Вождизм, похоже, поселился

                *     *     *
Вождизм, похоже, поселился
надолго в сумрачной стране,
где каждый выйдет с жезлом тирса —
лишь только б выглядеть странней.
Огнеупорен и моторен,
почти, как доменная печь,
себя ловя же на повторе,
он будет что-нибудь — да печь.

Слова как булки без начинки,
и, в общем, выпечка смешна,
но гневный дух на нём почиет:
себя с другими не смешать.
Хоть у руки нет чувства кроме,
как чувства меры и вины,
но, за глаза вождём окормлен,
себя готов он извинить.

Меняя мир вокруг и с боку,
за подставною правотой,
не скажет новому он «с богом!»,
даже с подругой под фатой.
Зане трудиться — главный принцип,
и быть свободным от всего,
хотя иные, вроде принцев:
лишь призывают к посевной.

Каким бы равенством снабдиться,
чтоб быть ни сверху, ни внизу
и полагаться не на бицепс,
когда в зверинец навезут...
Три волосатых были в роли,
последний, справа — лысеват.
И, сколько б воздух ни вспороли,
могли без швов всё лицевать.

Только лицо моё — не камень
(пусть бы трудился с ним Роден).
Нельзя же души прикармарнивать!
сколь пред жрецами б не робел.
Оно дано не в виде блога,
живёт отец мой в нём и мать.
И, что б в нём ни было былого,
нельзя без боли изымать.

Продукт, готовый к потребленью,
я как-то мыслью не набряк,
что наши души — только тренье,
межгалактический напряг.
Вроде пылинки с Кассиопы, —
пройдя мне вверенный маршрут,
себя оплечив и опопив,
рукой проект свой завершу.

Ужо! тебе, подкидыш славный,
везучей твари исполин.
Пришёл, чтоб время обезглавить,
неопалимое — спалить.
Расквартированный, —  где воздух,
с квадратным видом из окна,
крикливой жаброй, как довозит, —
в 2 на 2 примется изгнать.

И так по кругу, с вестибюля,
не с той, так с этой пятерни,
реинкарнацию выгуливая
и образцы отматерив, —
идёшь как помесь носорога
и отрицательной звезды, —
когда б совет трёхсот растрогал, 
в свой жёсткий лагерь отвезли б.

Так, с бранденбургской, типо, дачи,
не знавшей прежде свист щегла,
с пугливым окриком потлача,
во мне б душа моя взошла.
Не обведён в кружок пока что:
со стадиона взять под ствол —
могу крылом души покачивать
над вешним миром, что подцвёл.

Охват орлановый не страшен:
где Гималаи? где Урал?
Страшней всего — себя выспрашивать,
чтоб ради рифмы ни приврал.
Молчанье Музы непомерно.
Оно — расплата за слова,
где сам, похоже, не поверил
в того, кто мир твой заслонял.

Сидят застенком — души греют,
где б Прометей ни кинул кость.
Но всяк заплатит, вроде Грея,
на что б с руки их ни влеклось.
Так что ж есть образ, как не ширма,
остаток трёпа напоказ,
где в сжатом виде — коль расширить —
ты б лет так 100 под формой гас?