Время

I
Она сидела вот тут, на кресле,
Вязала из шерсти чулок,
На полу играл маленький, честный,
От возраста шумный внучок.
Гонял он машинку по склону ковра,
Подвозил он на ней солдатушек,
А затем крикнул: «Взводный! Пора
Выпустить залпы из пушек».

«Что ты делаешь, Сеня? Играешь?
Какую избрал ты игру?»
«Ты, ба, не влезай, коль не знаешь,
Что женщин не брали в войну».
«Встань, Сеня, встань ну-ка с пола,
Закончу вязанье потом.
Лучше жизнь свою снова и снова
Поведаю внуку словцом».

Она отложила вязанье,
И внучка одевать начала.
«Мы пойдем получать знанье,
Знанье, что гордость спасла».
Надела себе на плечи
Кофту из черных узлов,
И вышли они в этот вечер
Без всяких ненужных слов.

Внук думал – идут за игрушкой,
За новеньким бластером или
За новенькой лаковой пушкой,
Что так вот ему не сдарили.
Но бабушка плачет, гвоздики несёт,
Стирая всё слезы на коже,
Но взгляд её полон страстей и высот,
Дорога другая, похоже.

«Бабушка, там магазины,
Здесь только памятник старый.
Играли у друга там в прошлые зимы,
И с мамой мы там же бывали».
«А разве тебе не сказали: зачем
 Памятник тот возводили?»
«Ясно, чтоб помнили много мы тем,
Чтоб гвоздики туда приносили».

А бабушка плачет и кровью поёт.
Нет, не затем, не затем, не затем, погоди.
Сердце колотит, в округе плывёт,
Иди же со внуком, дойди.
«Ах, мы на площадку, где с папой играли,
Так там же плохие качели,
И горка сдирает всю кожу назади,
Да, там же и нет карусели».

Бабуля молчит и внучонка ведёт,
И руки в морщинах холодны,
Сердце колотит, в округе плывёт,
Дойди же, бабуля, за годы.
Вот стела короткая между домов,
Коттеджей и елей высоких.
В ограде бабуля сыскала засов,
Открыла ворота немногих.

«Внучок, - положила гвоздики, -
Давай лишь минуту с тобой
Оставим серьезными лики
И помолчим за покой».

II
Раз. Кровь на виске.
Это фриц размахнулся прикладом.
Ноги голые. Пальцы в песке.
Ненавистным охвачена взглядом.
Плен. Жуткий плен. Голод.
Днём тепло, как на улице. Ночью холод.

Пять. Сын в деревне остался.
Жить ради сына надо.
Мучительный стон изорвался.
Жить ради младшего брата.
Плен. Тошнотворный припадок.
Всё плывёт в пылу лихорадок.

Десять. Цветы были ярки.
Коровник высокий. Просторный.
Шли на работу доярки.
И бомбой дух искосило покорный.
Плачь и слёзы. Скорбь и память.
Война не хотела оставить.

Пятнадцать. В лицо потоком.
Вода. Снова пытки. Битьё.
Какие круги перед оком.
Губы сухие твердят: «Палачьё».
Носком сапога в живот.
Кровь по губам плывёт.

Двадцать. «Ой, туманы мои». Песня.
Через боль и мучения пой!
Чтобы жил, кого любишь ты нежно.
Чтобы жил-был Арсений твой!
Чтобы знали, советская фрау,
Знает цену себе и славу.

Двадцать пять. Пришла похоронка.
Дома сын без родителей там целый год.
Зачернела святая иконка.
Что уже никого не спасёт.
Его убили… убили. Убили!
Где же взяться, откуда быть силе?

Тридцать. Сила – в незнанье.
Если знаешь, что так, мол, и тут,
То не страшно уж то угрызанье.
Так пройдут.
Удар. Снова в живот изможденный.
Там не будет уже зачатённый.

Сорок. Сороковина со смерти.
Траурный чёрный платок.
А её бьют проклятые эти.
Посадят и бьют. Оставят в денёк.
Она сети грызёт. Верёвки.
Где бы взять одноствольной винтовки.

Сорок пять. А вот так напоят.
На голодный желудок всё же.
Напьются. По-немецки шумят.
И к девушке той пристают же.
Она находит сил защищаться.
А они с кулаками. И драться.

Пятьдесят. Было время.
Бежали. Как-то. Кто помнит.
Только упало. Упало бремя.
В лесу подобрали их подвиг.
Сердце щемило и слёзы.
Конечности колют морозы.

Пятьдесят девять. Сын. Похоронка.
Сын лишь мужчина в семье.
Тощий. И рёбра ребёнка
Кожей обтянуты все.
Через время. Она всё не знает.
Но время победно настанет.

Минута. Победа! И слёзы! И кровь!
Ах, где же тут были вы, годы?!
Какую тогда вы вершили любовь?
Какие вы приняли роды?
Гармонь на груди обретённая.
«Вставай, страна огромная…»

III
Бабушка с внуком стояли.
Внук, будто понял всё.
«Вот тут когда-то стреляли,
Твой дедушка, Сеня, погиб за Неё».
И слово последнее эхом
Взлетело куда-то ввысь.
«Внук мой, ты будь человеком,
И дедушке ты поклонись».

На памятнике строками
Фамилии, звания, взвод.
«Вот он, Самсонов, пред нами…
Сорок он. Третий он. Год».
Она говорила, и внук всё вкушал,
Будто горьки, медовы слова.
Он бабочек взглядом уже не искал.
А бабушка завтра ушла…