Будьте добры!..

Вместо пролога:

По расчетам специалистов, мировых запасов нефти, газа и угля хватит не более, чем на 100 лет. При этом мировая энергетика на 98% является "углеродной". Все теории альтернативного энергообеспечения - не более, чем усыпляющие сказки, мифы... 

Вывод ясен...

Грядут последние времена, о чем говорил Учитель Иисус Христос своим ученикам, когда они спрашивали его: "Какой признак Твоего пришествия и кончины века?" (Матф. 24:3). Пророк отвечал им: "И будут знамения в солнце и луне и звездах, а на земле уныние народов и недоумение; и море восшумит и возмутится; люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются, и тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою великою. Когда же начнет это сбываться, тогда восклонитесь и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше." (Луки 21:25-28) 



Случай в магазине...

Бродяга похитил пакет с ветчиной в роскошном, большом магазине.
Он час перед этим давился слюной, плечом прислонившись к витрине.
Когда его зА руку грубо схватил охранник молоденький Толик,
он тихо вздохнул и пакет положил у кассы, на мраморный столик.
Какой-то мужчина в пальто дорогом, с часами «РадО» на запястье
кассирше сказал: «Хорошо быть бомжОм! Как мало им надо для счастья!..
Кусочек ветчинки да тёплый подвал; чтоб было где вытянуть ноги…
А тут… Котировки, на бирже обвал…, кредитки, «откаты», налоги…»
Он вынул бумажник, три сотни достал и, глядя на нищего с грустью,
купюры кассирше отдал и сказал: «Пробей ему. Пусть перекусит…»
Охранник бродягу тотчАс отпустил и тихо сказал без угрозы:
«Ну ладно. Катись…» И глаза опустил, чтоб скрыть набежавшие слёзы.



Суд присяжных...

Он ни в чём не хотел сознаваться,
несмотря на весомость улик.
Их же было всего лишь двенадцать,
но весь мир был зависим от них.

Приговор выносился суровый:
двадцать лет – как пожизненный срок.
И они были, в общем, готовы
подписать приговорный листок.

Суд собрался листочком бумажным
чью-то жизнь, словно каплю, смахнуть,
но внезапно один из присяжных
предложил на вещдоки взглянуть.

Остальные одиннадцать стали
в один голос его убеждать.
Дескать, что мы, ножей не видали?
Дескать, нечего время терять!

«Ну, давай поскорее подпишем
и по рюмкам коньяк разольём.
От усталости мы еле дышим».
Но упрямец стоял на своём.

Он твердил, что привычку имеет
доверять только лично себе
и что много неясностей в деле
и превратностей разных в судьбе,
и что рану глубокую можно
нанести лишь особым ножом,
что эксперты ошиблись, возможно,
и что труп нашли за гаражом…

Суд присяжных был глух к убежденьям.
Неприязненных взглядов обстрел
ощущал он, но всё же сомненья
отогнать от себя не умел.

Кто-то тихо шипел: «Очевидно,
Парень вовсе лишился ума».
Кто-то буркнул угрюмо: «Обидно!
Провались ты! Упрямый Фома!
Опоздал я на праздничный ужин.
Шеф мне это вовек не простит.
Тамада ему очень был нужен.
Без меня теперь стол загрустит».

Страсти в комнате всё накалялись:
кто зубами скрипел, кто кричал.
Десять злобились и бесновались,
а один напряжённо молчал.
Посмотрев на упрямца сурово,
перед ними он встал во весь рост
и размеренно, слово за словом
лаконичную речь произнёс:
«Торопиться нам с вами негоже.
Вот что я, господа, вам скажу:
приговор я, скорей всего, тоже
с кондачка вот так не подпишу».

Кто-то крикнул в ответ ему: «Хватит
корчить тут Иисуса Христа!
Вам бы время хоть как-то потратить!
А у нас его нет ни черта!»

И стоявший внезапно опешил,
получив этот грубый упрёк,
помолчал и сказал тихо: «Грешен.
Как забыть-то об этом я мог?
И не надо нам с вами ругаться.
Аналогия очень проста:
их тогда было тоже двенадцать,
в тот четверг за столом у Христа».
Он вздохнул тяжело и устало,
скособочился как-то весь, сел.
И такое молчанье настало,
будто в комнату ангел влетел.

