Дефрагментация мозга. 5-ая глава

                Глава №5
                Мы бросались в друг друга
                Как быки в матадора.
                Мы вскрывали друг друга   
                Словно дети миры.
                Мы с тобой в одной шлюпке,
                Под одним одеялом,
                Приплывали друг к другу,
                Уплывая опять.
                Как к спасательну кругу,
                Мы тянулись друг к другу,
                Утопая друг в друге,
                В непролазной любви.



Анализируя прошлое, тщательно вспоминая его, не могу точно сказать какие именно отрывки я играл на втором курсе, а какие на третьем. Они смешались все у меня в голове, и остались лишь некоторые воспоминания.
Главное яркое воспоминание – это Нина Михайловна Дорошина. Сумасшедшая (по-доброму) женщина. «У кого-то что-то получается, у кого-то не получается, и он мордой об стол, но лучше мордой об стол, но ты подойди, так сказать, переспроси… » - любила сверх-эмоционально поговаривать Нина Михайловна, демонстрируя этот самый удал мордой об стол.
Она у нас преподавала мастерство актёра с самого начала, еще с первого курса. И так сложилась судьба, что мне довелось поработать с ней на  педагогических отрывках. Она со мной и двумя однокурсницами ставила одну сцену из пьесы «С любимыми не расставайтесь», которую сама в своё время играла ещё в те времена, когда была молодой, и драматург только-только её написал, и сам принёс её для постановки в «Современник». Сцена проста, но интересна: я с женой в ссоре, сидим в разных углах, слабые никчёмные попытки примириться; тут неожиданно приходит одна женщина по объявлению о размене жилья, чтоб посмотреть нашу квартиру, и простодушно, с болью в голосе, повествует об абсурдности бюрократии; она уходит, мы ссоримся дальше. Нина Михайловна как раз играла эту приходящую женщину.
Репетиции были крайне интересными, не смотря на то, что большую часть времени за нас троих играла перед нами же сама несравненная Нина Михайловна. Мы очень долго сидели и «не вставали на ноги», поскольку Дорошина говорила, что сперва надо на читке за столом достигнуть, так сказать, нужного градуса эмоций, сидя на стуле добиться полноты переживания героев, и уж потом будет не важно: стоишь ли ты тут, или ходишь, или чем-то там ещё занимаешься. Она подолгу обговаривала все предлагаемые обстоятельства за одного, за другого, за третьего, по ходу с легкостью, как жонглёр, демонстрируя все нужные эмоции, бравшая их откуда-то изнутри себя, и всегда на удивление безошибочно, правильно на все 120 процентов, потом спустя минут 15-20 разжёвываний и объяснений, напутствий и увещаний, она позволяла начать сцену. Но не дав нам сказать и третьей фразы, она нас тут же останавливала, объясняла что неправильно, что не так, еще несколько раз проходила по всем внутренним и внешним обстоятельствам, на это уходило опять же минут 15. И так все репетиции. Но нас это абсолютно не пугало и не раздражало совершенно. Нина Михайловна – потрясающая актриса, за ней всегда было интересно наблюдать, за всеми ее фантастическими перевоплощениями от одного героя к другому; она каждый раз показывала что-то новое и неповторимое.
Ещё она в перерывах между игрой много рассказывала о себе, о своих молодых годах, много такого, чего не найти не в одном интервью. О каком-то ухажёре из другого города, который ради того, чтоб Нина Михайловна была рядом с ним, покупал ей почти каждый день билеты на самолет, и Дорошина моталась оттуда в Москву играть спектакли, а после летела к нему обратно в город.
Между такими историями она рассказывала о своём актёрском опыте, делилась с нами разными штучками, мульками, фишечками. Например, говорила, что раньше в молодости, для того, чтобы вызвать слёзы на сцене, она представляла себя лежащей в гробу, как ей кидают цветы, как убиваются в истерике родственники, а она за всем этим наблюдает откуда-то сверху… «Но теперь, по прошествии лет, это вызывает только смех, а вот чтобы добиться слез сейчас, я думаю об одиноких щеночках и котят. Я представляю как они брошены, голодны и некому их покормить, мерзнут в холодных подвалах…» И у Нины Михайловны трескается голос, дребезжал подбородок и моментально возникали слёзы. Она эту историю рассказывала раз пять, и каждый раз у неё на глазах блистали слёзы.
В итоге на показе отрывок удался. Получился и другой отрывок «Сашка» Кондратьева, где я играл откровенную суку, блиндажную крысу. Этот отрывок ставила Сазонова Галина Петровна – строгая женщина средних лет, красивая и талантливая актриса, однокурсница нашего худ. рука… Вообще, каждый педагог заслуживает особого внимания и глубокого уважения. Каждый – личность, характер. Это особые люди. Большинство из них – уникальные, но к сожалению, не реализовавшие свои таланты, актёры, которые положили свои жизни на обучение и воспитание молодого поколения, не имевшие с этого, практически, никаких средств, лишь жалкие крохи, выделяемые государством. Одна студентка, с киношных денег, часто покупала целые пакеты продуктов одному педагогу, потому как знала, что у него нечего есть, и некому о нем позаботиться; у него никого и ничего не осталось в жизни, кроме этих учебных стен, куда он приходил с палочкой и отдыхал перед входом в училище на лавочке. Не, были и удачливые преподаватели, как например, педагоги по сцен. движению, преподававшие в самом Гарварде. Но как правило, в большинстве своём, всё же это люди – несостоявшиеся режиссёры, не обредшие своего театра. Но надо отметить, занимались они тем, что далеко не в каждом театре встретишь – чистым неподдельным творчеством, настоящим искусством, безумием под названием «Истинный театр», без грамма лжи и кривизны. Т.ч. пользуясь случаем, хочу сказать Вам всем, педагоги: огромное человеческое «спасибо» за то, что вы есть на свете, и за то, что взвалили на себя такой не из лёгких крест, как «преподавание». У каждого студента Вы на сердце оставляете незаживающий рубец, и надолго, если не до конца жизни, остаетесь глубоко в душе каждого студента. Забыть Вас просто невозможно.
Естественно, у каждого студента, среди преподавателей, были свои кумиры, те, с которыми они мечтали поработать. У меня они тоже были. Авшаров, Овчиников, Поглазов. Последний, кстати, набрал себе курс на год младше нашего. Та девушка, с который я посетил Питер, как раз с его курса. И я всё ходил по коридорам и мечтал: вот бы как-нибудь перевестись к нему на курсы. Но не судьба. Не с одним из перечисленных педагогов мне так и не удалось поработать. На то они и мечты, чтобы оставаться мечтами.
Так прошла зима и часть весны. В лекциях, в репетициях Дорошиной и Сазоновой, и погонями за невыплощающимися мечтаньями. Подступал мягкий, теплый, ласковый май. Мы с несколькими курсами вместе готовили общий капустник на 9-ое мая. Нас сняли с занятий. МЫ целыми днями находились либо на БСЦ, либо в буфете, либо снаружи Щуки на ступеньках с сигаретами и бесконечными разговорами об искусстве и о том, о сём. Именно тогда я заметил заинтересованный взгляд одной из первокурсниц, направленный куда-то вглубь меня. Я помню как обжёгся об её красоту ещё прошлой осенью, когда она только поступила, стояла у гардероба, была чем-то занята, а я смотрел на неё ошарашенно и думал: «Боже! Какая же она красивая…» Но тут же подумал, что для неё нужен богатенький Буратино с машиной, квартирой и с личным счётом в банке. Одета она была тогда слишком простовато и слегка безвкусно: коротенькая юбочка, демонстрирующая шикарные ножки, коротенькая маечка, подчёркивающая полноту сказочной груди, волосы густые, тёмно-русые, слегка вьющиеся и некрашеные, на что я тоже обратил особое внимание. Но главным сногсшибательным у неё были глаза – большие и всегда с легкой грустинкой. Как бы она не посмотрела, какая бы она не была беззаботной и весёлой на данный момент, глаза её будто жили самостоятельной жизнью и оставались всегда печальными. Вот такая особенность… Всё это тогда я разглядел очень хорошо, облизнулся, вдохнул поглубже её замечательные духи, проходя мимо неё и углубился в учёбу. Тем более, я как-то неоднозначно стал дружить с её однокурсницей. И всё это были – Поглазовцы. Теперь, надеюсь, понятно почему я хотел перевестись на их курс?
Потом я был на нескольких показах по мастерству этого курса. И всякий раз как выходила эта девушка с печальными глазами, меня всего передёргивало , перетряхивало, содрогало и сотрясало, и она долго ещё не выходила из моей головы.
А тут – почти май, и мы сидим в одном с ней зале, встречаемся в буфете, сидя за разными столиками, но то и дело поглядывая друг на друга с жадностью. Потихоньку стали общаться, здороваться. Звали её Аней. Как-то столкнулись в столовой, она с сыром, а я с крекером в руках. Аня протягивает мне сыр: «Будешь?» Я беру его, присоединяю его к крекеру и возвращаю ей: «Так значительно вкусней…» Сидели, молчали, пожирали глазами друг друга…
А потом как-то случился спектакль «Волки и овцы», в постановке Петра Фоменко на сцене Вахтанговского театра. По мне, Фоменко – гений XX-XXI века. Гений – в том истинном смысле этого , к сожалению, заезженного в наше время слово. Гений – наравне Пушкина и Достоевского в литературе, Ньютона и Эйнштейна в науке, Моцарта, Бетховена и Баха в музыке. Наравне с Ежи Гротовским и Питером Бруком в театральной сфере, Пётр Наумович – бесспорный гений наших дней. Даже все наши педагоги наперебой поговаривали, что стоит смотреть все его постановки без исключения. А тут «Волки и овцы», которые я как-то смотрел, но очень хотелось посмотреть ещё раз. А тут Аня оказалась рядом и я ей как бы нечаянно предложил составить мне компанию, и она была не против. С контрамарками так же проблем не возникло, поскольку Щука прикреплена к Вахтанговскому театру, и студент без проблем, при предъявлении студенческой корочки, мог попасть на любую постановку этого театра. И мы пошли…
И мы зашли в переполненный партер, где яблоку негде было упасть, поднимаемся на балкон, который так же был заполнен до отказа. Но я чудом отыскиваю стул за дверью, принадлежащий билетёрше, но этот факт не мешает мне подрезать его у неё. И мы сидим три бесконечно прекрасных и волнительных часа на одном стуле. Как потом призналась Аня, она забыла тогда очки и практически ничего не видела что происходило на сцене. Но я тоже мало что видел: у меня всё расплывалось перед глазами от её обворожительных духов, от запаха её волос, слегка щекочущих меня, от безвинного и целомудренного соприкосновения наших тел. Я слышал её дыхание, слышал как бьется её сердце, и весь дрожал и сотрясался от такой неожиданной, дурманящей близости.
