Багги-Бегемот

(глава 27 из рукописи романа "Мистерия точка ру")

    Зима загнала осиновый кол мороза в сердце южного города, а он, как обычно, оказался к этому не готов. Легко одетый и слегка протапливаемый, он корчился в судорогах транспортных и продуктовых перебоев, фонтанируя при этом бесцветной кровью из рвущихся артерий водоснабжения, однако сосать кровь из жителей не переставал. Тяжелее всего эту потерю крови переносили бомжи, бюджетники, пенсионеры и наследственные интеллигенты, одинаково не приспособленные ни к погодным, ни к экономическим перепадам.
    Потомственный искусствовед Бэллочка принадлежала к последней категории. В конце осени неведомая чиновница от культуры сократила ее с должности заведующей архивом Музея, – зачем нужен искусствовед, когда есть ночной сторож, на коего можно возложить присмотр за архивом, увеличив его зарплату на сумму, равную стоимости двух бутылок водки! Это ж какая экономия для городской казны!..
В свое время Бэллочка могла бы выдернуть свои корни Здесь, чтобы пустить их Там, но нашла вескую на ее взгляд причину не выдергиваться – свой Музей, – поэтому ныне оказалась в том самом месте человеческого тела, которую г.Бог прилепил к пояснично-крестцовому отделу позвоночника. Ее хронический эстетизм не позволял ей выйти с плакатом на площадь или со шмотками на барахолку даже во имя хлеба насущного. При мысли продать раритет из личной библиотеки она падала в обморок. В кадровом агентстве сочувственно разводили руками и советовали заняться индивидуальной трудовой деятельностью.
    И однажды она дала в газету «Из уст в уста» бесплатное объявление следующего содержания: «Даю уроки музыки, рисования, этикета, итальянского и французского языков. Недорого!». Через неделю раздался звонок, и старческий голос в трубке подписал ей приговор – если не смертный, то около того.
– Это вы давали объявление? И кто-нибудь вас захотел? Деточка, ну кто так себя продает? Вы же себе цены не знаете и знать не хотите. Надо было написать вот так: «Делаю Моцартов, Эйнштейнов и Леонардо да Винчи из лодырей, тупиц и неучей. Задорого!» Вы меня понимаете, да?..
Она понимала, но не могла. И вскоре от и без того миниатюрной Бэллочки остались только глаза, нос и феноменальное знание искусства Мира, которое заполняло ее мозг настолько, что для искусства выживания там просто не оставалось места. И неизвестно, с какого моста в какую воду она бы прыгнула, если бы не Багги...

    Его подбросили год назад под музейную дверь – черный рахитичный овальчик на кривых разъезжающихся лапках, – сходство с жуком было явным, поэтому кличка Багги утвердилась единогласно. Поначалу он жил в Музее, подкармливаемый всем коллективом, но после того случая, когда его застали за точкой коготков об картину дорогостоящего местного художника-портретиста-пуантелиста, лафа закончилась. Заберите его кто-нибудь или – на помойку! И Бэллочка забрала. Между ними установилась некая духовная связь, и порой казалось, что он видит ее насквозь и глубже, и что он не совсем кот. Одни только глаза густой васильковой синевы чего стоят! Вот и теперь он добровольно делил с ней тяготы зимы и кризиса, наотрез отказываясь вести уличный образ жизни. А дела его хрупкой хозяйки между тем зашли в окончательный тупик: ему – столовая ложка постной гречки и цветок алоэ на подоконнике, ей – кружка кипятка, плед и книга... Все шло к тому, чтобы тихой трагедией закончиться для обоих, если бы не Муза.