А потом встал мужчина высокий –
тот, который всех громче кричал,
и сказал: «Пусть дадут нам вещдоки!
Что ж, вернёмся к началу начал…»



Памятный вечер... 

(Воспоминание стриптизёрши)

Я в тот вечер изрядно устала:
восемь раз танцевала «на бис».
Под конец чуть с шеста не упала:
от усталости руки тряслись.
В нашем клубе «на бис» вызывают
ну, от силы, разок или два.
Три почти никогда не бывает,
и понятно: «колёса», «трава»…
Мужичок до того охмурённый,
что стриптиз для него – как бега.
Нашпигован бумагой зелёной,
а мужского в нем нет ни фига.
Сунет, скажем, двадцатку под лифчик
и собою немыслимо горд.
Весь сияет, как школьник-счастливчик
и глядит свысока, будто лорд.
«Косячок», «голубая таблетка»,
три коктейля и… вот он в раю
канарейкой порхает по веткам
и выводит руладу свою.
Ну, а мы ему, в общем, до фени.
Он давно уже там, в царстве грез,
где не бабы живые, а тени,
где всё просто и всё не всерьез,
где он может в кого-то влюбиться,
позабыв о постылой жене,
или так, без постели кадриться,
не боясь оказаться в говне.
Да… Мужик измельчал до предела:
трусоват, лысоват, жирноват.
Обладатель мужицкого тела
телу этому больше не рад.
И о бабах он только мечтает.
«Стринг» приспустишь – он тихо вздохнёт,
на секунду-другую растает, 
а потом напиваться начнёт...

Мы давно уже в сказки не верим
про отважных героев с мечом.
Мужиков лишь двадцатками мерим.
Разбираемся: кто и почём.
Тот, кто платит двадцатку за танец
и при этом гордится собой,
получает кликуху «засранец»,
тот, кто две – «престарелый плэйбой»,
тот, кто три – «подгулявший дедулик»,
кто четыре – «яичко с икрой»,
тот, кто пять – «позолоченный жулик»,
тот, кто шесть – «золотой геморрой».
Семь ещё никому не давали
в заведении нашем ночном.
Эту цифру мы «гранью» прозвали
между явью и сказочным сном.
Наш стилист – боров с бритым затылком
обещал, что, немедля, нальёт
дорогого вина полбутылки
той, что сходу «семёрку» возьмёт...

И в тот вечер взяла я «семёрку».
И стилист, пунктуальный, как Бог,
приказал, чтобы бармен наш Жорка 
«Шардоне» мне плеснул в термосок.
Мужичок-то на вид был плюгавый,
но запал на меня без балды.
В дУше ржали потом всей оравой,
натирая мочалкой зады.
Девки, помню, тогда потешались:
«Коли пирсинг на малой губе,
мужики, что с тобой повстречались,
отдадут все двадцатки тебе».
Для меня и самой-то загадка –
что в тот вечер его завело.
Может классно смотрелась укладка?..
С новым лаком-то мне повезло.
Может юбка с разрезом огромным,
доходящим почти до лобка?..
Может блузка с узорчиком скромным?..
В ней меня все жалеют слегка.
Может нету конкретной причины.
Обстоятельства просто сошлись.
Так сложилось, что, вдруг, у мужчины
деньги лишние завелись;
и решил он их быстро потратить,
а тут девки вокруг, как на грех…
Не швырять же двадцатки на скатерть,
чтобы их поделили на всех.
Я, должно быть, ему подвернулась:
танцевала в тот самый момент.
И душа у него развернулась,
потянуло, вдруг, на сантимент…
В общем, он положил семь двадцаток
ровной стопочкой перед шестом.
Это тоже одна из загадок, 
над которой мы бились потом.
Почему не под «стринг», как обычно,
и не в рот, как бывает суют,
не под лифчик, что тоже привычно,
не в очко, как впихнул один шут?..
Деньги он положил с уваженьем,
как цветы у Кремлёвской стены.
Мы привыкли к любым униженьям,
и поклонники нам не нужны...

Но боюсь, что в тот памятный вечер
он сумел что-то сделать со мной...