Потом шли вместе до метро, шутили, о чём-то говорили, отводили глаза, и были где-то не на этой улице, по которой шли, где-то не в этом городе и даже не на этой планете. Я всё чаще стал наведываться в общагу, ночуя на полу у друга Сени, поскольку Аня была из Кишенёва и была там же, на этом же этаже, просто в другом крыле. И вот однажды, не помню точно почему, я приехал в общагу вместо дома, иду по коридору, а на встречу она – Аня с заплаканными глазами. Я удивляюсь и спрашиваю о причине слёз. Она молчит, слёзы капают на щёки, и вдруг прислоняется ко мне всем телом, зарывает свое лицо мне в плечо и замирает. Я её глажу по волосам, успокаиваю как могу. И так мы простояли несколько часов! Я не преувеличиваю: часа 2-3 с ряду, обнявшись, не на минутку не отрываясь друг от друга, стоя в людном и шаркающим коридоре, потом там же сели, прям на пол. Вокруг всё стихло, общага погрузилась в сон, а мы всё сидели обнявшись, многозначительно молчали, и я мучился желанием и вопросом: а не будет ли считаться, что я воспользовался ситуацией, не будет ли зазорно, если я сейчас её поцелую? И всё не решался, а она всё ждала от меня этого первого шага. И часа в три ночи, когда мы забрались на последний этаж общаги, и перед нами гудели и мерцали огни большого города, я всё же решился и отчаянно шагнул в её влажные губы, которые с нетерпением встретили меня, немного подрагивая и отвечая взаимностью, трепетом, жаром.
Спать мы так и не ложились. Целовались, целовались, утопались  друг в друге. О чём-то общались, но больше молчали, заглядывая в глаза, разглядывая обнажившиеся души, уже не стесняясь этой наготы. Рассвет встретил нас по дороге в училище. Мы шли с Полежаевской до Арбата пешком, с трепетом держа друг друга за руку, осознавая, что и этого уже много, слишком, достаточно. Погодка шептала, рассветало, голуби ворковали, мы купили по булочке и кофе в ларьке, сели в парке, я подвинул вторую лавку для ног, и подумалось: «С милым и рай в шалаше». А ещё подумалось, что вот сейчас происходит что-то значимое. Что-то грандиозное, и поистине настоящее, что я мог бы провести остаток своей жизни возле ног этой девушки, что мне безумно хорошо и спокойно рядом с ней, было совершенно не страшно за будущее, за завтрашний день, а вернее уже за сегодняшний.
Сенька дулся на меня за то, что я стал уделять ему слишком мало внимания. Мы даже стали реже ужинать с ним. Я бесшумно приходил глубокой ночью со свидания, чтобы просто поспать на полу. Но в глубине души он, конечно же, меня понимал и одобрял, и может где-нибудь по-доброму завидовал. Мы с Аней стали каким-то атрибутом, каким-то незаменимым составляющим в интерьере кухни общаги, все время обнимающиеся, непрестанно целующиеся и плюющие на то, что кто-то постоянно заходит, готовит, курит, смотрит. Мы были на своей волне, на своей планете, где нам обоим было несказанно хорошо, и нам не было ни до кого дела. И баста!
Недели через две Аня решилась таки поехать ко мне в гости с ночёвкой, в моё спальное Братеево, но явно не для того, чтобы спать. И мы не спали. Всю ночь. Вообще состояние нескончаемой бессонницы последующие дни сопутствовала нам, вытекающие в растерянность, постоянную сонливость, в излишнюю мечтательность и в беспрестанном ожидании вечера, сумерек, дарующие нам долгожданные объятья, страстные поцелуи, прогулки под ручку, плавно переходящие в горизонтальные положения и погружения друг в друга. Из общаги мы с Аней плавно переместились в моё трёхкомнатное жилище. И плевать было, что за одной стенкой сестра, за другой – мама со своим семейством, которое можно было поздравить с пополнением – месяц назад мама родила моего самого любимого братика, которого я назвал в честь моего любимого Достоевского.

И пусть сосед извинит
За то, что всю ночь звенит
Ложечка в чашке чая.

Мои родственники очень хорошо приняли Аню. Она им всем безумно понравилась. Да, она и не могла им не понравиться. Тихая, спокойная, искренняя до крайности, невероятно наивная, и в то же время невероятно мудрая, по-женски мудрая. Никогда и не в чем не ищущая выгоды и конфликтов, всячески ускользающая от них, излучающая умиротворение и покой. В любом движении проявлялась грация и виделась порода. Она явно не была крестьянских корней, в ней, наверное, текла графско-дворянская кровь, и это было видно сразу же, невооружённым взглядом.
Все эти дни я чувствовал глубокую вину перед Тамарой. А когда случилась та ночь дома, я окончательно понял, что вместе нам уже не быть. И как-то вечером я позвонил ей. Она безумно обрадовалась, расспрашивала как я, что я. Мы не созванивались месяца два. И тут я огорошил её, чувствуя себя ласковым нежным зверем. Но по-другому никак. Её весёлость сменилась тихой печалью, это было слышно сквозь телефонный треск в трубке, но восприняла она это бодренько, достойно. Пожелав друг другу всего хорошего, мы повесили телефоны. Так я расстался с Тамрико.
Был уже во всю разгар сессии. Экзамены, показы, зачёты. Однажды я проспал экзамен по сцен.речи. С этим предметом у меня явно не складывались отношения. Комиссия из педагогов, зрители однокурсники – словом, все ждали меня полтора часа. Это было неслыханно. Я чувствовал себя кругом виноватым и, естественно, плохо показался. Мы читали каждый по небольшому стихотворению, и у меня ничего не вышло. С трудом, кое как получил свою тройку. Больше криминального в эту сессию, слава Богу, особо не произошло.
Общага с каждым днём становилась безлюдней, студенты уезжали на лето к себе на родину. Уехал и Сенька, оставив мне ключи от своей комнаты. Но к Ане приехал на несколько дней младший брат Серёжа. Мы дожидались того момента, когда он засыпал, и Аня будила меня своими жаркими поцелуями. А днём гуляли по городу, показывая Серёже всю красоту Москвы. Он пребывал в постоянном шоке от такого великолепия. Однажды даже втроём совершили велосипедную прогулку по Коломенскому, после еле-еле успели на пересадку в метро. Было начало лета. Было весело, беззаботно, легко, и каждый миг, каждое мгновение было пронизано невыразимой, бездонной любовью к этой девочке из Кшенёва, которая вот-вот должна туда вернуться к своим родителям вместе с братом. И этот день настал.
Я проводил их на вокзал, посадил в поезд, долго шёл за вагоном. И мне казалось, что вот, уехала моя половинка, как теперь всё будет без неё? Вернулся в общагу забрать кое-какие вещи, и на столике в её комнате лежал листочек с тремя словами: «Я тебя люблю!» Она их долго не могла произнести, сказать мне их прямо в лицо. Всё стеснялась, боялась чего-то. Вообще, не смотря на всю её искренность и открытость, она не любила выказывать своих чувств, выставлять их напоказ. В этом пункте она была принципиально закрытым человеком. За месяц разлуки мы послали друг другу тонны SMSок и наговорили километры времени по телефону. Скучаю, люблю, жду. Твой. Твоя. На веки. Навсегда. Бесконечные разговоры обо всём и ни о чём. Договорились до того, что обоим невыносимо ждать сентября, что это так долго, безумно долго когда мы увидимся наконец снова… И тут я предлагаю Ане поездку в Крым. Со стороны Азовского моря, в Казантипском проливе отец, за незадолго до дефолта, успел там купить пятикомнатную квартиру всего за 10000 долларов. В трёхстах метрах от моря. На тот момент она пустовала, и отец был не против, чтоб я отдохнул там вместе с Аней. Для меня радостной неожиданностью стало то, что и Анины родители оказались не против. На том и решили – возьмём билеты на одно и тоже число до Джанкоя (Первый железнодорожный городок в Крыму), с тем расчётом, что я приеду на несколько часов раньше Ани, чтоб встретить её, а дальше… Крым – небольшой, доберёмся как-нибудь и до квартиры. И вообще-то уже не важно как, где, что, главное – мы с Аней будем вместе, вот что по-настоящему важно.
Пожалуй, эти пять долгих часов сладостного ожидания на вокзале, над которым табличку «Джанкой» я замусолил глазами до дыр, показались мне бесконечностью, отдельной, самостоятельной жизнью, самой длинной очередью, которую мне посчастливилось отстоять. Время – такое относительное понятие. Иногда и дня не хватает, чтоб выразить в разговоре маломальскую мысль, а иногда хватает с головой один молчаливый взгляд, который потом помнится всю оставшуюся жизнь. Да, может время и не резиновое, как его не жуй, но из него можно выдуть огромный пузырь ожидания, который в итоге лопается, мажется по твоему лицу, застревая в волосах…
Вот и мой пузырь ожидания невероятных размеров в этом пыльном Джанкое лопнулся наконец, сразу как я услышал о пребывании долгожданного поезда, в котором ехала моя принцесса. Знаете, когда какое-то время не видишь человека, лишь звонки и SMS, то образ этого человека в твоей голове как-то видоизменяется, неминуемо искажается, идеализируется что ли, а на самом деле твоё представление далеко от действительности. Ты живешь с тем образом, который сам же себе нафантазировал. Я всё это хорошо знал по своему опыту с Тамарико. Когда я зимой приехал к ней во Львов, то удивился, увидав её, какая ж она маленькая (я имею в виду рост), пухлей что ли, и простоватей как-то, чем я себе там представлял. Это меня тогда всё немного покоробило, и запомнились все те мысли. И вот, стоя на перроне, с нетерпением наблюдая, как приближается поезд, я боялся, что то же самое произойдёт и с Аней. Но действительность, тот момент, когда она показалась в дверном проёме вагона, превзошла все мои ожидания, в миг разрушила все мои страхи. Она была прекрасна, она была богиней, с незашедшей до меня – смертного, была намного привлекательней и загадочней, чем мне там рисовалось в разлуке у себя в мозгах. У меня перехватило дыхание и, на какое-то время, я лишился голоса. Нашей радости не было предела.
