Народная любовь

Ну и не отвалится у Наркома самому встать к станку. Никто не говорит, что он должен норму выдавать, но как работает станок чтобы знать, ничего тут плохого или анекдотического не вижу.

О том, как мы шли в ледяной ночи,
И мечами могилы рубили во льдах,
О том, как к рукам прикипали мечи,
А слёзы леденели в глазах,

Из ладоней распоротых, как из чаш,
Мы на тризнах пили кровь, как вино,
С нами плакал и пел повелитель наш -
Он всегда и во всём с нами был заодно.

"Айрэ и Саруман"

И генерал, опять же, из сержантов выслуживается. Что за особенная радость быть генералом? Такая же работа, только ответственнее. А вот, у Толкиена, был князь Имраиль. Типо генерал, он семьсот человек привёл, прекрасно обученных драться. И там над стенами осаждённой крепости чёрные мороки летали, как налетят, у защитников руки опускаются, оружие из рук валится. Так князь имраиль лично раз за разом обходил укрепления, и боевой дух к защитникам в его присутствии возвращался. Однажды, когда евреи бились с какой-то очередной народностью, Моисей стоял над всем этим на горе с поднятыми вверх руками. Когда его руки быфли подняты, оделевали евреи, а когда он их опускал, одолевали враги евреев. Битва длилась весь день это точно, может и не один. Так к Моисею помощники оказались приставлены, которые поддерживали его руки. А Давид, например, сам дрался впереди войска.

такая же работа у генерала, и радоваться чину особо нечего, это как дней рождения не празднуют:

http://www.youtube.com/watch?v=q--QvfGNABQ

*
Это наша земля. Та, среди кошмара и унылого пейзажа которой мы выросли. Другой у нас нет.

Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
и отсюда -- все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними, как мокрый волос,
если вьется вообще. Облокотясь на локоть,
раковина ушная в них различит не рокот,
но хлопки полотна, ставень, ладоней, чайник,
кипящий на керосинке, максимум -- крики чаек.
В этих плоских краях то и хранит от фальши
сердце, что скрыться негде и видно дальше.
Это только для звука пространство всегда помеха:
глаз не посетует на недостаток эха.

И.Бродский

Вьюга

Тень за тенью бежит - не догонит,
вдоль по стенке... Лежи, не ворчи.
Стонет ветер? И пусть себе стонет.
Иль тебе не тепло на печи?

Ночь лихая... Тоска избяная...
Что ж не спится? Иль ветра боюсь?
Это - Русь, а не вьюга степная!
Это корчится черная Русь!

Ах, как воет, как бьется - кликуша!
Коли можешь - пойди и спаси!
А тебе-то что? Полно, не слушай...
Обойдемся и так, без Руси!

Стонет ветер все тише и тише...
Да как взвизгнет! Ах, жутко в степи...
Завтра будут сугробы до крыши...
То-то вьюга! Да ну ее! Спи.

Вл.Набоков

Здесь все то же, то же, что и прежде,
Здесь напрасным кажется мечтать.
В доме у дороги непроезжей
Надо рано ставни запирать.

Тихий дом мой пусть и неприветлив,
Он на лес глядит одним окном,
В нем кого-то вынули из петли
И бранили мертвого потом.

Был он грустен или тайно-весел,
Только смерть - большое торжество.
На истертом красном плюше кресел
Изредка мелькает тень его.

И часы с кукушкой ночи рады,
Все слышней их четкий разговор.
В щелочку смотрю я: конокрады
Зажигают под холмом костер.

И, пророча близкое ненастье,
Низко, низко стелется дымок.
Мне не страшно. Я ношу на счастье
Темно-синий шелковый шнурок.