Неужели его я не встречу
и не стану его я женой?!!




СЦЕНЫ ИЗ РЕАЛЬНОЙ ЖИЗНИ:


В больнице... 

Мир втиснулся в рамку проёма оконного:
лишь неба квадратик да дерево.
Глаза мальчугана, на смерть обречённого,
на мир этот смотрят растерянно.

Сегодня сказал на обходе профессор,
узнав результаты анализов:
«За почки бороться уже бесполезно,
Быстрее решайте с диализом».

В палате молчанье на миг воцарилось,
и даже в какой-то момент
парнишке казалось, что смерть отступилась…
И тут возразил ассистент:
«Профессор, у парня - один только полис,
и нам не дадут больше квот.
Какой там диализ? Вы шутите, что ли?
Об этом и речь не идёт!»

И старый профессор промямлил чуть слышно,
не глядя больному в глаза:
«Прости, дорогой… К сожаленью, не вышло…
Без денег сегодня нельзя».


Тревожиться повода нет... 

- Жене уж полгода, как грудь удалили, -
твердил он упрямо врачу. –
Но «химией»-то почему не лечили? -
Спросить я вас, доктор, хочу.
Слыхал я, что есть препарат дорогущий.
Бесплатно его не дают,
но с ним результаты лечения лучше.
С ним люди годами живут.
Три года назад сослуживице Вале
у вас, здесь отрезали грудь.
Врачи на Каширке потом подсказали 
к спасению правильный путь.
Сказали, что если, не мешкая, сразу
лекарственный курс провести,
то можно надеяться, что метастазы
на легких не будут расти.
Назвали они препарат заграничный,
который уже много лет
даёт результат долгосрочный, отличный,
и равных ему в мире нет.
Лечебная выгода от препарата
давно всем ученым ясна,
но есть у него небольшой недостаток:
высокая слишком цена.
Послушав врачей, Валя с мужем решили
забрать к себе Валину мать,
живущую в маленькой, старой квартире,
и эту квартиру продать.
Всё делалось в спешке.
Судьба ведь решалась!
И денег хватило едва,
и вен у Валюшки совсем не осталось,
но всё же Валюшка жива…
Так вот, милый доктор…
С чего же я начал?..
Ах, да. Есть такой препарат…
Жену по ночам беспокоить стал кашель
примерно неделю назад.
Так, может, и мне поскрести по сусекам
и это лекарство найти.
Готов взять рецепт и пойти по аптекам
московской аптечной сети.

А доктор, напрягшись, сидел в своём кресле,
не глядя мужчине в глаза.
Душа умоляла: 
- Ответь ему честно!
А разум перечил:
- Нельзя!
Рентген показал метастаз в верхней доле,
и все показания есть.
Но квота полкурса и то не покроет,
а их нужно, минимум, шесть.
А если он сам купит это лекарство –
считай, что я в петлю залез.
Поступок мой этот сочтут за бунтарство
чиновники от ОМС.
Стандарты леченья они составляют
в пределах отпущенных квот.
Лекарств дорогих в них почти не бывает,
и если узнает народ…

- Не верьте вы в детские сказки про чудо! –
промямлил он тихо в ответ. –
У вашей жены небольшая простуда.
Тревожиться повода нет. 




Попутчица... 

(Случай в троллейбусе)

Бабушка в троллейбусе, напротив,
округлив морщинистый свой ротик
и гримасу жалобную скорчив,
завела со мною разговорчик.

Парочка вопросов, как обычно:
о работе и о жизни личной.
А потом всё о себе, любимой:
горьких слов поток неудержимый.
Муж до смерти пил, не просыхая…
Дочери досталась доля злая:
тридцать лет терпеть измены зятя,
ради непутёвой внучки Кати,
чтобы в пятьдесят сгореть от рака…
Сыну дали восемь лет за драку
с причиненьем тяжких повреждений.
Он погиб в режимном учрежденье.
А причина… Кто ж её озвучит?
Сообщили про несчастный случай…
И пожил-то самую он малость!
Хорошо: детишек не осталось!
Нищету плодить – совсем не дело.
Надя их поднять бы не сумела.
Больно уж слаба она здоровьем.
Мается все время малокровьем…
Годы на капотнинском заводе
просто так, бесследно не проходят.
Из-за пятен розовых на коже
мужика с тех пор найти не может…

- Вот, спасибо, милый, что послушал!..
Наконец-то отвела я душу!
Тяжело носить в себе всё это…
Добрый человек – как лучик света!..