Долго обнимаясь на суетящемся перроне, долго и выразительно смотрели друг другу в глаза, сквозь глаз, созерцая глубины душ друг друга, утопая в лёгком трепете от соприкосновения наших тел, и венцом всему стал долгий, продолжительный, страстный поцелуй, который был покруче любого там банального секса.
Дальше электричка, автобус, немного пешком, и наконец, долгожданный дом, в котором мы наглухо заперлись. И надолго. Вышли на улицу только дня через два, и то только на базар; продукты имеют свойство заканчиваться. Море, до которого было рукой подать, мы увидели только дня через 4, и то  тогда был поздний вечер. Так, воздухом подышать. Мне хотелось пива, а Ане сушёных кальмаров. Это было такое умиротворение, такой покой, такое громадное счастье, не вмещающиеся внутрь, не поддающиеся пониманию, которое ты можешь только переживать, испытывать, но никак не осознавать. Да! Это был рай. Эдем до грехопадения. Я – Адам, Аня – Ева, а змей… Змеем, пожалуй, было ползущее время, то и дело ускользающее из под наших растопыренных ладоней. Дни выгорали словно спички, ночи длились словно минуты, неделя пронеслась, словно один глубокий вздох. И мы выдохнуть не успели, как каким-то ранним утром, нежданно-негаданно, нагрянул отец со своим семейством, обломав весь кайф. В раю могут быть только двое. Если там появляется кто-то ещё, то это уже не рай, а привокзальный базар, и надо срочно бежать и искать его где-то в другом месте. Что мы и сделали.
Этим же вечером, собрав все наши немногочисленные пожитки, оставив в стирке грязные простыни (которыми потом меня укорял отец. Заметили? Уже не в первый раз), мы сели в ночной поезд и уехали в противоположный край Крыма, подальше от отца – в Севастополь. Там жила однокурсница Ани – Катя, которая, мы знали, была где-то в городе, работая там где-то официанткой. Да, может мы были слишком наивными, пологая, что легко её найдём. Мы не знали ни адреса её дома, ни места работы. Был какой-то левый номер телефона, и мы знали, что её мама работает на каком-то флоте, не зная правда кем именно. МЫ убили весь день на поиски хоть каких-то концов, но все наши усилия оказались тщетными. Мы были дико вымотаны, голодны, липки от пота, раздражены, но не смотря ни на что, безумно счастливыми. Уже поздним вечером, оказавшись в очередном ложном районе, мы поняли, что можем остаться на ночь на улице. И не зная точно где мы находимся, что это за район, мы стали стучаться во все двери в поисках ночлега. Слава Богу, у нас оставалась хоть какая-то копеечка, слава Богу, что Севастополь – не Ялта – цены там не кусаются. Слава Богу, мы наконец нашли, что искали: адекватные хозяева, предложившие нам сарайчик, приспособленный для жилья, стоящий на отшибе, в котором мы никому не будем мешать нашими ночными бдениями. И мы с Анютой обрели наш потерянный рай, с единственным желанием заблудиться в его джунглях так, чтоб на этот раз нас ни одна собака не смогла нас откопать.
Севастополь – замечательнейший город. Мы с большим удовольствием открывали его для себя, каждый переулочек, каждый закоулочек, приветливых жителей этого чудного городка, которые так разительно похожи на петербуржцев. Шли счастливые дни, продолжались отчаянные поиски однокурсницы Кати, которые дня через 2 увенчались успехом: нам по какой-то случайности удалось откопать адрес того ресторана, в котором она на лето подрабатывала официанткой.
` И вот однажды мы зашли, сели за столик, обложились меню так, чтоб нас сразу не было заметно… Видели бы вы лицо Кати! Это не передать. Такой негатив от обрыблости работы официанткой, переходящий в такой неописуемый восторг, неподдельную радость… Да! Это надо видеть.
Катю мы откапали вовремя – у нас как раз кончилась копеечка, и фактически через день, мы с Аней оказались бы на улице. Но между собой договорились, что если что вдруг, то проведем пару ночей на пляже, кутаясь в созвездия звёзд с луной, под шлёпы моря, поскольку надо было дожить до числа, указанного в обратных билетах. И тут мы находим Катю, так кстати, которая напоила нас разливным пивом и накормила разными вкусняшками совершенно бесплатно. «Хоть какой-то прок, не зря же я работаю в этой забегаловке, в этой богодельне, вертепе, в этом…» - Катя иссякла в ругательствах и сразу добавила: «Как же здорово, что вы появились, я так рада… я так!!!» Ну и так далее. К вечеру со своими пожитками мы встретились с Катей после её работы, и остаток дней до отъезда довольствовались общением с Катей и её очень хорошей мамой, ютясь в небольшой, но уютной квартирке.
Потом были слёзы на всё том же перроне в Джанкое, грусть, печаль, смешанное с надеждами, что ещё чуть-чуть и конец лета, и мы снова будем вместе, если не до конца жизни, то, во всяком случае, до следующего лета уж точно, т.ч. нечего особо грустить, переживать, расстраиваться, вешать нос, и тем более биться в истерике.  Поезд уже стоял и ждал отправления, Анины вещи уже положены на место, согласно купленному билету, а мы с Аней не могли оторваться друг от друга, стояли, обнимались, будто в последний раз, не могли оттащить себя друг от друга, гладили друг друга, волосы, лица говорили друг другу последние глупые слова, переполняющиеся любовью, сгорающие страстью, которой, казалось бы, должны были уже пресытиться, ан нет, только раззадорила и неумолимо требовала продолжения. Не знаю как всё это выглядело со стороны, меня это как-то меньше всего волновало и заботило, но я чувствовал спиной, что за нами в сторонке пристально наблюдает проводник. А как объявили о посадке, он осторожно подходит к нам, бросая окурок под поезд, и говорит, обращаясь ко мне:
- Слушай, друг, а почему бы тебе не поехать с нами?.. Места есть…
- У меня нет денег, и билет до Москвы уже на руках.
- До Москвы, говоришь? Я также работаю и в этом направлении. Где-то в 20-ых числах августа будет моя смена, т.ч. смогу вписать тебя к себе в вагон, без проблем… Поехали!.. И денег не надо…
- Зачем вам всё это? – Конечно же меня всё это удивило и насторожило.
- Так трогательно смотреть на вас. Вам так не хочется друг с другом расставаться. У меня в молодости похожая ситуация… Хочу вам просто помочь…
Я посмотрел на Анюту. Та:
- Я думаю, мои родители всё правильно поймут, если я приеду не одна… Тем более, они ужасно хотят с тобой познакомиться…
И тут я задумался. Серьёзно. Глядя на проводника не скажешь, что он шутит или не внушает доверия. С Аней расставаться не хотелось аж до скрипа зубов… Но там какие-то родители, которых я совершенно не знаю, правда по Аниным словам вроде хорошие люди, а ещё там брат, младшенькая сестрёнка Софа и плюс бабушка. И вот я подумал: а готов ли я к знакомству, к обременению всех этих людей собой, ведь денег у меня – ноль, явно придётся сесть на шею, но, главное, будет ли там рай, который был в Крыму до приезда отца? Рай существует только для двоих, не более. И пусть и больно расставаться, но всё, что случилось с нами в Крыму, надо бы переварить, передумать, перевоспоминать, осмыслить и осознать, а это лучше сделать на расстоянии, в вынужденном одиночестве. Так что не думайте, что я там струсил. Просто надо было привести мозги в порядок, скоро учёба, будни и все дела. Уехала в общем, Аня одна.
И вновь пошли тонны SMSок и звонков. Аня по телефону рассказала, что подружилась с тем проводником, он бы и вправду сделал то, что наговорил там на перроне; много ей рассказывал про свою молодость, про свою похожую любовь. Да, где-то внутри я и пожалел, что не поехал, но как бы там не было, что бы не случалось, не происходило с нами – всё к лучшему, не так ли?
Реальность, Московская действительность скользила где-то параллельно моего сознания в период разлуки. Я был полностью весь в мыслях об Ане. Она даже не покидала меня во снах, частенько наведывались и туда. Я вспоминал её грустные глаза, её жаркие нежные губы, мягкость её волос, запах её загорелого тела… Ах! Как пахла её кожа, на вкус слегка солёное от моря! Ещё в память врезались следы от купальника, которые мог лицезреть всего один человек на планете, снимая жадно нижнее бельё по ночам при лунном свете с неё – это я. И я очень  хотел, чтоб так и было, всегда, всю жизнь, до конца моих дней, пока бьётся сердце.
А потом снова был вокзал, перрон, но уже в Москве. Я встречал Аню в самом конце лета. И снова, увидев её в дверном проёме тамбура вагона, разрушились мои идеализированные, мифические образы, которые успели состроиться и сидели глубоко даже не в мозгах, а в сердце, созданные лишь на основе снов, её телефонного голоса и страстных SMS. Она реальная – ещё краше, ещё идеальней, не идущая ни в какие сравнения ни с одной женщиной, когда-либо живших на планете Земля. Богиня вернулась, снизошла, небо упало на землю, солнце плюхнулось в пруд, луна заскрипела зубами, а время просто застыло, замерло, ровно как замерло моё сердечко при одном только взгляде на неё. Вернулась… Счастье!
Но чуйка меня не подвела – я не зря приехал пораньше в Москву. Наш курс собрался намного раньше начала учёбы. Мы готовили спектакль. Для Щуки рановато, ведь при хорошем раскладе спектакль выпускался только к концу третьего курса, а тут ещё наш третий год не пошёл, а мы сутками не вылезали со сцены. Мы, конечно, не новаторы и не первооткрыватели в этой области по выпечки спектаклей, были и до нас подобные случаи у других курсов, но всё равно для Щуки это оставалось редкостью.
«Метаморфозы. Вечер пластики» Только музыка и жесты. Без единого слова. Со второй половины второго курса мы плотненько изучали на сцен.движении свойства предметов, какие сами же себе и выбрали. Скрупулёзно изучали их свойства, формы, всевозможные возможности, их деформация, с чем ассоциация, ну и прочее. Как вы думаете: ведь что-нибудь, да получится, если ты возишься с предметом по 3-7 часов в день, ежедневно, на протяжении полугода? Да потом из всего того, что ты нашёл, открыл в предмете собиралось в логические куски, составлялась композиция, велись поиски персонажа, искалась музыка и, наконец, получался полноценный сценический номер.