Анна Ахматова

И , вытянув дрожащие руки, стараясь преградить ангелам
путь, я стал хвататься за края их ярких риз, за волнистую,
жаркую бахрому изогнутых перьев, скользящих сквозь пальцы мои,
как пушистые цветы, я стонал, я метался, я в исступленье
вымаливал подаянье, но ангелы шли вперед и вперед, не замечая
меня, обратив ввысь точеные лики. Стремились их сонмы на
райский праздник, в нестерпимо сияющий просвет, где клубилось и
дышало Божество: о нем я не смел помыслить. Я видел огненные
паутины, брызги, узоры на гигантских, рдяных, рыжих, фиолетовых
крыльях, и надо мной проходили волны пушистого шелеста, шныряли
бирюзовые птицы в радужных венцах, плыли цветы, срываясь с
блестящих ветвей... "Стой, выслушай меня",-- кричал я, пытаясь
обнять легкие ангельские ноги,-- но их ступни -- неощутимые,
неудержимые -- скользили через мои протянутые руки, и края
широких крыл, вея мимо, только опаляли мне губы. И вдали
золотой просвет между сочной четко расцвеченных скал заполнялся
их плещущей бурей; уходили они, уходили, замирал высокий
взволнованный смех райских птиц, перестали слетать цветы с
деревьев: я ослабел, затих...
И тогда случилось чудо: отстал один из последних ангелов,
и обернулся, и тихо приблизился ко мне. Я увидел его глубокие,
пристальные, алмазные очи под стремительными дугами бровей. На
ребрах раскинутых крыл мерцал как будто иней, а сами крылья
были серые, неописуемого оттенка серого, и каждое перо
оканчивалось серебристым серпом. Лик его, очерк чуть
улыбающихся губи прямого, чистого лба напоминал мне черты,
виденные на земле. Казалось, слились в единый чудесный лик
изгибы, лучи и прелесть всех любимых мною лиц -- черты людей,
давно ушедших от меня. Казалось, все те знакомые звуки, что
отдельно касались слуха моего, ныне заключены в единый
совершенный напев.
Он подошел ко мне, он улыбался, я не мог смотреть на него.
Но, взглянув на его ноги, я заметил сетку голубых жилок на
ступне и одну бледную родинку -- и по этим жилкам, и по этому
пятнышку я понял, что он еще не совсем отвернулся от земли, что
он может понять мою молитву.
И тогда, склонив голову, прижав обожженные, яркой глиной
испачканные ладони к ослепленным глазам, я стал рассказывать
свою скорбь. Хотелось мне объяснить, как .прекрасна моя страна
и как страшен ее черный обморок, но нужных слов я не находил.
Торопясь и повторяясь, я лепетал все о каких-то мелочах, о
каком-то сгоревшем доме, гдр некогда солнечный лоск половиц
отражался в наклонном зеркале, о старых книгах и старых липах
лепетал я, о безделушках, о первых моих стихах в кобальтовой
школьной тетради, о каком-то сером валуне, обросшем дикой
малиной посреди поля, полного скабиоз и ромашек, но самое
главное я никак высказать не мог -- путался я, осекался, и
начинал сызнова, и опять беспомощной скороговоркой рассказывал
о комнатах в прохладной и звонкой усадьбе, о липах, о первой
любви, о шмелях, спящих на скабиозах... Казалось мне, что вот
сейчас-сейчас дойду до самого главного, объясню все горе моей
родины, но почему-то я мог вспомнить только о вещах маленьких,
совсем земных, не умеющих ни говорить, ни плакать теми
крупными, жгучими, страшными слезами, о которых я хотел и не
мог рассказать...

Вл.Набоков

*
А важных дел нет. Есть только обыкновенные повседневные дела, из них и составляются дела важные.

*
У нас Вождь стал Вождём потому что всех любил горячо, это бесперебойно давало ему Силу. я этого не понимаю, у меня всё на технике и ежедневных упражнениях. В сказке надо было перейти реку, посредине которой стоял вражеский город, так Шаста, это наш вождь типо, предлагал перейти выше по течению, на, понимаешь ли, духовных озарениях, которые имеют свойство в самый ответственный момент обрываться. а то ещё девочка увидела в лесу призрак Великого Льва, и сманила всю компанию вслед за ним в обратную сторону от дороги, а дорогу требовалось пройти как можно быстрее. И вот приводит всех призрак к обрыву и сигают вниз, она недолго думая вслед свиганулда, и тут внизу обнаружилась тропинка, которой сверху видно не было. Так вот наш Вождь и решил, если какой призрак сигает с какого обрыва, значит, там и выход; ни одного призрака, ни одного обрыва не пропускал, ну и все свои мозги там под обрывами оставил. Всё-таки думать и сомневаться иногда тоже надо.

Аравис, это типо я, предлагала перейти реку ниже по течению: на расчисленных и затверженных техниках и практиках, которым обучена была с малолетства.

В споре победила Хвин, которая предложила переодеться простолюдинами и пройти через сам вражеский город, в котором компанию точно не будут искать.

Агата Кристи 4   03.07.2017 23:14   •   Заявить о нарушении