Бабушке, похоже, полегчало,
а меня, как будто бы не стало…
Душу, что была почти полна,
вычерпала бабушка до дна.

Я закрыл глаза и стал молиться,
чтобы снова Духом укрепиться.

Может так случиться, что придётся
из души своей, как из колодца,
дать кому-то вычерпать опять
посланную Богом Благодать...



Защитник Родины...

С фуражкой рваной,
на раздрызганной коляске,
в чужом, подобранном на мусорке пальто
он катит между респектабельных авто...

Он в восемнадцать 
защищал тебя, Россия,
твой Бизнес-Сити, что уже почти готов,
твою Рублёвскую застройку из дворцов,
покой музейный
супермаркетов роскошных,
твои Феррари, Мерседесы и Порше!..

И, вот, теперь тебя Он просит о гроше...

Но ты брезгливо 
свой надменный взор отводишь.
Ему в тебе отныне места больше нет.
Он – лишь одна из пережитых в прошлом бед...

И тут старушка 
в сером плащике, потёртом
к нему подходит, и из сморщенной руки
летят в армейскую фуражку медяки...



В Рождественскую ночь...

Под Рождество бездомный дед заночевал в пустом посёлке.
Кусочек чёрствой хлебной корки – его рождественский обед.

Ревёт метель, а может – волки, а может – голод в животе…
С одышкой (годы уж не те) дед подошёл к высокой ёлке
и из-за пазухи достал иконку с ликом Иисуса,
припомнил детство, ёлку в бусах, припомнил, как колядовал 
под Рождество в родной деревне ещё тогда, перед войной, 
водя мальчишек за собой, чтоб соблюсти обычай древний…
Иконку и нательный крестик рукой дрожащею на ель
повесил он и, как в постель, упал в сугроб. – Мы снова вместе! –
Успел сказать в последний миг, к жене усопшей обращаясь,
и, смертной мукою не маясь, утихомирился старик…

Снег мягок, нежен был, как пух. В ветвях еловых мгла металась.
У изголовья бегал заяц, а, может, чей-то добрый дух…
Пригорок. На пригорке – ёлка. Пречистым саваном на ней –
снег. Хвоя пахнет, как елей. Метель внезапно приумолкла…

Нашёл старик приют в тиши, у Вседержителя Вселенной.
Висит под небом крестик медный за упокой его души.
Прощай, старик! Прости нас, грешных! Забыли мы о доброте…

Чернеет гвоздь на бересте – там, где когда-то был скворечник…



Исповедь спецназовца...

Ты прости меня, Таня, родная!
Виноват!.. Угодил на тот свет...
и теперь, вот из самого рая
шлю тебе свой последний привет.
Слышишь?.. Пёс наш тихонечко воет.
Слышишь?.. В плаче заходится сын.
Видишь?.. Дождик старательно моет
воробья, что в проёме гардин
бьёт крылом жестяной подоконник
и стучит чёрным клювом в окно,
будто знает, что в доме покойник,
что тебе зарыдать суждено.
Вот хлестнул телефон звонкой трелью,
и тебя от волненья знобит.
Вот сейчас подполковник Савельев
тихо скажет, что я был... убит..,
что отряд наш попался в засаду,
и что мной был получен приказ
прорываться к кирпичному складу,
под которым заложен фугас.
Он расскажет про то, что твой Стёпа,
подполковник Степан Удальцов
поступил, как простой недотёпа,
пожалев одного из юнцов.
Он, конечно, так прямо не скажет,
поведёт про геройство рассказ.
Дескать, все мы умрём, коль прикажут,
дескать, все мы на то и спецназ.
Только лёгкий налёт осужденья
на красиво звучащих словах
не оставит и тени сомненья
в том, что жалок в его я глазах,
что я зря пожалел мальчугана,
утонул в синеве его глаз,
и, плечом оттолкнув капитана,
сам полез на проклятый фугас...
Перед тем, как ты стала вдовою,
а наш маленький сын сиротой,
понял я, что тебя я не стою,
что виновен я перед тобой
в том, что жизнь молодого сержанта
обменять я решил на свою,
что, увы, не хватило таланта
дать погибнуть ему в том бою…

Я из Райского вырвусь чертога,
убегу из него со всех ног.
Недостоин я милости Бога:
я себя для тебя не сберёг.