Например, четверо ребят взяли каждый по баскетбольному мячу. А что с ним можно сделать? Вертеть (вертели), стучать (стучали), пасовать (пасовали), катать (катали)… Здесь музыку, а вернее наисложнейшие ритмы,  играли сами ребята. Представьте: вы пришли в консерваторию, дабы насладиться классической музыкой, на сцену выходит квартет, чуть ли не в смокингах, но вместо виолончели со скрипками у них в руках мячи, которые они несут, будто это страгивари. Настраиваются (перестуками, заводя ритм) и играют, т.е. стучат всевозможные изменяющиеся ритмы, перемещаясь, спрыгивая в зрительный зал, сохраняя при этом образы музыкантов с тонким слухом, слышавших малейшую фальшь.
Или «Девушка с веслом». Как громко звучит. Представьте: в глубине сцены часть скульптуры (нога и рука, держащие весло); по авансцене проходит прыщавенькая девочка с детскими косичками, в лёгком платьице, жующая на ходу апельсин, и неожиданно замечает скульптуру, а вернее весло. Заинтересовывается, подходит, щупает, трогает и, наконец, отрывает его. И тут врубается музыка, и начинается настоящее шоу. А что же можно сотворить с этим веслом? Номер был близок к цирку. Света (девочка) с ним такие штуки вытворяла, что у зрителя возникал вопрос: а возможно ли это? Не зря он неистовствовал в аплодисментах, когда выступала Светик.
Это сложно описать. Это надо просто увидеть. Каждый номер вылизан до дыр, с образами, с характерами, с особыми взаимоотношениями с предметами. Вот из таких обособленных, непохожих друг на друга номеров и складывался спектакль. Позже, уже на 4-ом курсе я произвёл запись с пяти камер этого спектакля, а потом всё это смонтировал у себя дома, и раздал однокурсникам и педагогам. Может у кого-то и сохранился диск, у меня как корова слизала, ничего не осталось.
А с моим номером пришлось повозиться не только мне, но и педагогам. Из предметов, которые нас окружают, я выбрал туристический коврик. Я остановился на нём ещё в конце первого курса, благодаря моим многочисленным походам, и вдохновлённый подобным спектаклем, выпущенным курсам Овчиникова. За весь свой первый курс я пропустил их спектакль раза 3-4, при условии, что они его играли раза 4-5 в месяц. Очень сильный курс, многих из них вы видите по ящику или в кинотеатрах. Очень дородный получился курс, и раскрылись они (студенты) благодаря этому спектаклю, у которого был свой особый дух, своя аура, атмосфера, раскрывающий и показывающий мир меланхолично-философским взглядом. Каждый раз, когда я смотрел его в переполненном зале, открывал для себя что-то новое, невыразимое, неповторимое. Чувствуя дыхания зала, их замирание в каких-то местах, я осознавал: вот что такое – настоящий театр.
И вот мне приглянулся туристический коврик. Педагоги сперва проявляли мало интереса к нему. Аморфный, мягкотелый, ограниченный в возможностях перевоплощаться и ассоциироваться  с чем-либо, но я был упёртый, ковырялся с ним даже после учёбы, души в нём не чаял, и находил там какие-то фишечки, что не было не отмечено педагогами. Тем августом, когда я вернулся из Крыма, мне удалось составить внятную композицию движения с ковриком, но нужен был образ, музыка… Музыка – это вообще важнецкая вещь в этом деле. Она задаёт настроение, атмосферу, формирует фактический образ персонажа, в котором существует актёр. Она не должна быть заезженной, но и шибко абстрактной быть не должна… Она… да чёрт её знает, какая должна быть музыка. Я перерыл все фонотеки однокурсников и ребят с других курсов. Пробовал свою композицию под одну музыку, под другую, под третью, но всё было не то. Уже давно на дворе сентябрь, лекции, репетиции, а меня можно было отыскать в звукорубке с Петькой (звукооператор), сидящими, дымящими у монитора, заплывающими в эту бездну музыки, отлавливая пёстрых рыбок, которые то и дело всё дохли, стойло мне сделать пару движений со своим оранжево-синим другом.
Уже назначили дату премьеры, у большинства уже всё было найдено, поймано, зафиксировано, и они прогонялись, оттачивали свои номера, а я не в зуб ногой. И буквально за неделю, педагог, просматривая мою очередную «дохлятину», вдруг так неожиданно, будто его стукнуло мыслью по голове:
- Так! Пускай это будет Джеймс Бонд!
- Джеймс Бонд? – стукаюсь об эту же мысль и я.
- Да! Агент 007 с туристическим ковриком…
- Забавно…
- Найди всю музыку из фильмов…
- Будет сделано – ликую я, убегая в звукорубку.
Через сутки номер наконец-то родился. Действительно, весь этот процесс напоминает мне роды, самые натуральные роды. Зачатие, долгое и нудное вынашивание и рожание с болью и радостью, только вместо крика младенца звучат аплодисменты.
В итоге спектакль вышел не хуже Овчиниковцев. Просто он был иной, другого содержания, иного настроения, но ни в чём не проигрывающий и не уступающий. А вообще, если по чесноку, мне сложно удить о нём объективно, поскольку я был внутри его, частью целого, винтиком в часах, патроном в обойме, т.ч. не мне судить. «Лицо к лицу – лица не увидать. Большое видится на расстоянье».
Не успела Аня приехать, не успели мы насладиться друг другом, как образовались гастроли Вахтанговского театра в славный городок в Сургут (где, собственно, у меня были сьемки) на несколько дней. Нас – студентов, частенько привлекали в разные спектакли этого громадного театра. Выбирали конечно же лучших. Многие уже были задействованы во многих спектаклях, а я ходил не пришей кобыле хвост, злясь на то, что я ни в чём не участвую. И однажды не выдержал, подошел к худ.руку и говорю:
-Михал Борисович, а можно ли мне тоже поучаствовать в спектаклях Вахтанговского театра?
-Тебе? – удивляется Михаил Борисович, как будто его такая мысль даже и не посещала. А потом, посмотрев на меня, на мой жалостливый вид, спросил – А ты готов, Максим? Это же свой, целый, сложный механизм, свой процесс, надо быть ответственным…
- Я буду ответственным.
- Да?
- Да!
Немного поразмыслив, Борисов изрёк:
-Ладно, Максим! Участвуй. Только сделай так, чтобы я не краснел за тебя, хорошо?
На то и порешили. Этот разговор состоял в конце второго курса. Как раз в это время надо было вводиться восьмерым мальчикам в спектакль «Царская охота», где главные роли играли бомба Аронова и порох В. Вдовиченков. Спектакль был хорошим, живым, поставлен совсем недавно, всё ещё как бы «дышал», что, честно сказать, сделалось редкостью в этом театре со своей тяжёлой судьбой. Во всяком случае, на тот момент, я и семеро однокурсников представляли из себя солдат Екатерининской эпохи. Надо было на протяжении всего спектакля выходить раз 7, где стоять по стойке смирно, где что-либо передвигать, а кое где (перед финалом) сидеть на авансцене и петь под гитару (фонограмма). Обычные монтировщики не котировались, они все – лень и пьянь. А тут – дешёвая рабочая сила – студенты, которые о таком только и мечтают. Мы поражали актёров тем, что самостоятельно собирались всей гурьбой в коридорах у гримёрок и маршировали, то бишь репетировали. Так что ни за кого из нас Борисову не пришлось краснеть. Чётко, ответственно, дисциплинированно.
И перед занавесом театрального сезона мы сыграли несколько спектаклей. Мне это всё очень нравилось. Своя атмосфера, свой дух, буфет, где бесподобно готовили всякие вкусняшки, наблюдение за актёрами из-за кулис, да что там актёрами – глыбами… Постоянное ощущение сопричастности к великому, к некому таинству под названием «Театр», «Искусство», «Творчество».
И вот, в начале сентября, мы все собрались перед белым микроавтобусом у служебного входа Вахтанговского театра, отправляющегося в аэропорт. Перед этим отбытием я всюду по Щуке искал Анюту, где же она, не мог её нигде обнаружить. Я был в любимых джинсах, снизу чуть расклешённых, майке и поверх расстёгнутая куртка; через плечо небольшая сумка с фотиком и со всем необходимым. Настроение было лётное, лёгкое, всё ещё летнее. В тот день во всю светило солнце, но не жарило, нежно грело, и кругом по всюду шикарные фотогеничные облака. Мысленно я всё взбирался на это небо и фотографировал его как кокетливую манекенщицу. Заглядываю в Г.З. (гимнастический зал, 5-ый этаж, там проводились занятия по танцам), а там она, стоит у станка, совершенно одна, в тренировочном костюме и заплаканными глазами.
- А я думала ты уже не придёшь. – Всхлипывает она.
- Ну как я мог не прийти – Тянусь к ней.
Вообще, надо заметить, что Аня была из плаксивых. Плакучая ива. Могла заплакать моментально по любому поводу. Чуть прикрикни на неё, и у неё моментально возникали слёзы. Но не думайте: это не характеризует её как слабую бессильную женщину. Она не была мягкотелой. Просто она ранимый человек, любая неправда, грубость, пошлость вызывали в ней отторжение и неприятие, выражающиеся в слезах.
Мы сидели на подоконнике в этом огромном Г.З. (где в центре была сцена, с кулисами, прожекторами, с зрительным залом напротив и со всеми делами. Там, собственно, проходили экзамены по мастерству и всякие показы), она на моих коленях, была после танца, тёплая, мокренькая, родная. Я гладил её по волосам и прошептал:
- Я привезу тебе небо…
- Небо?
- Да…
- Как?
- Увидишь…
И я пошёл к микроавтобусу. Спокойный, довольный, слегка отрешённый, весь в мыслях об Ани, весь в музыке, которая идёт со мной по жизни лет с 12, с появлением моего первого плеера. Что угодно, где угодно, как угодно, когда угодно, но «моя» музыка должна играть в ушах всегда. Даже сейчас, когда пишу все эти строки. Просто раньше это был кассетный плеер, затем CD, теперь MP3, интересно: что же будет лет через 20? Посмотрим… Ну да ладно.
