Дозволенный крик

Судьба моя - спираль БрунО.
Такая тихая, - перекалённое безмолвье.
Развилки троп моих взрезает маятник ФукО,
адонирАмовой скарпелью окропляя стынущее изголовье.
Допеть бы. Господи! Взахлёб. До хруста. До белА.
А там - да хоть не рассветай. От боли цепенею:
настигнет день, - причалит перпендикулярный бумеранг истлевшего чела
истокам бренным, - лишь отречься не успею:
его не уберёг никто от седмерицы слов, - ни кнут,ни удилА.

От меры и безмерно. Всё! Теряю горизонт.
Терраса бездны наболевшей зияет,без весны.
Коловращение мгновений сдавленных - калёный зонд -
от горизонта стон взревевший - пепел тишины
солёными глазницами сипит: "Гранёным кистенём, нагайкою,
охрипшим звоном,гарью и резцом по капиллярам разнесу
восторг пылающего зренья!" Молебен мой - за гранью,навесу.

Твой гневный поцелуй - младенческих запястий лад.
Извилий кОпотный хорал - объятия немой гортани.
Шатёр невыносимых отчуждений - твой вынужденный взгляд.
Иносказаний взорванная нить - терновый нимб сердечных междометий.
Над призмою безпомощной слезы склонился блАговестник тонкой брАни:
"Откройся мне! Поверь" Но прост ответ - глагол срамных отметин:
"Юродствующих ради исцеленья игольная тропа ведёт в неистовость рулад перекалённой длани"

Позор тебе,разящий бумеранг!!!
Епархия лжецов!! Убийственная брешь!
Разгонное зерно твоё восходит в тронный ранг!
Единственное утешение ты отнимаешь,оставляя злую плешь.
Какой удушливый подъём сердечный градус совершает!
А лишь уста,как-будто перекушенный озноб душевный,
ланитам взбитым припадАют,припадают.
Елозящим лучом отыщешь муку ты мою,запретом гневным
настигнешь,скроешь,вновь разоблачишь.
О,матерь вещая! О,родненькая. Что же ты молчишь?

Полярных злаков пепельная власянИца
разъятым рубищем пульсирующую кореньев наготу тихонько согревает
от изморози всколотых резцов, - небесных всполохов тугая плащаница
светает горним сопряжением, - суровый стих вещает
о тесноте распутий торных: "Славен утерянный предел
дароносящего страдания, - прострел в непредназначенные небеса
и повсеместное рыдание болезнующих в робости, - вот твой удел!"
Ядро очей моих - сердечный антимИнс - полярная роса.

Игорный дом с его ощерившимся гвалтом
синюшной горечью удушливых забав
топОрной толчеЕ выхАркивает гнойным залпом:
"Резвись,гнусавая! Ты жаждала такого,десны разодрав!"
Ах,слепнущие зори. Гроз паникадило острогранное!
Что стОит? Защити меня. Дай хоть исчезнуть. Позабыть.
Ещё не край: пока не сгинула душа нагая,безприданная,
не дай отречься. Гнёздышко не дозволяй сомненью свить.
Не слышишь. Нем ответ. В толпе я - сирота.
Одно лишь снисхожденье:
годам не испытать усыновленья.
Одно лишь время сиротее корявого креста.

Сегодняшнее племя - не в друзьях горченью моему:
его и завтра,и вчера не тронет прободенье.
РаздЕлит,осмеянию продаст,поклОнится двойному дну,
"десяточку" брезгливо разглядев в разнузданном паденьи.
Цена уже назначена тебе и мне. Душа их - прейскурант!
Аминь,Елабуга Марины! Неужто наш пожар - тех детских судеб высмеянный бант?!

Белая. Бесстыжая полынь - страх травы.
Оголённая. Взбитая душа - капище зорь.
Гость я. Чуждая тропа - слом тетивы.
Агнец. Окликни рану мою - вещую боль:

- "Почему так холодно?"
- "Разденься".
- "Изморозь сплошь...гОлодно..."
- "Зренье".
- "Вокруг - ни души. Ну,кто-нибудь!"
- "Ангел".
- "Люто. Хоть ты побудь".
- "...А..."

