Олена

На дворе стояла вторая ночь сеченя месяца. Зимний морозец щипал Олене нос и щеки, ничуть не стесняясь, верный подданный великой Морены пробирался девушке под исподнюю рубашку, ему совсем не мешал наспех накинутый тулуп. По коже Олены бежали мурашки, ноги скользили на оледеневшей земле, пальцы, сжимавшие большое зеркало в оправе черненого серебра, совсем закоченели и не слушались. Но, названная при рождении именем богини, она продолжала свой путь по темным деревенским проулкам.
«Вот девки то подивятся, - шептала она посиневшими губами.- Все страшатся… Да чего ж тут страшного? А я, поди, и не испужаюсь совсем. Ха… вот же подивятся… вот же…» Так, тихо подбадривая себя и часто оскальзываясь в темноте,  девушка все же добралась до цели.
Перед ней стояла небольшая покосившаяся избушка. Крыша и двор завалены снегом, калитка висит на одной-единственной оставшейся петле и зловеще поскрипывает от каждого случайного дуновения ветра. В давно некрашеном окошке нет даже намека на отблеск света внутри. Девушка медлит, завороженная пугающим весь деревенский люд местом.
Они обходят ее стороной, заброшенную хозяйкой избушку, стоящую на самом отшибе. Куда подевалась прежняя владелица никто не знает. Говорят, это была бабка-знахарка,  многих, дескать, вылечила… Да и Олене, вот, на свет появиться помогла. И именем этим наречь велела, чтоб была она благословением Оленихи, богини зари рассветной. А с тех пор, как пропала знахарка, место это старшие колдовским зовут, да появляться здесь никому не велят.
«Что ж эт я? Неужто в сказки бабкины поверю, аки  дите неразумное. Вот - пустая она, ни дыма из трубы, ни света в окошке,- приговаривает Олена.- И следов ничьих вокруг, ни зверя, ни человека. Вот же подивятся завтра подружки… Вот же…»
С трудом шевеля вконец замерзшими руками и ногами, она медленно отворяет калитку и входит во двор. Здесь действительно нет ничьих следов, абсолютно ровный белый снег застилает ограду, даже вездесущие сороки, кажется, облетают это место стороной. Девушка поднимается на невысокое подгнившее крыльцо, дверь оказывается не запертой.
«Ух, боязно все же, авось там мыши водятся,- все еще нашептывает она себе под нос.- Эх, ты, Оленка, какие ж тут мыши, здесь и есть то нечего. А ну не трусь… Вот же девки подивятся… Вот же…»
Внутри избушки темно, только лунный свет, пробивающийся сквозь грязное окно, чуть освещает край русской печи да стоящий пред нею крепкий стол. От Олениных шагов скрипуче перешептываются половицы, а в застоявшемся затхлом воздухе комнаты проплывают облачка пыли.
«Ну вот и добре, ну вот, и не страшно совсем. Ах, да здесь и стол есть, таак, давай-ка это сюда,- командует сама себе девушка, ставя на стол принесенное с собою зеркало.- Вот, теперь свеча… Дело, поди, уж к полночи, нужно поторапливаться. Где ж она была?.. Неужто забыла, вот дурья башка!..» Девушка судорожно обыскивает карманы тулупа, нет свечи, уголек только из печи в кулечке спрятан.
«А как же без огня, в таком деле без огня не обойтись,- продолжает, суетливо обыскивая карманы, шептать Олена.- А, может, есть здесь где огарочек, хоть самый малюсенький, мне же много и не нужно, ведь так,- будто спрашивает она у самой хозяйки избушки?» И, тут же, наступает на что-то в темноте. Словно в ответ на ее просьбу, это оказывается свеча, видно выпавшая у девушки из кармана, когда та ставила зеркало.
Принесенным с собой угольком она зажигает тоненькую желтую свечу и устанавливает прямо напротив зеркала, снимает с себя тулуп и валенки, расплетает косу. Все как бабка рассказывала, нет на теле ни обережного амулета, ни пояса с вышивкой охранной, только грубая льняная рубаха, струящиеся по спине русые волосы да место колдовское.
«Вот же девки подивятся,- в последний раз повторяет она.- Вот же…»
Полная луна за окном уже доползла до середины неба, да светит теперь так ярко, что и звезды не видны. Олена стоит босая пред свечей, вглядываясь в зеркальную муть и твердя заветные слова заговора: «Суженой, ряженой, покажись мне в зеркале. Суженой, ряженой, покажись мне в зеркале. Суженой, ряженой…»
Неизвестно, сколько она так стояла. Тело совсем замерзло (хоть и не проникал в избушку ветер, зимний мороз никак не желал отпускать свою жертву), губы почти не двигались в едва слышном шепоте, а глаза слезились от долгого неподвижного наблюдения за  отражением свечи. Девушка было уже совсем отчаялась, но в самый последний миг, когда ее дыхание уже коснулось пламени свечи, гася его, в зеркале появилось и другое отражение…  Она стояла позади, темная фигура в темной комнате, Олена вскрикнула от неожиданности и провалилась в такую же холодную, как месяц сечень, тьму.
Наутро пропавшую девушку искали всей деревней. Нигде ее не было, ни дома, ни у подружек, ни в бане, где молодые девушки имели обыкновение гадать на суженого. Так и не нашли бы, коли не приметили мальчишки одинокие следы, ведущие к заброшенной избушке. Она лежала там, в одной рубашке, с разметавшимися по грязным половицам длинными волосами. На столе стояло зеркало и огарок свечи, а вещи были аккуратно сложены в углу. Девушку принесли домой, отогрели, а когда она проснулась, стало понятно, что она почти ничего не помнит о своей жизни…
***
Пронзительный крик раздался в избе старосты деревни, это кричала его новорожденная дочь, голубоглазое, русоволосое создание, только что появившееся на свет. Староста и его жена были счастливы безмерно и искренне благодарны бабке-знахарке, спасшей их ребенка. Спасшей ту, что не должна была появиться на свет.
«Нареките ее Оленой, в честь богини утренней зари Оленихи, ибо дочь ваша есть ее благословение», тихо сказала отцу знахарка и ушла.
Ее старенькая покосившаяся избушка стояла на самом краю деревни. Только не стала знахарка, как обычно топить печь и готовить чудодейственные отвары и снадобья, помогающие от множества хворей и болезней. Вместо этого она подошла к стене, где было что-то завешено куском ситца, и сняла ткань. На стене висело зеркало в раме черненого серебра.
«Ну что, теперь бишь довольна? Новая нареченная сегодня родилася. Теперь и мое время пришло… На покой значится пора», сказала бабка-знахарка зеркалу,  откуда на нее смотрели бесконечно уставшие голубые девичьи глаза.