До аэропорта ехали долго, но весело. Гастроли – это ж событие не только для нас, студентов, но и для актёров. Вокруг было шумно, шутливо, а я ж был не до чего не причастен. Не забыли? Я ж – весы, вот и уравновешивал всю ситуацию своей грустью. Понаблюдал на всё это веселье и уткнулся в Ремарка «Три товарища». Одна однокурсница предложила мне сыграть оттуда одну сцену на самостоятельном показе, который был совсем не за горами. Текста оставалось немного и я торопился дочитать его в Москве до отлёта самолёта. Так что я радовался пробкам на дорогах, бесконечному ожиданию в аэропорту, регистрация, досмотр и прочее. Сидя в салоне (у окошка, как этого хотел), я почувствовал, что самолет тронулся, и я как раз дочитывал последнюю страницу. Когда самолёт развернулся и пошёл на взлёт, стремительно набирая скорость, я закончил чтиво, радуясь что успел таки дочитать на земле, и врубил первый альбом Nils Petter Malvaer, который с первых нот изменил и унёс мое сознание без всякого там алкоголя, наркотиков и прочее. И мы взлетели.
Через 20 минут мы были в царстве облаков. Вернее над ним, но какие-то «замки» были на уровне глаз. Я поражался красотой неба, и запечатлял всё стареньким своим «Зенитом». Больше половины плёнки – одни облака, то небо, которое я обещал Ане на земле.
Гастроли прошли на ура, на бис, всегда переполненный зал, всегда аншлаг. Организаторы оказались щедрыми, во время спектакля для актёров был открыт бесплатный буфет, где нас ждали булочки, вкусные бутербродики с сёмгой, салями, сыром, чай, кофе, который услужливо и легко разливала красивая официантка. Как казалось, Вахтанговский театр пригласили не просто так, его приезд был приурочен к дню Нефтяника. Но для меня полной неожиданностью стало то, что сибирское телевидение в честь этого праздника устроило премьеру недоснятого сериала «Буровая», в котором мне, к несчастью, довелось участвовать. Из 12-ти сценарных серий было снято всего 4, из которых смонтировали 5. Позже, с опытом, я осознал, что эти сьемки – чистой воды отмывка денег. Меня даже не удосужились позвать на озвучку. Сгорая от стыда я с отвращением посмотрел треть серии и выключил к чёрту этот гостиничный телевизор, поражаясь чудовищному результату.
В памяти остался прощальный банкет в ресторане при гостинице. Тогда я редко бывал в ресторанах, и поход туда был для меня событием. Столы щемились от яств. В глазах до сих пор Аронова, изящно орудующая вилкой и ножом, словно японец своими палочками, будто это продолжение пальцев. Ели, пили, тосты говорили, флиртовали с официантками… В общем, весело было кругом, шумно и беззаботно, как в том микроавтобусе. А я сидел в уголочке, множил окурки и меланхолично всё это созерцал. И больше обрадовался возвращению в родную вонючую мою Москву, назад в объятья Ани.
В личной жизни всё было настолько гладко и идеально, что временами это даже пугало. Мы будто срослись с Аней не только телами, но главное, душами. Стали одним целым и уже не представляли свои жизни друг без друга. Все мои однокурсницы на перебой говорили мне, что я круто изменился в лучшую сторону, повзрослел, возмужал, даже стал как-то светиться изнутри, и конечно же, они все завидовали Ане, такому её женскому счастью, о котором наверняка, сами же мечтали. Теперь для нас стало непривычным просыпаться в одной постели, завтракать порознь, и если это вдруг случалось, то я не мог проглотить яичницу без её утренней SMSки. Вместе ехали до Щуки, где нехотя вынужденно, расставались изредка встречаясь в коридорах и буфете.
Поглазов – её худ.рук., чуть ли не каждый вечер собирал своих «птенцов», и насиловал их в уши по 3-4 часа, отпуская их лишь на последний поезд в метро, где-то в 00:45. Тогда моя мечта о переводе на его курс как-то сдулась. Я терпеливо дожидался Аню внизу на диване, читая, или репетируя что-то, или слушая музыку. Я не понимал: о чём можно говорить по 3-4 часа со своим курсом. Аня рассказывала, что чаще всего Поглазов кого-нибудь прилюдно ругал, унижал, обязательно доводя провинившегося принципиально до слёз. У Поглазова плакали даже ребята. Это человек с потрясающей, но агрессивной энергетикой. Он – безупречный знаток своего режиссёрского ремесла, и лишь это оправдывало его в моих глазах. И я терпеливо ждал Аню, чтобы вместе добраться до дома, готовить и поглощать ужин, вместе мыться и засыпать, держа друг друга за руку.
Так пришла зима, близился Новый Год. Нам с Аней выдали праздничную стипендию, на порядок выше обычной. Стали думать как потратить деньги и где, собственно, отмечать. Не помню у кого из нас и как именно родилась идея: нежданно-негаданно нагрянуть в Кишенёв к Аниным родителям с подарками, и отметить с ними Новый Год, а заодно познакомиться. Так и решили. Все деньги спустили на билеты, купили какие-то символические подарки, Аня позвонила маме и сказала номер вагона, где их ждёт просто обычная посылка. Знаете, это незабываемо, этот взгляд её отца не передаваем , когда он смотрит на свою дочку в тамбуре и долго не верит своим глазам. Столько света, радости, счастья. Это лучший подарок, который можно подарить родителям, вынужденных прибывать в дали от своего чада по полгода, и остаётся только жутко тосковать друг по другу. У Ани была очень глубокая связь со своими родителями, построена на бесконечной любви, уважении, доверии и заботой друг о друге. Аня частенько плакала мне в плечо от банальной нехватки присутствия родителей в Москве. Для полного счастья ей надо было быть рядом со своей семьёй. И всё.
30-го декабря мы сели в поезд и беспечно отправились в путь. На границе наша беспечность улетучилась. В октябре мне исполнилось 20 лет, и я обязан был обновить паспорт. Но учёба, любовь или банальное игнорирование закона помешали мне это сделать. Или я просто этого не знал. Но пограничники заладили свою любимую песенку: «Незнание закона не освобождает от ответственности».  Мне грозило встретить Новый Год на границе под Брянском. Пограничники тупо хотели денег от нас, но у нас их тупо не осталось. И я начал транслировать этот факт чуть ли не через каждое предложение в своей мольбе не снимать меня с поезда. Пограничники – тоже люди, вошли бесплатно в положение, махнули на нас безумно влюблённых рукой и отпустили на все 4 стороны, предупредив, что впереди нас ждёт ещё 3 границы. Украина на въезде, Украина на выезде, Молдова на въезде.
Последующий путь напомнил мне бег с препятствиями. Казалось бы – мелочь – дата рождения. Это же ещё посчитать надо. Надеялись, что не заметят. Но это замечали на каждой границе. И на каждой границе висела угроза снятия меня с поезда. Но люди есть не только в России. Везде нас в итоге пропускали. Бесплатно. К молдавской границе мы с Аней даже состряпали историю о помолвке, и что я – жених – еду знакомиться с будущими тестем и тёщей, и просить руки у их дочери, которая в нужные моменты пускала слезу на каждой границе.
   Но всё это стоило того. Я не знал как выглядят Анины родители, но сразу узнал их по восторгу от появления их дочки в тамбуре вагона. Обратный билет у меня был на вечерний поезд 1-го января. К третьему числу мне кровь из носу нужно было быть в Москве. РЭПЭТЭ А ПРЭ МУА. В Кишенёв мы приехали вечером 31-го декабря. Так что сами видите: в гостях я пробыл меньше суток. Но это стоило того. Удивлённые лица её родителей останутся до конца жизни в моём сердце. Да и они давно хотели познакомиться с этим загадочным московским принцем, укравшем сердечко их дочи.


Александр Сергеевич (А.С.) – отец – крепенький мужичок с добрыми, светло-синими глазами, угристым, придающим брутальность, лицом, с тяжёлыми руками, которыми если ударит, то вставать будет крайне сложно; с полностью седыми волосами. Поседел он весь уже лет в 25. Это родовое. Его прадед был каким-то значимым военным при дворе Николая II. И когда произошёл расстрел в 1905 году на площади (Кровавое воскресение), на следующий день он полностью посидел, т.к. косвенно он был виновен в этом чудовищном произволе. А.С. в молодости был далеко не ангелом, повидал виды, имел какие-то прочные связи с криминальном миром, и стоял на распутье: либо стать закоренелым бандитом, либо оставить всё это ради своей любви к ведущей балерине главного театра Кишенёва. Она поставила ему ультиматум: либо семья, либо катись колбаской по Спасской. Он выбрал семью. И не ошибся.
Ирина Юрьевна (И.Ю.) – мама стоило того. По старым фотографиям она была сногсшибательной женщиной неземной красоты, худенькой как струнка, с роскошными волосами и с огромными наивными глазами. Её приглашали ведущие балетные хореографы, режиссёры, предлагали Москву, Европу к её ногам, но и ей пришлось пожертвовать карьерой ради семейного очага. К моменту нашего знакомства эта была женщина в теле, что её нисколько не портило, даже придавала свой шарм (всё таки рождение и воспитание троих детей меняет женщин), с непреклонным волевым характером, с коротко подстриженным каре окрашенных, светлых волос; По прежнему большучими голубыми глазами и по прежнему по-детски наивными.
Вообще, наивность – была чертой характеров всей Аниной семьи. Это не значит, что они мало что повидали в жизни, наоборот, они прошли предательства, подлость, огонь, воду и медные трубы. Они вовсе не были овечками в стае волков. Просто, не смотря ни на что, они до сих пор верили в лучшую сторону людей, поскольку сами не потеряли эту «светлость», излучали её, и были верны добру и любви, которую смогли пронести через всю жизнь и сохранить её. За их взаимоотношениями было приятно просто наблюдать. У Аниных родителей между собой был свой язык мимики и жестов.
