Ильдус Амирханов. Чувства вслух

Давно уже не читал стихов ни татарских, ни русских поэтов. Во-первых, возраст уже не тот, все больше "к суровой прозе тянет", во-вторых, стихов слишком много, а истинных поэтов, увы, не очень... Но все же время от времени заглядываю в поэтические сборники, которые чаще всего случайно попадают мне в руки. Так открыл для себя, например, Зульфата, Рината Хариса, хотя раньше больше интересовался стихами Равиля Файзуллина, Роберта Миннулина, Разиля Валеева, Мудариса Аглямова, Эльмиры Шарифуллиной, Лены Шакирзяновой. В русской поэзии мне больше нравилась классика - Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Тютчев, Есенин, Евтушенко... А вот татарстанских русских поэтов читать практически не приходилось. Кроме, может быть, Николая Беляева. Во-первых, они стали доступны мне очень поздно, во-вторых, пугала их провинциальность.
Но мнение мое резко изменилось, когда случайно познакомился с двумя поэтическими книгами казанской поэтессы Ольги Левадной. Мне всегда представлялось, что поэзия "работает" в области чувств, а проза - в области разума. Поэтому поэзию можно назвать чувствами вслух, а прозу - мыслями вслух. Если одно вторгается в область другого, то не будет ни поэзии, ни прозы. Стихи Ольги Левадной привлекают именно тем, что они полностью погружены в область чувств. Поэтому я и воспринимаю их как чувства вслух, к тому же гармонирующие с моими чувствами. Ведь для области чувств един "всякий сущий язык". В этом смысле Ольга Левадная - моя родная поэтесса. Да, бывают сестры по крови, по вере, но, оказывается, может быть и сестра по духу.
Беру в руки ее книгу "Поднимаясь по лестнице раздумий". Она как бы обращена к деду, погибшему на фронте, которого Ольга никогда не видела. Но ее связывает с дедом родственность душ, неподвластная времени: "Я не знаю, в какой братской могиле ты лежишь и растет ли рядом черемуха. Но я хочу стать цветом ее. Цвести во все времена года..." Вот и у меня всплывает образ моего деда, которого я тоже никогда не видел, и одолевает чувство, что он живет во мне, не в прошлом, а в настоящем. И я говорю Ольге Левадной спасибо за то, что воскресила мои чувства, а значит, и моего деда.
Так же остро поэтесса ощущает несовместимость идеала с реальностью жизни. И как бы стыдится за вынужденный отход от идеала. Это противоречивое чувство всплывает в ее стихотворении "Дерево, прорастающее в небо": "...стремление к идеалу мы стыдливо прикрываем нашим бессилием, а бессилие прячем в недолговечную память...". Или, например, в стихотворении "Голос": "В молодости думается легче, и слова нежнее и добрей, но звучит настойчивей и резче голос разделенности моей". Пытается решить для себя эту проблему так: "Приучаясь не лгать, привыкаю не верить, я пытаюсь в себе доброту соразмерить..." Наверное, эта проблема не только ее, но и всех нас.
Живя в неоднородной этнодуховной среде, она впитала дыхание этой среды, составляющей органическую часть ее чувственности.
Поэтому она "видит", как "вечер вплетает в черные косы березы старинные татарские напевы". Навеяны теплотой и ощущением свойственности и такие строки: "На той стороне улицы совершают намаз. Мой город в самых чистых одеждах. В зимнем холоде слова Пророка вязью ложатся на заснеженные крыши, защищая нас от недалекого прошлого, где было так мало любви к Богу". Значит, слово божье может растопить даже стужу безбожия.
Как и многие из нас, Ольга Левадная радость жизни видит не в повседневной суете, а во взаимной заботе: "Я повторяю каждодневный путь, спеша из дома утром на работу. Но, кажется, не в этом жизни суть: так хочется почувствовать заботу!" Поэтому порой ее одолевает тревога: "Я теряю надежду на счастье, ничего не успев обрести". Но, по ее мнению, ощущение полного счастья возможно при полноте счастья всех. Счастье за счет других невозможно: "Никто не одинок в своей семье, пока делить не начинают счастье".
Ольга не разрывает духовной и чувственной связи и с родным отцом, рано покинувшим этот бренный мир. В ее словах слышится тихая грусть: "Это было давно, когда я была капитанской дочкой. Когда я могла засыпать ладошкой на подушке под маминой щекой... Когда, уезжая из Оренбурга, я просила об одном: не разламывайте ладони счастья..." ("Капитанская дочка"). Она даже отправляет ему письма "с обратным адресом любви": "Что же ты молчишь и нам не пишешь, как когда-то не писали мы? Я отправлю письма без ответа к совести своей и не усну... С адресом обратным: помню, верю и за все тебя благодарю".
С особым чувством Ольга отзывается о материнской любви, под защитой которой ничто не страшно. Она защищает человека не только в детстве, но и в зрелом возрасте, и в старости: "Ложусь спать под открытым небом материнской любви, не боясь проливных дождей наступившей зрелости и суховея грядущей старости, пока жива ты, моя мама". Хочу к этому добавить лишь свое ощущение незаменимости материнской любви. По опыту своей жизни знаю: жизнь делится на два периода - с матерью и без матери. Когда была жива мать, я ощущал дыхание жизни, как бытие, а когда ее не стало, моя жизнь превратилась в борьбу за существование.
Как женщина, Ольга свое высшее предназначение видит в материнстве, которое непрерывно связано с такими высокими понятиями, как Бог и Вера. Но при этом ее никогда не покидает неразделенная грусть, ощущение незавершенности мечты: "Мечтаю ручей по дороге найти, где плещется наша удача, и кров для ночлега, где счастье живет, и сад, где растет милосердье. А если еще мне совсем повезет, то лодку из птичьего пенья".
Особое впечатление произвела на меня и книга "Из крика птиц растут воспоминания", выпущенная в канун тысячелетия Казани. Поэтесса воспевает родной город не столько как архитектурный памятник или величественный жилой комплекс, а как источник великих чувств, где проявляет жертвенную любовь даже водосточная труба: "Как остывающий день, уснула труба на груди дома. Жертвенная водосточная любовь тянулась от крыши до тротуара. И невозможность счастья растворилась в пении водосточной трубы".
Ощущая прошлое и будущее, чувствуя настоящее, соединяя временное и вечное, конечное и бесконечное, Ольга Левадная ищет свое место во всех этих измерениях и, мне кажется, находит его. Поэтому ее радость и печаль, любовь и грусть оптимистичны, притягательны и вдохновенны. Читая ее стихи, хочется глубже взглянуть в себя и найти свое место в бесконечности и вечности жизни, несмотря на крошечность и мгновенность личного бытия.
Поэтому, наверное, ее стихам отзывается душа.
Добавлю еще одну немаловажную деталь. В последней книге стихи приведены сразу на четырех языках - на русском, татарском, турецком и английском. Английский язык мне непонятен. Турецкий воспринимаю больше разумом, чем чувствами. На чувственном уровне читаю на татарском и русском языках. И вот, сравнивая стихи на русском и татарском, ощущаю их родственность, чувственную идентичность. Это, наверное, ощутил и автор татарского текста (не берусь сказать переводчик) - известный поэт Зульфат. Он хотя и поменял слова (русские на татарские), но сохранил душу стиха. Зная стихи Зульфата, я могу сказать: так точно передать чувства может только он. Именно в его передаче стихи Ольги Левадной стали чисто татарскими.
За что искренне благодарю обоих.

Ильдус Амирханов ("Республика Татарстан" №50-51 от 14 марта 2006)