Ведьмина печаль

Сама смерть поселилась в моём жилище с недавних пор. Старуха беспрестанно курит, пьёт вино и хрустальную воду, а я всё брожу от стены до стены, гадая, как бы выгнать чертовку вон.
С тех пор, как она повязала белым платком мою мать, прошло, кажется, уже немало времени. Однако, кто же сочтёт, когда смерть, не умолкая, путает минуты с месяцами? Так и слышу старческое бормотание и мерное клацанье отточенных зубов, - "цок-цок, цок-цок, цок-цок..." - забыла я про то, как звучит тишина.
Чуть только утро забрезжит, старуха цепкими пальцами хватается за тяжёлые ставни и со стуком захлопывает их; жалуясь, плачет, будто заря вместе с ветром заговоры за ней ведут. Как бы мне с ними свидеться, сговориться? Но нет, ни к чему всё это. Знаю, что негодяйке нужно.
Отец, негодуя, уж расстался с умом, а смерть нарисовала кистью из волчьей шерсти на лице его две дуги и тонкую линию. Говорила, что знаки эти разведут его с покойницей, да знаю я, что лжёт она. Знаю и молчу, ибо хоть слово скажу - засадит старуха мне в горло свою шестигранную иглу и ходить мне до конца дней за кузнецом, что смастерил её.
По ночам, в часы, когда окна мои распахнуты, тоска моя соловьём улетает и жалобные песни выводит под лунным серпом. Наполняя отцовский бокал хрустальной водой, я размышляю, сколь долго мне ещё наблюдать за смертью и молчать под её унылые речи, заглушающие ход часов. Но думается мне, что уже недолго ждать: вернётся время в мой дом, возьмёт старуха отца под руку и уведёт, а я, наконец, впущу в свой дом зарю и утренний ветер.