Королева 

Жёнам русских офицеров посвящается...

Её в театре называли королевой
за то, что сдержанно кивала всем подряд,
и мужички, не раз «ходившие налево»,
с благоговением выстраивались в ряд,
мечтая выменять на пошлый комплиментик,
поспешно брошенный (пусть даже невпопад),
и на заранее прикупленный букетик
её насмешливо-холодный, синий взгляд.
Легко ступая, словно лань по тропке горной,
она неспешно проходила коридор
и исчезала в артистической уборной
под теноров и баритонов дружный хор.
Представьте!.. В труппе не было мужчины,
который с ней в своих мечтах не переспал.
Любой из нас без всякой видимой причины
её невольно возводил на пьедестал.
В её одежде дорогой, но не роскошной,
причёске модной, макияже и духах
была харизма, и казалось невозможным
не утонуть в ультрамариновых глазах.
Мы были молоды, чисты душой и рады
настроить струны сердца на душевный лад
и королевские оброненные взгляды
воспринимали, как награду из наград.
Она роняла их направо и налево,
а нам присниться не могло и в страшных снах
чего ей стоило казаться королевой
с её пропиской на Борисовских прудах.
В пятиэтажке – той, что рядом с грязной лужей,
в квартирке крошечной, похожей на подвал,
она жила с отставником-майором мужем,
который двадцать лет с постели не вставал.
(Под Кандагаром, выходя из окруженья,
он в спину пулю разрывную получил,
был комиссован в тот же месяц по раненью
и обездвиженный отправлен вскоре в тыл.)
Никто из нас тогда не знал: с какою болью
смириться ей и даже свыкнуться пришлось,
что жизнь реальная была той самой ролью,
заглавной ролью, что сыграть ей привелось.
Внимая зову чисто женского начала,
она невольно в этот образ свой вошла.
При этом, мужу никогда не изменяла
и изменить при всём желаньи не могла… 
Её любовь, почти как Заповедь Завета,
была самим Всевышним послана ему.
Она была его лучом дневного света,
который может разогнать ночную тьму.




В греческой таверне... 
(Баллада о русском моряке)

Как-то мичман российского флота заглянул к нам в таверну в грозу.
Был он молод, застенчив и кроток, и в глазах — натолкли бирюзу.
Он вошёл, постоял на пороге, заказал себе «узо» стакан
и, не глядя на голые ноги балерин, исполнявших Кан-кан,
зашагал в дальний угол таверны мимо стойки и мимо стола,
за которым у нас с «благоверным» сцена ревности произошла.
В тот ненастный ноябрьский вечер мой супруг не на шутку был зол,
так как им был на стуле замечен одноглазого Педро камзол.
Признаюсь, что скандалов подобных было много за пять долгих лет.
Но на этот раз он хладнокровно из кармана достал пистолет
и навёл на меня, улыбаясь... Он меня бы конечно убил,
если б мичман, проворный, как заяц, грудь девичью собой не закрыл.
Это было нежданное чудо... Я с тех пор помешалась слегка...
Никогда! Никогда не забуду несуразную смерть моряка! 




Жалейте стариков!

Бредёт по улице старуха. Исполнен боли каждый шаг.
В глазах её - тоска и мука. Морщинок сетка на щеках.
Бредёт, на палку опираясь, глотает воздух полным ртом…
Прохожий, не скупись на жалость! Она окупится потом!
Ты не успеешь оглянуться, как сам срастёшься с костылём.
Тебе придётся класть на блюдце вставную челюсть перед сном
и по часам глотать таблетки, и кушать кашу-размазню,
супы протёртые, котлетки… (Не очень вкусную стряпню).
И пусть, когда момент приспеет покинуть сей земной предел,
тебя хоть кто-то пожалеет, как ты старуху пожалел.