ВознИца сердца моего нарОзмах стеганул,с отплечья!
От пульса в пульс навзрыд захохотал
затворник плена пресного: "До пят ссеку станИну тесной речи!"
НаОтмашь! Вон! Прочь - за полынный перевал!
Есть только горестное промедленье:
словам не внять без стоптанных вериг.
ШутоголОвая столица внемлет сытенькому блеянью
и коромыслу взблёванно жирующих расстриг:
"Меняю стонущую глухомань на грош попойки!
Светающее сердце - на погост без крестовИн,в помойку!"
Я вынести лишь только свыше сил смогу весь этот вечный миг.

От первого и до последнего шагА -
терпи. Мужайся. Плачь. До вопля промолчи:
Крестины ледяные. Каждый день - крестины.
Роняет светлое мученье звон. И всё снегА...снега...
От первого и до последнего страданья - равные лучи:
ещё и не родившись,немо закричи: "Незримый!"
Терпенью мужественный окрик дарят берега:
"Снегами тяготится наше бремя утром и в ночИ".
Я вижу. Знаю: верный путь к истоку - неисповедимый.

Укрой меня,седая матушка,укрой.
Колым мой породнился с отпущеньем.
Работа дымная - с полярной красотой
околиц стонных. Сила - с неможеньем.
Молись лишь только обо мне,родная.
Ленив и короток упрятанный восторг
единственной путИны: грань земная
невидимо утратила отчаливших за борт
насельников своих недавних.
Однажды вымолив,когда - не знаю,
ещё хоть раз замолви сердцу о грехах моих.

До этой песни - век карабкаться!
Неужто не успею?! Голени сорву!
Об этом если рассказать без лести, - опустошишь сумУ!

Слепая высь! Колеблемый неощутимо и безвольно
великий срыв пути,сыпучий перевал:
я отдалённо что-то вспоминаю,наверное,не то. Довольно!
Твердящее крамольный слог срамнОе отпущенье
отыщет свиток,тлеющий в теснинах, - вещий градуал
единственному жертвеннику служит: "Твой крест - исток".

Набат. Набат. О,господи! Набат.
Его разхристанная бороздА не миновала:
мощами колокольными разтрескавшийся лад
отпрянул в сиротеющую вечность - горнее клепало.
Жестокий всполох. Обезглашенный во оба края,
епитрахилью окаймлённый вскинутых небес,
невыносимый,всхрипший блАговест не убывает,
и всё набат,набат,о,господи. Нечаянная весть.
Ему не уберечь себя от слов,что,и неизреченные,спасают.

За что? Вот за какие согрешенья
елей на жажду ты излил ущерба моего?!
Разъятые и не упоминаемые всуе отреченья
на памяти моей. Немое отторжение острога твоего.
Один,но не единственный такой,твоей достоин шУицы.

...но - сниспошли усыновленье...

Стук прерывистый,натужный
вторит белым-белым снам:
егерь чувств моих погрУжен
тенью парусных стремян.
Акварельное раздолье - тонкий лёд -
юности ничьей божится в постоянстве:
"Щит сиротства моего - полынный мёд -
альфа бренная сочла за шарлатанство!"
Ямб удушливый - расплата грянувших дорог.

Пуля страдает презумпцией невиновности:
Одр - безпредел чистоты и порядка:
Червь - невзошедшего злака и святости
высший судья и тщеславья разгадка.
Авва погибель! Сваха незрячая! Бог простит.

Один-одинёшенек,с ночью взапой,
жАлюзи слов пустотелых отвергнув,
искоркой в бездне до отчужденья родной.
Дней параллельное скопище тускнет безследно.
Азимут песен всё потусторонней и реже
нише нифритовой шлейф опалённый кропИт:
"Искренность - дань слепоте обезвреженной!"
Есть ли теперь первых уст неотрывный графит?
Меркнет свеча. Лишь дымок отвечает: "Вся жизнь - побережье".

