20 40

Ей было двадцать. Еще совсем девчонка! но о любви своей шептала мне в секрете,
чуть слышно, обжигая нос,
целуя руки, щеки и глаза.
И было в этом что-то...
словно тайна, которую лишь говорили дети,
старательно сокрытую от взрослых,
от посторонних лиц.
Ее объятья трепетны и нежны, заботливы, пугливы и скромны,
они дарили мне тепло,
в них вся душа, все сердце, разум... и надежда.
Она мне пела. А я тихонько слушал, как голос разливается в ночи,
как ангел в небо падал, перьями хватаясь
за струны гаснущей свечи.
Она так много говорила, и так же много времени молчала,
боясь чего-то в одиночку, совсем чуть-чуть...
она улыбалась всегда и каждому,
и только я знал, что эта улыбка превращается в слезы
почти каждую ночь, оставляя разводы на
непрочитанном письме,
Когда ей было двадцать.

***

Ей было двадцать семь. Была и осень,
желтеющие листья за окном. И теплый дождь,
старающийся скрыть от горестей наш дом.
Она смеялась. Я смеялся тоже.
Она мне объяснялась, я молчал.
Ее слова могли излечивать мне душу, но часто ранился ее молчаньем сам.

«Во многом виновато
время» - ей кто-то прошептал.
- «Но перед временем всегда виновен ты»
Она отмахивалась спешно
и небрежно,
заносчиво и как-то неуверенно,
а я, наивный,
всегда дарил ее любимые цветы, совсем не понимая всего смысла.
Она их с радостью брала, мне улыбалась,
но вновь в улыбке тенью пробегали
давно забытые чувства и какая-то вина.
В двадцать семь.

***

А в тридцать пять она мне вновь открылась, как в дни, когда ей было двадцать;
она шептала о любви, о сокрытом, обнимая
и отчего-то плача,
и сквозь слезы я впервые услышал их причину
за все прожитые вместе пятнадцать

Вы видели боль?
Она красива?
Нет! Она уродлива во всей своей натуре, щекочущая нервы и плоть,
разгрызающая кровь и кипятящая сердце
в забытом Богом месте,
зовущимся Правдой.

Как ей было больно в эту минуту, в этот час
в тридцать пять с лишним лет,
я разделил с ней эту чашу, забрав три четвертых себе,
захлебываясь в собственной горечи от обиды
И слез.
Но она лишь кротко улыбалась и вторила:
«Спасибо, спасибо, спасибо...
Сынок»

***

Мне было двадцать, когда ее не стало,
Когда ее забрали небеса.
Она мне снилась тяжелой холодной ночью,
обжигая своим родным дыханием щеки и  глаза,
целуя лоб,
улыбаясь своей красивой улыбкой и даря через объятья,
нежные,чуткие,
последнее в своих мыслях тепло... и веру;
я уткнулся лицом ей в плечо, оставляя мокрые разводы,
солоноватые на вкус, и обнимая что есть силы!..

...Но сон не долговечен, как время,
как час или минута, остановленные одним лишь
«прошу» или «надо»...

Она исчезала, в память врезаясь лишь мимолетным виденьем,
мгновением гармонии и резонанса,
когда просыпаясь во тьме хватаешься за пустоту и одурманено, почти на грани сумасшествия что-то кричишь,
тяжело дыша легкими на выворот,
а потом, хватаясь за голову, плачешь
навзрыд, наружу выворачивая душу
и повторяя, как заклинание
лишь одно слово:

«Мама...»