ОТКРОВЕНИЯ РУССКОГО ВРАЧА:

Обращение

Слова молитв я начал понимать!.. Огнём небесным осветилось слово!..
Мне кажется, что я родился снова!.. Я ощущаю Божью Благодать!..
Я на работу в госпиталь иду и про себя молитву повторяю.
Она меня ведёт и защищает в больничном огнедышащем аду.
А, может, подыскать себе «местечко» и с поля боя в тёплый штаб уйти?..
Нет! Не могу… Пусть я сгорю, как свечка; но не сойти мне с Крестного Пути!..



А, может, это был не сон?..

Ко мне во сне пришёл Христос. Лил пот с Его лица.
Кружился нимб из ярких звёзд над тернием венца.
Он у моей постели встал, и расступилась тьма…
Он еле слышно прошептал: «Ваш мир сошёл с ума…»
Коснулся Иисус Христос меня своей рукой,
вздохнул и тихо произнёс: «Вставай. Пойдём со мной».



И вечный бой...

Каждый день ухожу на работу, как в бой.
Коридоры больницы – окоп фронтовой, а палаты – ползущие танки.
В них – танкисты: удушье, отчаянье, боль, кровь, мокрота, людские останки…
А Господь-полководец приказ отдаёт: из окопа подняться в атаку
и чеку потянуть, и рвануться вперёд, и – на танки с гранатой, без страха…


Клятва Гиппократа

Позабыл я вкус мирских услад, утонул в однообразье дней.
Пью по каплям смертоносный яд непростой профессии моей.
Накопился он в моей крови – этот сверхтоксичный цианид.
Пусть противоядием Любви душу мне Всевышний окропит!
И готов поклясться: до конца терпеливо буду крест нести,
не сниму тернового венца, не сойду с тернистого пути!..


Посмертный эпикриз (Случай из врачебной практики)

Поначалу все шло, как обычно.
Я сидел и читал эпикриз.
«Что ж, оформлено, вроде, отлично.
Только б сразу родные нашлись.
Врач дежурный не смог дозвониться –
Я взял трубку и номер набрал. –
Если станут в истерике биться,
я скажу им: «легко умирал».
Эти мысли пустые, шаблонные
я как будто писал от руки
и всё слушал гудки телефонные,
дребезжащие, злые гудки.
Всё вокруг на мгновенье застыло.
Наступил тот момент дежавю,
когда кажется: всё уже было,
всё предтечу имело свою.
Ощутив себя вдруг ясновидцем,
я попробовал предсказать
то, что в мире должно приключиться
этак, скажем, минут через пять.
Вот сейчас мой селектор проснётся,
подмигнёт своим красным глазком.
Из него женский голос польётся
с малоросским смешным говорком:
«Вы родным-то хотя б сообщили?
Время, гляньте-ка, без десяти!
Мне из морга сейчас позвонили.
Просят им эпикриз принести.
Вы проверьте в «особых отметках»,
есть ли опись зубов золотых.
Заполняла сестра – малолетка.
Я не слишком надеюсь на них».
На селектор я буду коситься,
из которого, как из дыры,
временами по каплям сочится
жидкость голоса старшей сестры.
Смысл её излияний циничных
тут же станет меня раздражать.
Поспешу я движеньем привычным
на селекторе кнопку нажать.
На обложке «истории» подпись
четко выведу твёрдой рукой
и припомню недавний свой отпуск
с накатившей внезапно тоской.
Заведённому следуя кругу,
о котором нам знать не дано,
будут мчаться, сменяя друг друга,
все событья, как кадры в кино.
Мне совсем уже стало казаться,
что в грядущее вхож я теперь.
Вот сейчас, вот сейчас постучатся
в кабинетную белую дверь.
В тот же миг она вдруг распахнётся,
и лавиной, летящей с горы,
на меня силуэт понесётся
запыхавшейся старшей сестры.
Она выпалит мне, как из пушки:
«Я вас двадцать минут прождала!»
Дверь открылась. Заходит старушка
и садится напротив стола.
Я смотрю на нее обалдело,
на нежданную гостью свою.
«Вы ко мне по какому-то делу?» –
идиотский вопрос задаю.
Она съёжилась, будто от боли,
еле слышно при этом шепча:
«Я, простите, по поводу Толи,
Анатолия Фомича.
К вам мой муж поступил в воскресенье.
Неотложка его привезла.
Почему-то его в отделенье
я сегодня с утра не нашла.
Только что мне сестричка сказала,
что куда-то его повезли.
Я бы вас беспокоить не стала,
но врачи на планёрку ушли…»
«Назовите фамилию мужа, –
с расстановкой я ей говорю. –
Нет. Спасибо. Мне паспорт не нужен.
Я по сводке сейчас посмотрю.
Головин…»
Я компьютер включаю.
На экранчике буквы зажглись.
И вот тут-то как раз вспоминаю
про подписанный мной эпикриз!
Я смотрю на обложку «истории».
Так и есть! Так и есть! Головин…
И, как будто, барахтаюсь в море,
сплошь покрытом обломками льдин.
Я в кулак собираю все силы,
чтобы встретиться взглядом с вдовой,
и мне кажется: я у могилы
с непокрытой стою головой.
Над изрытым кладбищенским полем
раздаётся пронзительный вой:
«Нет! Не смейте закапывать Толю!
Он живой! Он живой!! Он живой!!!
Сорок лет наших общих событий,
общих мыслей, мечтаний, утрат.
Наши судьбы – как тонкие нити,
что сплелись в один прочный канат.
Я дыханьем своим отогрею,
оживлю коченеющий труп.
Толя! Толя! Поверь, я сумею,
прогоню синеву с твоих губ».