Полями,в цвет гречишный облачёнными,
распотрошённое глубокой осени руно
отчаливает,гуттаперчивое зренье вечное-никчёмное
запечатлев узорами окОнными: кристалла инкрустированное стегнО
родоначальным завещанием клянётся хрупкому раздолью:
елИко мощьно благо, - лета босоногое парЕнье
в оклад сверкающий и ризу скрОю. Убелённой болью
шатёр отщебетавших крон я обращу к кореньям -
единственному смыслу и труду нечаянных ветрОв,
гирляндой рассыпающихся в тщетном отреченьи
от плена слепнущих полей - горизонтальных парусов.

Далёкий странник,попрощайся,поклонись.
О счастье выплакав проталину душевную,
жестоковЫйный брод преодолей в распластанную высь:
до вечности лишь сердце знает кромку тонкостенную.
Я только умоляю боль твою: не оглянись!

Невежества анатомический театр
аншлаг тройной выдерживает - весь по швам!
Провалов голь удушливая не признАет: кратер
от ошарашенной шпаны кишит, - вранья канкан.
Его унять иль приструнить и на минуту невозможно
ни плёткой,ни плевком,ни жалобой: упрям
агонизирующий жУпел. Обойти! Но очень! Очень осторожно!

Без права оглашения живу,
естествосожигАемым лучом.
Значенья ни малейшего не назову,
мытАрства упреждая каждым днём.
О том ,что судиЯ безстрастен, - врут повесы!
Ложится тень на отчее чело
в невыносимые минуты отлученья, - вместе,
над каждым прожитым крестом в ответе,
однажды и единожды предстанем друг пред другом,утоляя болевой надлом:

"влачили радость вещую срамнЫх розкрестий".

Не бойся казни совести отвЕрстой:
её укор - целебный шок и наущенья.
Беги заманчивой ложбины - вязкой лести!
Евангелической строкой храни себя от мщенья.
СтанИна вспрянувших небес не дрогнет:
архангел грани бережно подъемлет странника,под ношей сОгнутого!

О,восприми,хоть на ничтожный миг,
блаженства колыбельного святое облаченье.
Родись единственно для песенных вериг, -
астрономическую меру переплавь на вдохновение.
Щедротам висельным не верь и не внимай!
Ещё не тот предел влачЕнья и нет той наготы,
наперстником которой,вопреки годам,лишь ты
апОкрифом истлевшим призван к бытию: "Дерзай!"

Соринка,крошечнее семени кунжУтного, -
в телесном бремени крупицей вечности - душа
янтарным яселькам сердечка безприютного
тревожный слог вверяет,будто над волнами лунный шаг:
"о,если бы не разлучались мы. Сколь светел тон
единственного песнопения! Сколь звучен!" Но крепок праздности полынный стон.

Брошен ворох строк незрячих - 
разом весь - в немой огонь.
Единицы в пепле слов,ещё горячих,
мысль осмелятся разслышать: "Стой! Не тронь!
Якорь свой в бездонных хлябях не упрячешь!"

Отыщи меня.
Разбуди запоздалым признаньем
окарИну души - вокруг церковки луг.
СпозарАнку омой торопливые слёзы мои щебетаньем,
и над россыпью вёсен сокрой предполярные вирши взъярившихся вьюг.

В темя! Под дых оболгали
завсегдатАи плебейской тусовки:
"Русские мы! На! Поганый жидяра!" -
алчные дО всхрипа брызжут сватьЯ-полукровки.
Степень их "русскости" - зАкусь сарделечных кулуаров.
Тараканьё безалаберное,вырожденцы и псня!
Аггелу общий поклон отмеряете в тошном угаре,
Юду кляня,дескать,опередившему вас. Болтовня!!!
"Щастьем" сочли бы на шАбаше том разпро****ском
есть-пожирать изувеченный стон избавИтеля,
гной изрыгая: "Мы русские..." выкидыши святотатства!
Огнь спострадания моего пусть и пепел искрошит в зародыше архигонителя!!!

СолЯный пот и пульс окровавлЕнный
едрёным шепотком вытравливает голь,
моим рыданием безмолвным опьянЕнная:
ей слаще тем,чем нестерпимее безпомощная боль.
Нагайка ядовитая не просыхает, - их "благославенье"
издёвкой на молитву отвечает. Ответят их сердца за прободенье!

