потолок потеет лампами

Потолок потеет лампами.
Губная гормошка играет губами для зубов, их налета, крошек гамбургера...
Паста сотрет все, но не в порошок.
Твои губы в кривой усмешке не сотрет, не ототрет! Не смоешься ты.
Миг: озарит твои руки сон луча, поезд света промчится по рельсам твоих ладоней, не оставив следа. Слюда.
С люда падают локоны грязи на землю, пророщенную в магме и горечи, в сладость: и скотом истоптанную. Бей копытом, пожалуйста, ну оставишь ты вмятину, а что потом? Свет мудрее. Он освещает, не изменяя, а лишь пунктиром подчеркивая.
Злись на поребрик, на чай, на булку, на холод качелей зимой, жар батареи, что толку?
Что толку в толчее газет, перелистыванных и взрезанных взглядом вдвое?
Кружи и куй цветы, из багровых пятнистых горшков вываривай, бросай туда семена идей, таких же багровых, румяных.
И зачем ты надеваешь одежду из рыжих волос на облысевшее тело? Это вранье..
Лучше голым быть, чем Горлумом рыжим, слизским.
Я вот сижу. Пью чай.
Что могу рассказать о чае, который черный, а коричневый, с шиповником и яблоком, но с водой с сахаром и даже без некой молекулы или намека в нём фруктов или же ягод?
Ложь. Наглая ложь.
А зачем? Рыжим ты думаешь лучше? Ты лучше спроси у этого рыжего платья, что пролетает мимо дверного проема кафе. Оно видит только свои проемы для белых рук. А я вижу только облезлый пакет и стул. Только их.
И между нами километры воздуха, потому что относительно молекулы метр- это не метр, а целая вечность. Целый экватор, обмотанный белой лентой вокруг головы. На ней океаны пенятся. В войны играют, танцуют и песни поют.
Внутри- горячее пламя. Устраивает жуткие вещи: взрывает мои вулканы.
Лента моя горит...