Ещё по соседству, прям в соседнем домике жила их бабуля – мама И.Ю. Они все жили непосредственно в центре Кишенёва, в старом районе, состоявшим сплошь из частных домов. Дорогой район. Там в основном жили толстосумы, выстраивающие трёхэтажные коттеджи, огораживая их высоченными заборами, ставя на сигнализацию звук лающих собак. Типа нашей Рублёвки. Но Анины родители вовсе не были богачами, они кое как, еле-еле сводили концы с концами, постоянно залезая в долги. Машина у А.С. – старый потрёпанный Мерс 80-ых годов выпуска, уже поддавшийся коррозии, и даже в некоторых местах в полу зияли дыры. Но А.С. не только из-за безденежья не хотел менять машину. «Такой уже больше ни у кого нет!» - любовно гладя своего железного ржавого коня, поговаривал Анин папа. Он знал цену вещам, и не разбрасывался полезностями по пустякам, всячески берёг их. И дом, в котором они все жили, был построен его руками, и дерево под окнами посажено этими руками, и сына родил, и заложил в его характер фундамент. Правда с Серёжей, братом Ани, было всё сложно. 17-18 лет человеку, он – перекати поле, пока всё ещё не определился в жизни, искал приключений, клубы, тусовки, возвращения домой под утро, грубость, дерзость в адрес родителей. В общем, ещё не вырос.
Не в пример своей младшей сестрёнке Софье. Ей хоть и 9 лет, но она уже с мечтой: пойти по стопам матери, стать лучшей балериной в мире. Обучалась она у матери, которая преподавала в хореографическом училище, и считалась хоть и очень строгим и чрез меру требовательным педагогом, но всеми горячо любимой. Что касалось дела, тут Ирина Юрьевна неистовствовала, но по-другому никак, в этой области искусства надо до восьмого пота, семь шкур с себя сдирать, и причём каждый день. Колоссальный самоконтроль. Вот в таких ежовых рукавицах была выращена, воспитана, пропахана сущность Аниной мамы, и она всячески культивировала такой аскетический образ жизни. «Это путь война…» - как бы сказал Дон Хуан Кастанеде.
Папа – адвокат, мама – балерина, брат – балбес, Софа – совсем ещё ребёнок, бабуля – совсем инвалид (она страдала                , видели бы вы её руки, изуродованные болезнью пальцы, походка; но при этом ни для кого не являлась обузой, яростно сражалась со страстью, готовила, стирала, убирала, бесподобно шила; как сами видите, в этой битве пока пребывала победителем) + кот Фокс + пуделёк Циля + попугай Кеша. Со всеми ними я успел познакомиться в эти неполные сутки моего пребывания в Кишенёве, понял Анину тоску по дому, по родным… И если честно, страшно завидовал ей: у меня такой дружной и крепкой семьи никогда не было, и на мгновение мне посчастливилось стать частью их целого.
Весь такой счастливый я сел в поезд и уехал в Москву. У Ани была возможность остаться чуть подольше в родительском доме, в родном городе, и теперь я знал, почему она не уехала вместе со мной, и хорошо понял это. На обратной дороге история с пограничниками повторилась. Но все они были какие-то жалкие, помятые, прибитые праздником, вернее его отмечанием. На этот раз они были более сговорчивыми и вяло махали на меня своими могучими государственными руками.
А дальше не за горами и февраль, успешное окончание сессии, две недели каникул. 2-го числа этого месяца у Ани день рождения. В этот же день и у сестры моей днюха. У них с Аней разница в возрасте – 2 года. Просто отметьте это совпадение, после поймёте почему.
Аня непременно желала отметить свой день рождения в семейном кругу у себя в Кишенёве. Меня в Москве удерживали кое-какие дела, которые в принципе можно было и отложить, и уехать вместе с Аней, но на самом деле меня удержал один разговор между нами, произошедший накануне отъезда на Киевском вокзале при покупке билетов. Разговор завела Аня. О женитьбе. Он меня застал врасплох. Я о свадьбе даже как-то и не задумывался.
- Ты что? Не хочешь на мне жениться? – прям в лоб спросила Аня.
- Да от чего же, совсем нет… Просто я никогда об этом не думал…
- Почему?
- Да рановато как-то… Тебе так не кажется?
- А чего ждать? Зачем тянуть? Или ты не видишь во мне спутницу жизни, не уверен во мне?
- Никого, кроме тебя я и не рассматриваю на эту роль… Просто…
- Что?
- Давай немного подождём.
- Чего?
- Сам не знаю. Просто я чувствую, что пока не готов.
- Смотри… Ты мужчина – тебе решать…
На этом подвешенном разговоре я посадил Аню в поезд, а сам поехал домой. Консультироваться с родственниками. Сестра была «за», отец тоже выразил согласие, «Пора, сынок!», хотя Аню видел всего раза 2 от силы, а мама сказала, чтоб я не торопился, молод ещё, не отгулял своего, лучше подождать хотя бы ещё годик. Я мучительно взвешивал все советы. Но стоило мне сутки провести без Ани, и ответ сам родился в сознании: мне никто не нужен в этом мире кроме неё, и я хочу провести всю свою жизнь рядом с ней, и плевать, что рановато, не нагулялся или что-то там ещё; я и дня не могу прожить без неё, какие тут ещё доводы и аргументы? На следующий же день я был уже в поезде. С документами к тому времени было всё в порядке, доехал без проблем.
По пути от вокзала до дома, сидя на заднем сидении в стареньком Мерсе с Аней, я прошептал ей в самое ухо:
- Будь моей женой!
Было второе февраля, и эти три слова – самый лучший подарок на день рождение, который вообще может быть для любимой от любимого.
Приехал прям к праздничному столу. С Аней промеж себя решили благословение от родителей спросить через несколько дней. И вот, спустя достаточное время, я, Аня и Анина мама сидели как-то поздним вечером на кухне. Мы так часто собирались и непринуждённо общались обо всём на свете. Узнавали друг друга, рассказывая о себе разные истории. Ирина Юрьевна – очень интересный человек с богатым прошлым. Не смотря на всю строгость, она была безумно добрым и мягким человеком, умела слушать собеседника и давать дельные советы.
И вот, мы сидим. Уже довольно поздно, Анин папа давно спал, потому как рано вставать. И я чувствую, что вот он – тот самый момент.
-Ирина Юрьевна…- прокашлявшись, робко начал я. Та подняла глаза, Аня вжалась в стул – позвольте просить руки вашей дочери…
У Ирины Юрьевны моментально появились слёзы, перехватило дыхание. Она приблизилась ко мне, и поцеловала по-матерински. Пошла будить мужа. Через 2 минуты мы уже сидели вчетвером, нашлась откуда-то бутылка шампанского,  А.С. умеючи откупоривал её, тоже с влажными глазами. Благословили. Что-то много говорили, чему-то уже учили. С этого момента я почувствовал себя полноправным членом их дружного семейства . Я уже перестал быть просто гостем или каким-то случайным посторонним. С этого вечера я стал частью их целого. И я безумно завидовал самому себе. С этого момента много чего резко изменилось внутри меня. Я почувствовал ответственность за Аню, отношения стали ещё крепче и ценнее, я стал больше мыслить, взвешивать, осторожней поступать.
К концу каникул мы с Аней вернулись в Москву, на этот раз вместе. Жених  да невеста. Учёба шла своим ходом, но как-то параллельно нашей действительной жизни. Нет, мы не прогуливали лекций, и являлись на репетиции всегда вовремя. У Ани была врождённая дисциплинированность, повышенная пунктуальность. Она взяла за правило будить меня каждое утро, чему я с трудом поддавался, но Аня была изобретательна в средствах. Мы везде успевали и кругом имели успех. Та внутренняя радость о близости лета, а значит и дня нашей свадьбы творила чудеса, давала невероятные силы и стойкость к любым невзгодам и препятствиям. Мы были одержимы колоссальной и позитивной энергетикой, исходящей изнутри нас, порой не верилось, что это вообще возможно – быть настолько счастливыми.
Где-то в это время моему отцу государство выдало бесплатно две квартиры, в тогда ещё совсем молодом Южном Бутове, так как он стоял на очереди. Почему две? Он + жена + семеро детей = 1 двухкомнатная + 1 трёхкомнатная квартиры на одной лестничной площадке. Ответ ясен? Отец на тот момент до сих пор со всем своим семейством проживал на съемной однокомнатной квартире в Красногорске, и не спешил переезжать. Он дал мне ключи от Бутово и сказал: «Живите!» Наступил тот самый единственный в нашей с Аней жизни, когда мы были один на один, нос к носу, без соседей в соседних комнатах, предоставлены сами себе. Можно не сдерживать себя по ночам, можем устраивать друг перед другом дефиле нагишом, можно слушать громко музыку по утрам или ночам, и никто не попросит её сделать по тише, даже по батарее никто не постучит – просто некому. Дом только заселялся, соседей практически не было, метро в 7 минутах ходьбы. Выходишь в 12-ом часу из метро, и слышишь пение соловья! Да! Соловья. Уже весна, снега сошли пока не до конца, но это вовсе не беда, ведь у меня есть ты, а я у тебя, твоя ладонь в моих руках, и что может помешать, чтоб это было не навсегда, не на все времена? Любая преграда для нас ерунда. Ты чихнула? Будь здорова, любовь моя…
Свадьбу назначили на начало июля, сразу после окончания учебного года; съездили в Кутузовский ЗАГС, выбрали дату. Почему Кутузовский, а не Грибоедовский? Да потому что ближе к Щуке, не надо особо мотаться. Свадебное платье взяла на себя Анина бабуля, и оно было готово раньше срока. Да, кругом нужны были деньги, кто проходил через женитьбу, знает – чем их больше, тем лучше. Но у нас их просто не было. Но не долго. Они нарисовались сами собой.
Как-то вызвали меня на Мосфильм для кастинга. Заходу в нужную дверь. Там людно, суетно и шумно; меня заводят в комнату, сажают на диван. Заходят мужчина и женщина. Мужчиной оказался Антон Борматов, режиссёр проекта «Херомант», а женщина – его продюсер. Они склоняются надо мной, и заводят между собой разговор, будто я не живой человек, а голографическая картинка в их мониторе, или фотокарточка, которую они держат в руках и делятся друг с другом своими мнениями и впечатлениями.
- Типажный… - растяжно, довольно обраняет Антон, сверля меня взглядом.
- Да-да… похоже это он – вторит ему дама.
- Да! Вполне может быть… Годится?
- По-моему вполне…
- Не слишком ли молод?
- Такой и нужен. Разве нет?
- Да! Взгляд у него хороший…
- Что вы делаете – это уже ко мне обратилась дама – через десять дней ближайшие полгода, до середины осени?
