Магнитные поля

;                Чтобы разжечь войну, достаточно одной жизни,
                а чтобы остановить – нужны миллионы жизней.
                Венедикт Немов.

                Самые грандиозные битвы
                ;происходят между ничтожествами.
;                Сергей Федин.


   

1.
Падая ниц, как под нож баран -
богобоязненно щурясь в кокарду,
чувствуешь радость, пока генерал
утюжит рукой пожелтевшую карту.

На ней всё знакомо - поля, холмы,
реки дорог  впадающие в вокзалы,
жирные пятна от крошек халвы
в суме - секретные инициалы

внуков. Их видно, не меньше ста!
Отсюда вся неприязнь к однофамильцам.
Память стирает всё: редуты, крепости, города,
залпы салюта, но особенно лица.

Серые, черные, в соли, в пыли,
в копоти, как вензеля преисподней,
четко чеканя на карте Земли,
вот, что мерещится, стало сегодня.

Сколько их было? Он помнит едва
их имена, а тем более смерти.
Лампа, очки, полустёртый овал
кресла – остаток его круговерти.

Рядом гудит задыхаясь камин
силясь раскрыть ему тайные недра
той пустоты, что довлела над ним,
стон поражения в эхе победном

выплеснет разом, весь жар на-гора,
ропот знамен, с офицерским усердием,
чтоб на плацу под разрывы «ура!»
пересмотреть отношение к смерти.

Смерть есть – ничто: сон! иллюзия! бред!
галлюцинация! Даже не важно
верить, что нету достойней побед
там, где сойдутся полки в рукопашной

битве. Как свет по краям темноты,
сердце латает, латает иголка…         
Сердце его, плюс воинственный пыл:
корень квадрата мистерии долга.

Каяться? Разве сомненья дают       
чувствовать кожей, прожилкою, порой:
то, что не зря презирался в строю
страх отступления в точке опоры.

Нет ничего. И обиды не в счет.
Хуже по ветру размазывать сопли.
Ясность рассудку  по праву вернёт
беглый обзор полевого бинокля.


2.
Женщин влечет офицерская стать,
а офицеров их статика кружев,
лишь генералам статично верна
трезвая сталь именного оружья.

С этим и чиститься  ныне легко -
зная зависимость к ней полководца.
Звезды сверкают с вселенной погон
ярче, чем небу порой достаётся.      

Верю, не в том раздражать полынью,   
много своих не утопленных в небе.
Явь: это жалкий мираж на корню
пышных фанфар, поминальных молебен,

где поутру побратавшись с врагом
прячут в песок топоры, томагавки…
После застолий, без звания в ком,
китель не пули - страшится булавки

орденских планок. Отныне и впредь, 
мирно насупившись на юбилее,
пуговиц нет, (и не надо жалеть!)
ибо и те в холода не жалели.

В горле першит - сильно хочется пить
после «всемирных» тостов за победу,
дело пустое - вытравливать нить
прошлых ошибок из орденской ленты.

Всё отболело без слез, без мольбы,
перегорело - как лампа в торшере,
даже во сне  повторение судьбы
завоевателя тоже сражение!

Многоголосы тамтамы войны,               
жару подобны искрящие фразы:
те, по которым сверялись псалмы 
пламенных строк боевого приказа.

Властно скользит по планшету рука
шероховатостей не различая.
Что там под ней - жар пустыни? снега?
В чашке трофейной, остывшего чая

пару глотков, дотянуться нет сил:
ноют суставы, усилился кашель.
Мир без сражения – невыносим,
без ординарца воинственно страшен.

Нет, он не слаб – на износе душа,    
в приступах страха, роптания, жалоб
хватит ли сил до конца пробежать               
минное поле его мемуаров?

В чём он ошибся? В чём совесть винит?
Кто даст с финала поправку до старта?   
Сон – панацея, но взгляд как магнит   
тянет его в пожелтевшую карту.

Крупно зевая (по ходу дня)
он безнадёжно буравит сквозь призму
очков – поля, после войны – поля,
поля засеянные человеческой жизнью...