Эпизод

Среди веселья, шуток, расслабленья,
в дверь постучали с той галантной нотой,
что вносит настороженность в шаги
и гасит чувства предстоящей встречи.
У входа в мастерскую ожидала,
с подчёркнутым достоинством и тактом,
немолодая женщина, в которой
узнал я мать одной из учениц,
в чьём взоре неизменно отражалось
мной неразгаданное чувство отстраненья,
что даже в гаме взбалмошных минут
желанных перемен, не позволяло
ей проявлять ту искренность и лёгкость,
так свойственных прекраснейшей поре.
И в женщине сквозила сухость жестов,
придавленность эмоций, тихий голос,
что, впрочем, не скрывало то вниманье,
с каким она, бесспорно, относилась
к своей персоне.
                Мне совсем не льстил
сей тип людей: я чувствовал неловкость
уже хотя бы только оттого,
что тихий голос скрадывал слова
и мне довольно часто приходилось
просить её повтором донести
                смысл сказанного.
Суть же разговора
                вдруг неожиданно была обнажена
всего одною фразой:
"За границу мы уезжаем вскоре, навсегда".
Мне бы смолчать, да как порой случалось,
рассудок одолело любопытство,
и я спросил: "Куда? Иль может, тайна?" -
"Ну почему же тайна. Едем в Штаты!.." -
ответила она, едва скрывая
                отточенную гордость,
оглашая страну,
                что стать должна их новым домом,
Отчизной, Родиной второй... - как вам угодно.
Остаток разговора шёл навылет:
в моём сознании не находилось места
её словам, что там, конечно, лучше -
иной достаток, уровень, культура...
А главное, там просто будет лучше.
И лучше уж хотя бы потому,
что здесь их вовсе ничего не ждёт.
Не соскользая с прежнего регистра,
её сонливый голос продолжал
меня настойчиво баюкать превосходством
той, закордонной, жизни, где их ждёт
иная перспектива, то другое,
к чему мы будем здесь идти века.
Да и века едва ли нам помогут.
Но я уже её почти не слушал.
Я вспомнил встречу здесь же, накануне,
с одним из тех моих учеников,
кого талант, дарованный Всевышним,
и иссушающая жажда обрести
себя и смысл существованья в мире,
с избытком обрекали на конфликты
и неустроенность в местах родных пенат.
Мой "панду", - так я звал его когда-то, -
врос в облик истощённого аскета
от становленья "новой" жизни здесь,
статистикой так щедро подтверждённой
и нескончаемым потоком заявлений
официальных лиц любого ранга -
лишь слыло бы лицо официальным.
И мир второй, стремящийся упорно
к высотам духа, оттеснил тот мир,
куда рвались та женщина и дочь её,
которая с потерянным сомненьем
ответила так просто и легко
на мой вопрос: "А Родина, как с ней?.." -
"Жизнь здесь я вряд ли буду вспоминать.
Да и меня тут ничего не держит..."