской)


Создавались эпические полотна, где ходоки «в зипунах домашнего покроя» шли «по мирскому делу», «утро красило нежным светом стены древнего Кремля», человек «проходил, как хозяин» и его тепло встречала «страна бескрайняя, приподнятая кранами». Индустриальный марш сменился суровым военным. Страна услышала «Вставай, страна огромная», в поэзию ворвались Симонов и Твардовский. Именно война заложила первые камни в становление Тарковского, Левитанского, Окуджавы, Асадова… Собственно, на этом рывке поэзия обронзовела и практически застыла гордым монументом. И был вечер, и была ночь, и было утро…

Утром грянула оттепель. Вдруг стало можно писать о любви, петь песни собственного сочинения под гитару у костерка. На этой волне, под аккомпанемент «извечного спора физиков и лириков», движения КСП, поэзия оказалась особенно востребованный. Вознесенский, Евтушенко, Рождественский собирали целые стадионы. Народ зачитывался стихами Ахмадуллиной, безыскусные строки Асадова множились по миллионам девичьих тетрадок, как грибы после дождя, росли литературные студии, кружки, объединения. Своих поэтов печатали заводские и районные многотиражки, городские и областные газеты, иногда что-то прорывалось и в центральную печать. Словом, «поэт в России больше, чем поэт». Тогда ни у кого не вызывало изумление словосочетание «собрание поэтов деревни Гадюкино». Словом, в нижних этажах кипело и бурлило, «верхи» парили в эмпиреях и благоденствовали во внимании миллионных толп поклонников. Собственно, это обстоятельство и заложило своеобразную мину под развитие поэзии. Еще со сталинских времен укоренилось: быть поэтом – почетно и престижно. Да, прорывались единицы. Но уж если прорвался… Получил «корочки» - добро пожаловать в дома творчества. Издал первый сборник – купил машину, второй – квартиру. Композиторы выстраивались в очередь, публикации оплачивались, и оплачивались великолепно. Как-то у Андрея Вознесенского спросили, не стыдно ли ему за текст песни «Миллион алых роз». «По рублю за розочку – не стыдно», - ответил поэт. Плюс к этому – концертные залы, заграничные командировки, щедро оплачиваемые вояжи «за вдохновением» на Целину и сибирские стройки. Словом, понятие «поэт» стало равнозначным понятию «богатый и уважаемый человек». Существующую конструкцию, как это привычно случается в России, «подморозила» эпоха застоя. Кто успел «проскочить» в эмпиреи – проскочил и окопался. Кто не успел – ударились в «самиздат» со срывом в диссидентство и отсидентство или пополнили ряды «непризнанных гениев» без шансов вскочить в уже и так набитый трамвай Союза Писателей. Нет, просачивались, но – капельно. И тут случилась перестройка и развал Советского Союза. А заодно и всех творческих союзов вообще. Кончились большие деньги, халявные дома творчества, концерты, выступления. А в качестве «вишенки на тортик» первый президент РФ Борис Ельцин вообще убрал профессию «литератор» из соответственного реестра. Мол, нигде в мире такого нет – и у нас не будет. Конечно, на волне неожиданной свободы ожидаемо всплыли «диссиденты и несиденты». Но получили, что называется, «остатки прежней роскоши». И был вечер, и была ночь, и было утро…
Очередной скачок произошел, как и всегда, на рубеже веков. И случился он вследствие очередного лавинообразного роста. Но уже не образования (при всеобщей-то грамотности), а средств связи. Попросту, благодаря появлению Интернета. Теперь автору не надо было ехать «в столицы» с отпечатанной на машинке рукописью и обивать пороги издательств. Рукописи можно было отправлять сначала по факсу, затем по электронной почте. Издательства сначала захлебнулись от вала несортированных продуктов рифмованного мышления, потом нашли гениальный выход – публиковать всех! За деньги. То есть – не поэту платили гонорар за выпущенный сборник, а уже поэт платил издательству за право увидеть свое творение в напечатанном виде. Союзы писателей, лишившись госфинансирования, стали опять же принимать «в ряды» всех. За деньги (кушать-то хочется). Помните, я говорил о стереотипе «Поэт – это престижно»? Так вот, это-то из голов никуда не делось. Даже зная, что не то чтобы квартиру с машиной не получить, но и халявной путевки в Переделкино, люди уже несли свои кровные в союзы и издательства. Только за то, чтобы с гордостью носить звание «Поэт». Рухнули последние барьеры, отделяющие поэта от читателя. Редакторы и критики были отброшены «за ненадобностью».. И изречение Ходасевича снова стало актуальным, как никогда.
