Зёрна посева 41 года

Жилистой рукой их бросили в поле.
Поближе друг к другу, - ведь их так не много.
Не выбросили – нет. Они знали.
Во что-то верили, чего-то ждали.

А Он все молчал, переминался.
Вдруг дернулся, выпрямился, рассмеялся,
Тут же погас, усмешка скривила рот.
Сгорбился, махнул и побрел на Восток.

И они слышали, как Он ушел.
Не так, как всегда,-
Осторожно, боясь наступить, тяжело.
А Он торопился уйти, ноги вязли в земле,
Молившей остаться его хоть на месяц,... на день.

Он их бросил, надеясь, что все же взойдут.
Эти были последние. Жалко если умрут.
Это были не лучшие, но тоже зерна,
Почерневшие, сморщенные, глядящие исподлобья.

Он ушел ...
Они остались посреди большого поля.
Донеслося: «Братцы, каюсь!», но никто из них не понял.
Знали все – держаться надо и трепались помаленьку
Про свою такую долю, про родимую земельку.

Кто с под Харькова, кто с Вязьмы, кто из Тулы, Могилёва,
Но с ладоней здесь стряхнули, в это черное мерзлое поле.
И они закопались поглубже, гордость покажут потом.
Напоследок все оглянулись, все нормально,- он уже далеко.
--------
Их трепали ветрами,
Дождями вымывали землю,
Жгли огнем и втаптывали злобно,
Но они плевали кровью,
и плакали кровью
Говорили: «жалко землю только,
Ей то за что?
Нам-то понятно -  такая доля, мы ведь зёрна!»

Они исхудали, съежились, зачерствели.
Их вымотали, но не сломили.
И они, погибая кричали,
или пели,
или молчали,-
ведь они были все Зёрна, -
Кто из Питера, кто из  Ровно.
--------
А Он вернулся через три года, бурей прогнав ветер.
Но голо  черное поле, только в центре,-
Мак темно-кровавый зияет на черной ладони,
Раня руку и сердце болью до самого корня.