Еще одно письмо

Ленинградская полночь. Фонари мельтешат, как созвездья.
В полутьмах не найти перекрестка - читай перекрестья.
Тени черных осин перерезали горло дороги.
Ленинградская полночь. Колыбель безмятежной тревоги.

Я стою над водой. Я над гладью стою водяною.
Эта ночь, Боже мой! Эта черная ночь надо мною.
Ничего не видать! Ничего не увидеть за нею.
Так черно, что и сам я, наверное, тоже чернею.

Воспаленные мысли к виску прижимаю рукою.
То шептанье твое померещится мне над рекою,
то твоя бездыханная нежность, то твоя черноокость.
Я стою и смотрю. Но со мной лишь моя одинокость.

Не дано прикоснуться. Не дано тебя слышать и видеть.
Не дано полюбить. Не дано тебя возненавидеть.
Где-то там, далека бесконечно, бесконечно пустынна,
ты как черная птица взмахнула с нечетного тына.

Боже, как ты быстра! Не погнать за тобой самолета.
Так быстра, как фотоны, твое создававшие фото.
В этих новых слоях атмосферы, где бесчинно и люто,
Ты паришь высоко, но на свете не снишься кому-то.

Боже мой! Боже мой! В этот век, где вокруг только пластик,
отовсюду стираю тебя, но стирается ластик.
Отовсюду сдираю эту память, как пустую афишу.
Потому что не вижу тебя, потому что не слышу.

Так лети же! Лети в безотчетность, как черная птица.
Не проститься с тобой, так хотя бы с собою проститься.
Поджигаю тебя, не тебя, но себя отвергая.
Пропади же ты пропадом, догорая, моя дорогая.

До свиданья! Гудбай. Это больше не ты. Это некто.
До свиданья! Гудбай. По нулям твои брутто и нетто.
Темноты, черноты навсегда овдовевшая дочка.
До свиданья! Гудбай. Не нашедшая площади точка.