Здесь, пожалуй, стоит сделать небольшое лирическое отступление. Некоторые считают поэзию искусством, некоторые полагают, что поэзия – ремесло. Но вот ведь удивительно – ни в одном другом искусстве или ремесле такого ажиотажа, как в поэзии, не наблюдается. Страна не завалена матрешками и табуретками. Не утонула в море разливанном новых песен. Как танцевали на дискотеках, так и танцуют. А вот от новоявленных поэтов просто деваться некуда. Почему так случилось именно с поэзией? Все очень просто: в живописи, скульптуре, музыке, танцах, даже столярном ремесле – надо что-то уметь. Там сразу ясно, есть талант или нет. Будь ты хоть тысячу раз хорошим человеком – если ты не умеешь рисовать или петь, станет ясно всем и сразу. А поэзия в этом смысле благодатная ниша. И именно в ней, когда рухнули последние преграды в виде редакторов и корректоров, нашли пристанище все, кто хоть как-то считает себя творческой личностью. С накоплением критической массы вся эта толпа еще и перешла в наступление. Появился лозунг: «Стихи слагаются душой. Поэзия есть выплеск души, а все «умности» уже никому не нужны». Т.е. литературный мир столкнулся с таким явлением, как «душеписие». Несколько лет назад мне довелось участвовать в интересной дискуссии. В ходе одного из больших поэтических вечеров ведущая озвучила именно вот эту позицию. Дескать, со сцены автор доносит свою душу, посему критиковать это нельзя, а надо, наоборот, поддержать автора аплодисментами. Позиция нашла широкую поддержку масс, и мои возражения попросту утонули в возгласах апологетов душеписия. Когда пришла моя очередь выступать, я вышел на сцену, как был, с кружкой, как умел, станцевал «танец маленьких лебедей», опять же, как умел, себе саккомпанировал. Остановился в гробовой тишине. И задал один вопрос: «Почему мне не аплодируют? Я же ДУШОЙ танцевал. И тогда почему я должен аплодировать просто потому, что кто-то написал четыре корявых строчки ДУШОЙ?». Ответа не нашлось. К чему я это говорю? Да к тому, что ни один человек не купит криво слепленную статуэтку. Ни один человек не пойдет в театр, где на сцене криво и косо скачут непонятные дилетанты. Ни один человек не будет сидеть на табуретке, где одна ножка короче другой и отовсюду торчат криво забитые гвозди. А в поэзии сегодня почему-то любое плохо сляпанное дилетантство стараются подать как «мир души», идол под названием ОБВМ (Очень Богатый Внутренний Мир), который автор будет нести и нести всюду, куда может дотянуться. Такая вот грустная судьба у современной Евтерпы, дорогой читатель. И изречение Ходасевича рискует остаться гласом вопиющего в пустыне.
Однако прогресс не стоит на месте, и издание бумажной книги стало дополнительной услугой. На первое место вышла возможность публикации своих творений в Интернете. Стали появляться многочисленные литературные сайты, электронные журналы и форумы. В общем, рухнул последний барьер. Каждый читатель стал поэтом. Ведь за публикацию в издательстве надо было платить, и это останавливало многих. А с приходом Интернета и его распространением это стало необязательным. Захотел – чиркнул две строчки и опубликовал на любом литературном ресурсе Интернета. Захотел – покритиковал любого автора на поэтическом пространстве. Последнее, кстати, очень быстро превратилось в любимую забаву околотворческих масс и «оружие последнего шанса», позволяющее поэтам и редакторам хоть как-то отбиться от экзальтированной толпы. Мыслимо ли было, чтобы школяр Славяно-Греко-Латинской Академии пришел к Феофану Прокоповичу с текстом «рифмы твои, отче, зело мерзки, да и кто рекох те, что пиит ты есьмь?»? Могло ли случиться так, что к Лермонтову подошел подвыпивший приказчик и сказал «ну и бред вы нагородили, поручик. Моя тетушка Пелагея из села Гадюкино и то лучше вас поет»? Нет же. А в нынешних условиях – можешь «печататься» где хочешь, критиковать кого хочешь, а если есть немного терпения и умения – создать свой журнал и самому решать, кому там печататься, а кого на порог не пускать.
Естественно, в век всеобщей коммерциализации наличие спроса рождает предложение. И творческие союзы, и крупные литературные порталы начали очень неплохо зарабатывать на массовом авторском тщеславии. Хочешь стать членом Союза Писателей? Плати деньги и вперед. Один крупный литературный портал вообще создал собственный Союз Творцов. Литературные конкурсы и премии? Пожалуйста! Только механизм новый и очень изящный. Скажем, конкурсы с пафосными названиями «Рапсод Тысячелетия», "Литературный Карнавал" или "Пятьдесят Пятый Калибр". Ну кто из пишущих в столбик не мечтает о подобном признании? Теперь это возможно, но для участия во всех этих мероприятиях надо, образно выражаясь, "купить входной билет".  А если учесть, что подобных конкурсов не один и не два, да и творческих союзов, которые этим занимаются, тоже не один десяток, то можно сделать вывод, что игра на тщеславии людей, пишущих стихи или думающих, что они их пишут, стала весьма и весьма высокодоходным бизнесом. Правда, есть исключения, но их, увы, можно пересчитать по пальцам.
Словом, тоненький Кастальский ключ рванул сильнее любого гейзера и превратился в необозримый океан мутной поэтической воды. В котором, конечно, можно найти настоящие жемчужины, но за ними придется очень долго нырять, а потом промывать килотонны песка в поисках крупицы Поэзии. Грамотные-то у нас все, и березы со слезами еще в школе рифмовали.
Итак, современная поэзия в России в общих чертах имеет следующий вид: бесчисленные литературные сайты и форумы, где присутствуют вообще все, кому не лень, и не в одном экземпляре. Виртуальных «поэтов» заводят – одного для шуток, второго для критики, третьего – для сведения счетов с оппонентами. Т.е. «поэтов» на этих ресурсах зачастую больше, чем реальных людей. Из этой массы выделяются авторы "книг-за-деньги» и платных членов творческих союзов. Не уровнем, так корочками. Но наблюдается и другое – все эти поэтические сайты стали «питательным бульоном». То есть авторы, для которых Слово больше, нежели просто забава, начали выбираться в реальный мир. Проводятся фестивали, из девятнадцатого века перенеслись и осовременились литературные салоны, организуются выступления на каких-то (пусть и не стадионного масштаба) концертных площадках. Словом, мутный океан потихоньку превращается в соляной раствор, в котором (ах, как хочется верить) вызревают новые яркие кристаллы. Во что это выльется? Этого не знает никто. Поживем – увидим.
И будет утро?