Перстень

Бесцеремонная вражда в проулках памяти моей гнездится,
сцепленьем робкой мысли огибая тишину предсердья ошалелого.
Ни жар,ни холод. Голос мой,какие-то наречия постигнув,хриплой птицей
дрожит и ёжится меж фраз бравурных под пятою равнодушья прелого.
Нет сил роптать. Молчанье всё ж небеспредельно! Откос времён. Пальба.
Каких-то жутких войн и перепалок частокол,дрезиною ржавелою насупившись,
отравою до отвращенья нехмельнОй заполоняет грудь мою и шамкает: "Судьба".
В лицо сурьмяный ветер хАркает ошмётками суровых блёсен,тугие желваки опалы,
будто жернова,бездушный поршень стачивают на простенках дней терпенья моего.
Неузнанный мой путь трепещет светлою строкой над бездной опалённой,
распространяя огранённый тишиною стон,и,словно на излёте окоём взъярившейся реки,
когда сверх силы опадает кроткая листва, - звенит,звенит калёный ключик неприкаянных и сиротливых междометий,лёгких и сухих,но так и остаётся отстранённым мой взор - взорвавшаяся синева,и я забуду всё,не бывшее как-будто,но что-то несказАнное останется,вещАя облаков ночных предвечный акростих.
Всхожу на безголосый эшафот: лишь здесь моё смущенье обретает радостную силу
и освящает вЕщей птицы пленный перелёт,вторгаясь пёрышком белёсым в тихий разговор.
А там: чужой порок - невыносимый болевой порог, -
безвестное усекновение мгновенных взлётов,многоточий,тесных препинаний
в латунном свитке светлый смысл теряет,выстрадав свой непрочитанный удел,
всё на распутье в неожиданном испуге брошено на произвол скитаний,
в двойственную и невыносимую мечту всё сослано.
Повальная трясина ждёт непредпоследних жертв оцепеневшую и вздрогнувшую гроздь,
на сорванном венце и на венчальном перстне корявые наречья вЫкалив горюче.
Слово отцвело,а всё ж тружусь я,будто шут,в потешном омуте заиндевелый.
И так бывает стыдно - хоть кричи!
Ну,что с того, - оплакал иль воспел я неумело, - нетронутыми будут скрытника соляных язвищ кандалы,и голод сень мою не посещает, - я напоён осочным дном ранимых тополей,
а всё одно - восток к ночИ устало устремлён,запеленавшись в сумеречный шлейф.
Прислушиваюсь всё степеннее и зорче к непредназначенному вороху времён:
гудит и плачет в тон струна разъятых троп и гротов каменистых,натужно призывая зЕницу очей моих - изтерзанную душу - сберечь себя над пепельным жнивьём.
Превозмогая пламенеющую мглу,над пУрпуром подземных рек я вижу
бездонный каменистый небосвод калёной киновари тесных дней,
от страшной тайны до льняного откровения проделывая тонкий брод.
И светел ли восток?
К ночИ.
Оттягивая зверскую развязку,отстаивая имя и заветных песен колыбель,
я всё-таки до края вынес безоглядную двойную тяготУ когда-то сорванного восхожденья,
в разъятом предстояньи цепенея над каждым вздохом,каждою строфой,зову,зову теперь
без надобности и не впрок,до боли в темени молчу и призываю некоронованный
ранимый дар и снАдобье мгновений в ожидании напрасном,ветренном и вполузабытьи,
а всё вокруг да около в смертельной суете кружИтся и раскалывается на дроби,
будто в сусле квАсном броженье скрытое скрепляет дух хмельной -
слепая сардоническая пристань.
И что бы ни было, - полярный приговор,
отторженного и презренного признанья пепельное помелО,
иль солнце вящее погасло, -
вся жизнь моя отныне - кИпень лезвий серебристых,над торным днём зияющая безучастно.

1999