О,сколько утерял я волокнА сердечного.
Короче...беззащитней стал лампадный фитилёк:
роняет отрешённый свет душа немая,изувеченно
елей наигорчайший источая гарью несмолчавших строк.
Прощения не разучился взор мой слепо умолять:
на гОленях,как-будто на разбитых куполах,
ещё не сгинули следы безмолвного: "Спаси неведующих,божья мать".
Терпенья вОгнутый предел изведав,постиг я милости восток в твоих очах.

- "Люблю".
- "Ему пораньше бы чутОк такое откровенье".
- "Прости".
- "Ещё и сорок сорокОв не миновало. Восхожденье".
- "Так невозможно!"
- "Неизбежное неотвратимо".
- "Один на лЕствичном пути".
- "Елей неутолимый".

Спасение - отчаявшихся в помощи удел:
такое чаяние - вопль отреченья.
Ранимое согласье кто нарушить не посмел,
его не избежит жар предуготовлЕнья.
Местоимение отвергнув,этот путь сочту судом:
"я" растворяется пред стАвровой отметиной - его трудом.

Дыхание. Вновь обретаю строй обетовАнный.
УтЕшитель. Сколь ясен неприкосновенный свет.
Хранитель слов неизрекаемых столь долгожданный
ангелоокий бред.

Разнится кротость замкнутых страниц,
несветоносною державой одержЕнных,
с прибоем формул в вечность падших ниц
раскрепощённости над строгой нищетою тленных.

Мы - рубища разслёзного волОкна твоего -
вотщЕ и всуе тщимся врозь с непобеждённым.
КорИ! И в сЕчево согни пред дланью,не его,
согреться жаркою полынью - мАрьиным стоЯньем.

А гОлени - не голени,но корни.
И тело - взгнивший зуб в тисках.

                Рвани!!!

...не тороплю прошедшие полудни...

...елей ночей тех белых воспою и в будни...

...о,память терпкая о тминных в прошлое полях...

Сгорел мой трон зимой пронзённой в прах
и остов песнопенный "в тай" стремниною изпепелён ставронной.
Лачуга кронная тесниною объята в стонных бденных снах.
АтлАсный пурпурный хитон под спудною дрезиною развит сверхмегатонной!

Мой римский воин, - белокур и строг, -
ты помоги всхожденью моему в сплетенье девственных лесов!
Заботливостью брата вЫмоли из плена межполярных снов.
Уж труд упругий наковален,тонкий в острие,продрог!

Безмолвствую. О,чадо. Напои коня водою родниковой просветлённой.
Дитя твоё,солдат,травинкою залюбовалось лозной.
Побудь. Не уходи. В семье твоей покой и утешенье, -
дождя грибного славное и тихое прозренье,
предвоскресившее нечаянное в отчий кров последнее взнесЕнье.

                ...прости...

Ну,прости ж ты меня,господи,за стопУ мою разрастрАтную!
Не прошу утоленья незрелых ранимых глубин.
СтепенЯми таких невосхОженных трОпок крутых
под свечою триАдною "Тон СтаврОн" прогреметь не спеши!
Здесь не воин один!

Во стоглАсную рОзсыпь не вклинивай зАрева!
Закипающим ладом кропИ ликостАс зоревОй!
Кропотливое,дрожью протрАвленно,тельце осеннего марева
ты пригрей нетерпения смерти тугОй!

Будь! Крепись! Не ослАмливай кротости взор.
Справедливых дорог не оставь.
Лишь живи!!!
На предзвучиях песню счинИ!
Раз такому прийти суждено, - не в упрёк, -
не дозволь покарать себя ангелу строгому!

Ревнованье небес!

Так не дай же забыться в тоске той скитальной, - 
впасть в такую завзвОйную страсть на земле!
Не желаю на прИвязи взныть поминальной
в предбарханных хоралов зыбучем котле.

В неподъёмном безмолвии свет потаённый твой
зАтемно стронул нечаянья льды.
Пропаду я в веригах осанистой дали,
и пролью тех времён межземных, -
колыбелью младенческой боли моей, -
безымянные стих и мольбы.

       ...но услышишь меня ты едва ли...

1996