В голубом полувыцветшем ситце
повлажневших старушечьих глаз
столько боли…, что перекреститься
захотелось мне прямо сейчас.
Эх, «Закон Божий» все-таки нужен!..
Достаю я свой крестик рывком,
прижимаю к губам неуклюже,
неумело крестясь кулаком.


Вечером, в Храме...

Я свечку поставлю пред образом Спаса
и, встав на колени у алтаря,
молитву шептать буду долго и страстно,
за всё, за всё Господа благодаря:
за то, что коллегам не дал ошибиться,
за то, что весь день утолял чью-то боль,
за то, что я вышел живым из больницы
и в Храм на вечернюю службу пришёл...




УЖЕ СКОРО...

(Сцена в московском метро)

Он на обрубках ног бредёт по электричке
и, ворот пальцем поправляя по привычке,
в нас тычет, тычет, тычет грязной кружкой…,
А мы все дремлем (и девчушки, и старушки,
юнцы безусые, мужи плечистые и благородные седые старики…)
сидим с застывшими, пустыми лицами…
Сердца защёлкнуты и кошельки…
И в лучшем случае один из дюжины
ему, хоть что-нибудь, да подаёт…
Земляне! Душами мы занедужили!..
Приход Спасителя грядёт, грядёт…
 


Вместо эпилога:

Воспоминания о будущем... (Триптих)

ПАМЯТЬ ЖИВАЯ... Воспоминание о будущем - 1

МЁРТВАЯ ПЛАНЕТА:

- Кто ты, девочка? Здесь находиться опасно!
Чем привлёк тебя сломанный мостик над мёртвой рекой?
Ты прикрой-ка ладошкой свои удивлённые глазки,
а не то ослепит их тяжёлый ожог лучевой!
Кто ты, девочка в ситцевом платьице белом?
В этом мире ни воздуха нет, ни земли, ни воды…
Ты откуда пришла? У тебя здесь какое-то дело?
Уходи поскорее, пока не случилось беды!..

ПАМЯТЬ ЖИВАЯ:

- Я ищу своё детство – мир, который из радостей соткан!..
Я ищу пляж речной, на котором мы с мамой моей
беззаботно лежим, наблюдая за маленькой лодкой…
В этой лодке – мой папа на удочку ловит лещей…
Вот мы с папой сидим на опушке лесной, на пенёчках.
Чуть поодаль журчит ручеёк с родниковой водой.
Папа мне говорит: «Ты испей-ка воды этой, дочка,
и тогда будешь вечно здоровенькой и молодой!..»

МЁРТВАЯ ПЛАНЕТА:

- Время нынче не то! Пить нельзя родниковую воду!
Я мертва и тлетворны: и воздух, и твердь, и вода!..
Отравили меня представители вашего рода!
Уходи поскорей! Уходи от меня навсегда!