Чтоб было понятно: через десять дней стартовало производство десятисерийного фильма «Херомант» для Первого канала в прайм-тайм (после вечерних новостей), а у них не утвердился, или все варианты пролетели, сорвались, отпали, чёрт знает что, но главного героя у них до сих пор не было. Я так растерялся и изрёк:
- Блин! Как жаль! Я сейчас учусь, как раз во всю свирепствует сессия, и плюс ко всему у нас идёт выпуск дипломного спектакля, репетиции каждый день, которые пропускать, ну просто невозможно, тем самым я подставлю весь курс и худ.рука… Они продлятся ещё где-то месяц и возобновятся с начала учёбы, то бишь с середины августа… В конце сентября – премьера…
Говорил, а у самого аж зубы скрипели от досады, что всё так выходит. Антон мне очень и очень понравился. Худ.рук на разборах показа сказал как-то мне, что для меня крайне важно найти «своего» режиссёра, и от Борматова я чувствовал, что это тот случай. Всё, что окружало вокруг, внушало доверие и верилось, что они предлагают что-то стоящее, чёрт дери, не левое и не отмывка денег… Прайм-тайм, Первый канал, хорошая команда…
- Жаль… Очень жаль – будто прочитали мои мысли, в один голос вдохнули Антон и дамочка – Но вы оставьте фотокарточку с координатами на всякий случай…
На том и расстались.
А через несколько дней они мне позвонили и говорят:
- Блин! Максим! Ты нам очень понравился. На роль главного героя мы, слава Богу, нашли мальчика…
- Кого?
- Юра Чурсин. Он вроде тоже в Щуке учился…
- Да-да. Я знаю его. Вам повезло, что вы его откопали.
- Правда?
- Уверен. Он очень хороший актёр.
- Спасибо. Но мы всё-таки хотели бы и с вами поработать. Там у главного героя по сюжету есть армейский друг. Это не эпизод, это – роль второго плана, роль хоть и небольшая, но видная, выгодная для актёра. Съемочных дней немного… дней 20-25, но они разбросаны по всему съемочному периоду… Думаю, мы сможем совместить съемки с вашей учёбой. Между нами: у нас уже есть актёр на эту роль, но Антон видит вас в этой роли… Вы ему понравились… ну как? Согласны?
Ну, кто от такого смог бы отказаться?
Съёмки проходили в Ярославле. С продюсером как-то говорили о гонораре. Рынок, на котором товар – я, решалась цена: по чём же рыбка? Вышло – один съёмочный день – годичная стипендия, но может даже чуть больше. Чувствовал себя миллионером. Это надо было видеть, как с Аней мы выбирали мне костюм на свадьбу в ателье. Аня сидит (расслаблено) в уютном кресле, попивая услужливо налитый продавцами кофе (за счет заведения, разумеется), надо мною 2-3 продавщицы бегают, суетятся, предлагают разные фасоны, размеры, покрои; а мне абсолютно было не в западло одеваться для любимой, выходя из примерочной, сверкая бирками, изящно выхватывая у Ани кружочку, аристократично отхлёбывая подостывший  кофеёк; а Анюта тыкала мизинчиком: то не то, это не так, поищите ещё что-нибудь для моего будущего мужа, не на похороны мы ведь собираемся…  Всё было как в лучших традициях Голливуда. Спустя 3 часа мы останавливаемся на светлом костюмчике. И теперь надо было видеть, как я легко вынул из котлеты пару купюр, и она, думалась, виделась, казалась, совсем и не уменьшилась.
- С вами приятно было иметь дело – совсем нестандартно, с нескрываем чувством произнёс кассир.
А продавцы смотрели на Аню, и в их глазах можно было прочесть только одно: «Боже! Как ей повезло с мужем»…
К светлому костюму нужны были и светлые ботинки. Где-то и их нашли.
- Ну и ремень должен быть такого же цвета, как обувь – изрекает мудрость этикета Анюта.
На поиски ремня ушло 2 дня. Но миссия выполнилась. Был найден в случайном магазинчике, именно такой, какой был нужен; нужного цвета, длины, ширины.
Сами съёмки были незабываемы.
Отлично слаженная административная группа. Не возникало никаких вопросов и вопросов с транспортировкой актёров, с размещением в гостинице, доставлением съёмочной группы на объекты… А обедать! Они договорились с одним андеграундным местным ресторанчиком о талонах на обеды. И если ты не был в этот день на съёмочной площадке, то смело мог идти в это славное местечко со своим талоном, тебя весьма услужливо и качественно, совершенно бесплатно обслуживали, не смотря на то, что ты не оставлял никаких чаевых. А готовили там… М-м-м… Бесподобно.
В Ярославль мы чаще всего приезжали на поезде. А вот обратно на такси. Как бы дорого не звучало это слово, всё же машина была дешевле и быстрее поезда. Узнайте, сколько стоит купэйный билет до Ярославля, умножьте на 4 человека (помещающихся в машину) – это значительно дешевле. И потом, не надо давать актёрам на проезд от вокзала до дома (как правило в Москву возвращались глубокой ночью), этим занимались таксисты из Ярославля. У съёмочной группы появились свои любимчики из шофёров Ярославского таксопарка, которым было в кайф доставлять нас до подъездов наших домов в Москве, не смотря на то, что обратную дорогу, как правило, ехали три часа пустыми.
И я свёл дружбу с одним водителем. Это была женщина лет 40, повёрнутая на машинах, имевшая крепкую дружную семью, и в принципе, ей не надо было работать, мужниной зарплаты им вполне хватало, но асфальтная дорога, запах бензина, потёртые шины – это было её хобби, её слабостью, в которой она не могла себе отказать. Блондинка за рулём – это не про неё, многие мужчины позавидовали бы её умению вождения. Мы с ней часто ездили, несколько раз в салоне я оказывался единственным пассажиром, мы много о чём с ней говорили, я ей дарил диски с музыкой, многое ей нравилось.
И вот однажды я рассказал ей о своей предстоящей свадьбе. Не помню точно как, толи у меня в голове родилось, толи она сама предложила мне это. У меня не было машины и водителя для молодожёнов. И она сочла честью предоставить свои услуги и помочь мне, никому неизвестному актёришке, в этом вопросе.
Она приехала на день раньше до дня свадьбы, на только что помытой машине, с заготовленными ленточками и шарами. Приехали в Москву Анины родители. И кто бы вы думаете, встретил и довёз до моего дома? Она! На предложение переночевать в квартире, она категорически отказалась и ночевала в машине, хотя место для ночлега было. В день свадьбы она моталась с нами по всей Москве до поздней ночи, толком-то не посидев с нами за праздничным столом, и я видел, что ей это всё в кайф. И уехала в Ярославль совершенно счастливая и довольная собой, не смотря на то, что денег я ей дал – едва ли окупало бензин. Спасибо вам, Людмила (блин! В имени я не совсем уверен. С названиями улиц, имён, каких-то слов – у меня просто кретинизм – плохая память). Ваш поступок я не забуду никогда.
Один раз, возвращаясь из Ярика в Москву, мы чуть было не погибли. Впереди сидел             из Фоменковского театра, на заднем сидении я, Чурсин и молодая актриса из МХАТа. Километров в десяти от Ярославля мы пошли на обгон старого советского самосвала. В двухстах метрах нам на встречу мчалась фура. И тут неожиданно самосвал повело влево, преграждая нам проход, тем самым выбрасывая нашу машину на встречную полосу, а там фура уже в пятидесяти метрах от нас. Следующие три секунды для меня показались вечностью, как замедленные кадры в кино. Водитель кричит «****ь!», бьет по тормозам и выкручивает что есть силы руль вправо. Нашу машину задевает зад самосвала, переднее боковое стекло, где сидел                разлетается в крошку, сминая двери словно картон. И, ругаясь гудком в полуметре от нас, проносится фура. Водитель самосвала, как потом выяснилось, заснул за рулём. Если бы не расторопность таксиста… Да, выводи были бы плачевными. Приехала другая машина из таксопарка и, дальше было без приключений.
Ожидания режиссёра я оправдал чуть ли не в первый съёмочный день. Антон был мною доволен, это было видно невооружённым взглядом. От этого я черпал вдохновение, и хотелось играть ещё лучше. Ну, результат вы легко можете оценить в интернете. Хвалиться не буду, но там я доволен собой, что происходит, кстати, крайне редко.
Большая часть съёмок со мной происходила в самом настоящем ракетном гарнизоне офицерского ярославского училища, с самыми реальными солдатами, такими же ребятами, как я, связывающие своё будущее с военным ремеслом. Врать не буду: спали мы в гостинице, но по 15 часов в сутки проводили с ними бок о бок, бегали, отжимались, стреляли (холостыми, разумеется), имитировали их казарменную повседневность – всё это в самой натуральной военной части, а не в построенных декорациях на задворках какого-нибудь завода или Мосфильма, как это происходит сейчас. Надо было видеть лица этих служивых ребят, слышать их нескрываемый смех, когда мы – актёры, стояли на построении, и я принимал присягу, маршируя, подходил к старшему по званию за чем-то там. Мой шаг выводил всех из строя. Минут за 20 ребята на перебой показывали, как надо правильно шагать, вернее маршировать. Перенял или нет – судите сами.
Чечню снимали неподалёку от Ярославля, в холмистой местности. Вообще, надо признаться, смотреть военные фильмы я не люблю. Считаю, что в них неминуемо искажается история и правда, происходящее когда-то в действительности. Понятно, что это не качается фильмов 50-80ых годов прошлого века, поскольку люди, создавшие эти фильмы, знали о войне не понаслышке. А современные я даже и не смотрю. Враки сплошные. Но вот сниматься в них – это совершенно другое дело, одно удовольствие. В эти моменты ощущаешь себя тем маленьким мальчиком в коротких шортиках, с пластмассовым пистолетиком, бегающим вокруг детского садика, в который совсем недавно ходил, и игнорирующие мамины призывы из окна на счёт обеда. Только тут самоделичные автоматы, каски, бронежилеты, окопы, реальные взрывы, тщательно спланированные до мельчайших подробностях. На подготовку одного кадра длиной в секунд 20, могло уйти 3, а то и 5 часов времени подготовки.
Продюсеры, пиротехники, режиссёр, оператор, художники, актёры – словом все были поставлены в жёсткие рамки во время съёмок Чечни. Война обходится дорого не только в жизни, но и в кино. Были выбраны определённые дни, единственные, под которые нужно был подстраиваться мне, а не киношникам. Из-за этого чуть было не вышел конфликт.
