Свет во время дождя

   Для него это время года было необыкновенно притягательно. Частые дожди и подолгу скрытое разбелом серого тусклое меланхоличное солнце как бы ненароком высвобождали угасающее пространство от переизбытка людского насилия. Пустели дворы, в сиротливом ожидании замирали детские игровые площадки, скверы и парки наконец-то обретали покой, вскармливая притихшую было отстранённость и долго ждавшую своего часа погружённость в раздумье. Едва становилось чуть меньше того, что ещё совсем недавно так привычно окружало его, - опали листья, потерялись многочисленные запахи, ослабело неугомонное эхо людских голосов, - как тут же приближалась иллюзия умиротворённости, возвращая излюбленный мир грёз и полупрозрачные тени некогда пережитых блаженств. И если других это спасительное
опустошение ранило и приводило в уныние, то ему, напротив, приносило облегчение и
спокойствие. С каждым днём всё шире открывалось влекомое небо, стремительно приближая нарастающее обесцвечивание земли и грациозно-изумительную обнажённость
деревьев, прорисовывая взволнованному взору их чудесное совершенство вознесения, порою скрывающее далёкие кроны в успокаивающей безмятежности близких небес.
Оставалась лишь малая горсть из совсем ещё недавнего множества, неся в себе утраченную полноту запечатлённого им с благодарностью божественного мира. Принимая этот чудесный дар избыточной тишины, он всё же невольно испытывал малопонятное ему волнение от возрастающей редкости встреч с тремя непроизвольно выделенными им людьми, сталкиваясь с которыми на самом желанном отрезке своего утреннего пути, он ощущал предстоящую полноценность ещё только начинающегося дня. Двое ему были абсолютно не знакомы. Мужчины, один из которых модерново сервированный толстячок до сорока чаще других встречавшийся с ним лицо в лицо и стремительно проносящийся второй, скажем так, со странностями, с огромными тёмными глазами, полуседой бородой и в любое время года вязанной шапочкой с большим распушённым шаром на длинноволосой голове, рисующий образ то ли тронутого математика, то ли блаженного, что, пожалуй, в его обличье было малоразличимым.
   Никогда он не подталкивал себя к разгадке судеб этих людей, потому что знал,
хотя и весьма поверхностно, о жизни третьего, одинокой женщины его возраста пишущей стихи, которая жила в окрестностях любимого им парка и для которой, видимо, поэзия стала возмещением и смыслом существования. Даже встреча с одним из них приносила ему необъяснимое чувство целесообразности происходящего, каким бы подчас жестоким и пошлым оно не являло ему очаровывающий его мир.
   Восхищаясь удивительной красотой линий обожаемых им деревьев, он не мог думать иначе, как только о дарованном ему чуде зреть опьяняющую непостижимость земного бытия. И чем беднее и надломленнее становился окружающий его мир, тем ценнее и краше становился мир его воспоминаний и размышлений, открывающий потаённые тайники некогда пережитой им человеческой радости.
   Но вот уже около трёх недель как он не встречал ни одного из этих людей,
начиная всё обострённее ощущать в их отсутствии становящееся вдруг унизительным
совершенство земного пути: сказочность таинственного сумрака уже не таила ожидание желаемых встреч, разрушая тем самым привычный, а потому воспринимаемый им как совершенный, ход жизни.
   Он не мог, да и не хотел понять, почему именно эти люди, лишь изредка предстающие его взору, привнесли в его жизнь некий смысл и существенность, однако
всё острее и явственнее ощущал растущие в нём потерянность и смятение, не видя подолгу эти огромные чёрные глаза, меланхолично покачивающуюся походку глянцевого толстячка и неизменно грустяще-задумчивый облик, казалось, постоянно зябнущей женщины. Они, эти без каких-либо намерений выделенные им люди, спасали его неброское существование только лишь тем, что иногда проходили вблизи него, вдруг
до непостижимой бесконечности расширяя границы его неуспокоенной души. Отдалённые, порою, всего на расстояние одного локтя, эти люди несли в себе надежду на лучшее, надежду, которой не коснулась разрушительная сила контакта,
сохраняя тем самым веру в чистое и доброе. Ибо возможное произнесённое ими слово
всё ещё могло означать только одно... Это был свет во время дождя, оберегающий и
созидательный свет непознанных человеческих сердец.