ПАМЯТЬ ЖИВАЯ:

- Не могу я уйти, потому что я – Память живая,
неподвластная смерти семи миллиардов людей!..
Я отчётливо помню, как здесь, веселясь и играя,
дети шли по тропинке, под сенью лесных тополей…

МЁРТВАЯ ПЛАНЕТА:

- Но беспечные люди накликали страшное горе!
Из научного знанья они сотворили кошмар!
Отравили, и воздух, и сушу, и реки, и море…,
превратили планету в безжизненный каменный шар.
Может где-то найдётся другая планета, живая…
А меня ты оставь! Уходи от меня поскорей!..

ПАМЯТЬ ЖИВАЯ:

- Не могу я уйти, потому что я – Память живая, 
неподвластная смерти семи миллиардов людей!..
И мне некуда деться, от самой себя некуда деться!
Не могу я забыть синеву атмосферы земной!
Здесь прошло моё детство, моё безмятежное детство!
Я осталась без дома! О, Боже! Что будет со мной?!..

МЁРТВАЯ ПЛАНЕТА:

- Постарайся забыть всё, что было с тобой, дорогая:
как росла, как взрослела, жила под опекой моей!..

ПАМЯТЬ ЖИВАЯ:

- Не могу я уйти, потому что я – Память живая, 
неподвластная смерти семи миллиардов людей!.. 



ТЕНЬ... Воспоминание о будущем - 2

ТЕНЬ:

- Ты меня не узнала, планета? Я – тень Фукусимы.
Я парю над твоим океаном и твердью твоей.
Мы с тобой – одно целое. Мы уже неразделимы…

МЁРТВАЯ ПЛАНЕТА:

- Уходи! Ты – в ответе за семь миллиардов смертей!

ТЕНЬ:

- Так, по-твоему, я?.. Я за весь этот ужас - в ответе?..
А, давай-ка, припомним с тобою! Кто создал меня?
Это дети твои. Твои бесноватые дети!..
Обезбоженный разум предтечей стал Судного Дня!
Это он отравил тебя ядом научного знанья
и, брезгливо взирая на твой остывающий труп,
на макушку напялил корону Царя мирозданья,
демонстрируя этим, насколько он жалок и глуп!..

МЁРТВАЯ ПЛАНЕТА:

- Ну а ты…

ТЕНЬ:

- Ну а я – лишь его порожденье,
убежавший из клетки подопытный бешеный пёс.
Я смертельной болезнью твоё заразил населенье,
а потом и ему, напоследок, укусик нанёс.

МЁРТВАЯ ПЛАНЕТА:

- Ты, пожалуй, права. Всё случилось по воле Господней.
И они заслужили такой драматичный финал…

ТЕНЬ:

- Ну, прощай. Мне пора. Я – хранитель людской преисподней,
а к тебе просто так, в перерыве сюда забежал.



ДУШИ... Воспоминание о будущем - 3

ДУШИ:

- Оживи! Оживи! Оживи нас! К тебе мы взываем!
В преисподней так жарко, и нам очень хочется пить!..

ПАМЯТЬ ЖИВАЯ:

- Не терзайте меня! Я всего только – Память живая!
Не в моей это власти – кого-то из вас оживить!
Я вас очень люблю! Вы – мои неразумные дети!
Только мир этот хрупкий от вас мне уже не спасти.
Нанесли вы смертельную рану несчастной планете
тем, что сбились с пути, окончательно сбились с пути…

ДУШИ:

- Но наш путь освещал яркий светоч научного знанья!
Он нас вёл в темноте по извилистым тропам судьбы!

ПАМЯТЬ ЖИВАЯ:

- Вы чрезмерно  усердно старались познать мирозданье
и, в итоге, забыли себе приготовить гробы.
Ваши кости лежат, припорошены ядерной пылью.
Разметает их ветром по чёрным, горячим камням…
Вы поверили в сказку, а столкнулись с ужасною былью!..
Не просите меня о спасенье! Не мучьте меня!
Сколько разных галактик ещё облететь мне придётся!
И какая из них приютить согласится меня?..
Я с тоскою смотрю на зловещее, красное солнце –
полыхающий знак наступившего Судного Дня…