В Щуке уже вовсю проходили прогоны нашего дипломного спектакля «Доходное место» А. Островского. И Борисов категорически отказывался отпускать меня на съёмки. МС ним пытался договориться продюсер. Но всё без толку. А у меня контракт, и не явиться на съёмки я не имел права. И Борисов ни в какую не отпускал. Состоялся серьёзный разговор между мной и продюсером, после которого я тупо вышел из Щуки, доехал до Ярославского вокзала, где меня уже ждал поезд. Чувствовал себя крайне паршиво, будто я предал самого себя. Но Михаил Борисович – мудрый человек, пожурил конечно же после. Но с лёгкостью простил меня и в разговорах больше не возвращался к этому эпизоду.
А спектакль действительно получался стоящим, настоящим. В нём было задействована большая часть курса. Как я догадался: Борисов ещё когда только набирал наш курс, уже имел в виду постановку этой пьесы Островского, и подбирал нас под роли этого спектакля. Начиная с первого премьерного спектакля до последнего он собирал всегда полные залы, аншлаги, продолжительные тёплые аплодисменты, авации и взрывы смеха во время представления.
Роль моя была совсем небольшой. Я играл Мыкина, который появляется на не на долго в начале второго акта. Но Борисов применил режиссёрский ход, касающийся не только моего героя, а всех участников пьесы. Фантастическая реальность, вуализация говоримого. Мыкин – студенческий товарищ главного героя. Мы случайно встречаемся спустя год после учёбы, заходим в трактир выпить чаю и пообщаться. Заходит разговор о женитьбе, и я разрываюсь в монологе: «Не-е, нашему брату жениться нельзя…» И далее повествую о том, что была у меня одна балерина, с которой в итоге ничего не вышло.
- Вот тут – говорит Борисов – когда ты говоришь о даме сердца, должна появляться балерина в пачке, на пуантах, и во время монологов вы должны танцевать!.. Только кого бы взять на эту роль… Слушай, а твоя Аня вроде бы закончила хореографическое училище. Это так?
- Да… - я не верил своим ушам.
- А она на пуантах стоять умеет?
- Не знаю…
- Надо узнать!
В итоге Аня всё умела, что забыла – вспомнила, и пачка отыскалась, и пуанты, и танец легко родился, и Поглазов – её худ.рук – легко согласился на участие его подопечной в спектакле другого курса. И целый год мы с Аней играли вместе. Я вещал о нецелесообразности женитьбы, в кармане у меня лежало колечко, и руки скользили по талии жены. Ирония судьбы.
Кольца мы купили в самый последний момент. Наличие нужных размеров не оказалось, пришлось ждать заказ. В итоге Анино было по размеру, одевалось легко, а моё… Ане пришлось потеть: Квартет сыграл лишний квадрат, Аня ударилась в слёзы, но не растерялась – смочила ими мой безымянный палец и вдела-таки. Окольцевала.
Мы с Аней думали как: расписаться, выпить шампанского и сесть на поезд до Кишенёва, и в поезде отмечать, ну и продолжать уже у Ани дома. Но мой отец настоял, чтоб с поездом повременили, отметили сначала в Москве. «Для меня, сынок, я так хочу, уважь отца!..» - всё причитал папа. И пришлось уважить. Билеты купили на следующий день. Я очень хотел присутствовать свидетелем в Кишенёве. Как несложно догадаться, свидетелями были Сенька с моего курса, Катька с Севастополя. Я на свои деньги купил им билеты, а ещё сестре и маме, которые из-за неминуемости встрече с отцом в ЗАГСе вынуждена была остаться дома в день свадьбы.
Но! За 2 недели до события отец запил. Конкретно. Как только можно пить у нас на Руси. Я проклял всё уважение к отцу. У нас с ним был договор о том, что к дню свадьбы отец вывезет из Братеево все свои вещи к себе в Бутово, да он и сам к тому времени хотел переезжать, да только запой всё испортил, а его веще у меня в Братеево было далеко не мало: три телевизора, многочисленные шкафы, колонок штук 15, причем не современных, а советской эпохи, громоздкие «гробики», купленные ещё в начале 90-ых, когда он ещё разбогател. Вся комната, буквально вся комната, была обложена его вещами. А в ней мне надо было разместить, помимо меня с Аней, ещё и будущую тещу с тестем, которые вот-вот должны нагрянуть. И кем я окажусь в их глазах?
На подмогу пришёл Егор. Друзья познаются в беде. Это факт. Один день убили на то, чтобы всё отцовское из Братеево перевести в Бутово. А следующий день мы перевозили всё отцовское семейство из Красногорска в Бутово. Эти 2 дня показались мне нескончаемым кошмаром. Если б не Егор, я бы явно не справился. Спасибо тебе, Егор. Тогда я понял, что грузчиком уж точно никогда не смогу работать.
Весь день свадьбы я сгорал от стыда, глядя на своего отца. Анины родители очень тактичные люди, пытались меня успокоить, заверяли, что всё в порядке и что они всё правильно понимают. Но мне всё время хотелось провалиться сквозь землю, особенно, когда отец произносил тост от себя. Я выбежал на улицу из ресторана, и Аня долго меня обнимала и пыталась успокоить. История с общагой повторилась, только здесь мы поменялись местами.
Сеня и Егор пытались собой заменить тамаду, на которого денег у нас не хватило. Если б не они, в ресторане было бы совсем скучно. Я в сотый раз про себя проклинал это уважение к отцу. Егор в пылком порыве нечаянно пролил красное вино на Анино белое платье. Этого долго не мог забыть Александр Сергеевич. Девушки заперлись в уборной, и через какое-то время вышли уже без пятна.
Рассчитываясь за банкет я отдал самые последние деньги. Но тут официант, пухленький, в теле, строит мину и говорит, словно угрожая:
- А чаевые?
- Какие? – удивляюсь я. Я этого и предположить не мог. На тот момент я кроме Макдоналдса толком-то нигде и не был.
- Нам положено как минимум 10% от суммы заказа… - объясняет этот слащавый лощённый.
- Петя! (так вроде бы значилось у него на бейджике) Я завтра же приеду и привезу… У меня просто с собой ничего не осталось… Войдите в положение.
- Ну вы же не приедете – тучнеет Петя.
- Слово даю…
А потом Аня отзывает меня и говорит:
-Поговори с менеджером. Это свинство со стороны этого Пети. Чаевые всегда на наше усмотрение. Можем давать, а можем и нет.
Я подошёл к менеджеру. Тот удивляется наглости своего официанта, извиняется за него и прибавляет:
- Он будет наказан за своё поведение! Вы ему ничего не должны. Завтра ни в коем случае не приезжайте…
Ну так просто это не разрешилось. Со следующего утра, всю дорогу в поезде до Кишенёва (это сутки), ночи и утро в Анином доме я не слазил с толчка. Думали, что я траванулся рыбой в том ресторане. Но рыбу ел не только я. Думаю: это Петя так постарался. Меня поили всевозможными отварами и настоями, каплями и таблетками, но ничего не помогало. Но даже и это не омрачало нашего праздничного настроения. Мы с Аней непривычно называли друг друга «Муж» и «Жена», и как-то не верилось во всё происходящее с нами.
В Кишенёве нас ждала старая уютная церковь, алтарь… вообще я с венчанием думал повременить, прожить для начала годик, а там видно будет. Ведь событие только один раз и на всю жизнь. У неба нет же штампа о расторжении брака, это всё достаточно серьёзно. Но у Ани в Кишенёве полно родственников, их надо было всех тоже уважить, да если быть честным, я был уверен, что мы с Аней проживём всю жизнь, причём Анин папа все хлопоты с проведением и организации взял на себя, по уши залезая в долги. Оставалось только одеться, причесаться, почистить зубы… Так мы оказались в церкви.
Священник связал между собой наши с Аней руки, в свободных мы держали по огромной свечки. Стоим, слушаем монотонние молитвы, и тут я неожиданно стал задыхаться, толи от ладана, толи не пойми от чего ещё. Меня стало всего трясти, сперва слегка, потом всё больше и больше. Я покрылся весь потом. Стал переминаться с ноги на ногу. Сперва подошла моя мама, спросила что-то, затем Анина мама что-то прошептала. Думали, что это всё остатки отравления. Мне казалось, что галстук стягивается невидимыми силами на шее всё туже и туже. Нестерпимо кружилась голова, мгновение, продлившиеся вечность, мне казалось, что я захлебнусь от собственного, обжигающего липкого пота, не устою, упаду. Аня поглядывала на меня, я заметил в её глазах страх. Я держался до последних сил, которые таяли подобно воску на наших свечах.
Тут поворачивается к нам священнослужитель и осторожно так мне:
- Что? Плохо? – как-то даже с улыбкой, как мне показалось – потерпи! Осталось недолго.
И тут я мысленно произнёс: «Господи, спаси и сохрани!» и как рукой, как напором водопада, одним махом, с головы до пят, мне обдало всего непонятной силой, и разом прекратился весь дискомфорт. Как будто заново родился, как будто я впервые за минут 20 вздохнул легко и свободно. Обжигающий липкий пот превратился в кусочки льда, приятно охлаждающий и покалывающий всё тело. Была такая кристальная ясность ума, что я сам поражался всему тому, что со мной произошло у алтаря.
Из церкви, как и из ЗАГСа, я вынес Аню на руках.
Дальше ресторан, бесконечные рукопожатия Аниных родственников, сующие мне конверты. Тамада, живая музыка, неподдельное веселье гостей, тосты, первый танец – вальс, где я какие-то такты вёл Аню, оторвав её ноги от земли. В финале под занавес банкета я позаимствовал у гитариста его инструмент и спел таки Башлачёва «Влажный блеск наших глаз», как когда-то пел и Ане, и Тамаре в постели ночью при луне, порой и без гитары.
Анин папа забронировал для нас в лучшей гостинице Кишенёва брачный номер. Но мы с Аней были такими уставшими и измотанными, что мечтали, как голова коснётся подушки, осознавая, что это только деньги на ветер, лишние траты ни к чему, т.ч. с лёгкостью отказались от гостиницы. Приехали домой, приземлились на кровать, и моментально уснули в объятиях друг друга.
У большинства молодожёнов именно так проходит первая брачная ночь. И мы не стали исключением.