   В январе, невзирая на лютый минус, в городе появились веселенькие афиши, причем в самых неожиданных местах, включая туалет на центральном рынке. На ярко-желтом фоне был изображен черный котище с вилкой в когтистой лапе и с нанизанным на нее соленым грибочком. Текст афиши гласил: «Общество независимых фелинологов «Маргарита» приглашает владельцев черных кошек принять участие в конкурсе им. М. Булгакова на лучшего кота Бегемота. Главный приз – поездка в Москву на Патриаршие пруды. Справки по телефону...»
Эта самая афиша заставила Музу мгновенно вспомнить о существовании Бэллочки и Багги. Примчавшись в редакцию, первым делом она позвонила фелинологам и уточнила условия (самец, не менее 7кг) и дату (середина марта). Потом набрала номер хозяйки потенциального Бегемота. Голос на другом конце провода показался ей неземным, Муза почуяла неладное, и через полчаса она уже входила в незапертую дверь Бэллочки. Профессиональному журналисту достаточно было одного взгляда, чтобы оценить обстановочку. Она вихрем вылетела из квартиры и вихрем же влетела в ближайший магазин.
 – Что, Музочка, сынок приезжает? – участливо спросила знакомая продавщица, наблюдая за тем, с какой скоростью и в каком количестве затаривается звезда местной прессы.
– Нет, человек умирает с голоду! – рявкнула обычно подчеркнуто вежливая Муза без отрыва от процесса.
Продавщица заойкала, засуетилась, заметалась по другим отделам, и вскоре приволокла два увесистых пакета своих заначек, присовокупив к ним грузчика, пинком оторванного от полторашки пива и телевизора в подсобке. Муза, не привыкшая ни к телячьим нежностям, ни к благотворительности, чуть не расплакалась, уткнувшись лицом в пышный бюст доброй женщины. Та приобняла ее так, что хрустнули кости, и благословила: «Иди, родная, спасай голодающих. Авось так весь мир спасешь...»

– Сначала покорми кота, – прошептала Бэллочка прежде чем упасть в обморок, и Муза заметалась по квартире в поисках нашатырного спирта и кота одновременно и обнаружила то и другое в одном месте, на подоконнике. От Багги остался плоский кусок замызганного меха с глазами, гипнотизирующими спящую между рамами муху. От нашатырного спирта осталось ровно столько, чтобы оказать одноразовую помощь. Пузырек под нос одной, банка с рыбой под нос другому. Первой зашевелилась Бэлла. Кот подал признаки жизни только после того, как Муза несколько раз мазнула его по носу пальцем, обмакнутым в банку. Встать он не мог, поэтому ел, запуская лапу в банку и нанизывая кильку на когти. Бэллочка не то плакала, не то смеялась, а Муза чуть ли не насильно пыталась ее накормить через «не хочу - не могу - не буду».
На следующий день в акцию по спасению Багги втянулись еще два наследственных интеллигента: разумеется, Сидоров, и, как ни странно, хозяин зоомагазинчика по прозвищу Матроскин, получивший этот ярлычок за плотное телосложение, хитрющий прищур, сытую улыбку и страсть к рубашкам в крупную полоску. Муза выполняла функции кормчего и кормильца в радиусе квартиры Бэллочки, Сидорову было поручено выколачивать долги из Музиных должников, а таковых скопилось немало, Матроскину же досталось самое трудное: раздобыть «то, не знаю что» для доведения Багги до имиджа булгаковского персонажа, причем за два месяца...
   Багги принимал подношения и возню вокруг него весьма благосклонно, радуя прямоходящих стабильной прибавкой в весе, однако спящую между стекол муху навещать не забывал, словно ее пробуждение было для него жизненно важным. Он позволял купать и вычесывать себя, чистить зубы щеткой и заталкивать в рот противные пищевые добавки, взвешивать и делать прививки, подстригать когти и пудрить жабо, – и все это с безропотностью плюшевой игрушки. В его быстрорастущее пузико, как в черную дыру, проваливались финские корма, голландские витамины и местные сливки. Единственное, чего Багги не мог понять, – откуда вдруг такое счастье? Может, муха объяснит, когда проснется...

   Она проснулась в начале марта, и Багги возвестил ее пробуждение громогласным «нрняу-ауа!». Он орал всю ночь, пытаясь оповестить всех живущих в радиусе квартала о ее пробуждении, подозрительно совпавшем с приходом весны, с невероятно вкусной кормежкой и такими же невероятными запахами из открытой форточки. Видимо, прямоходящие тоже обрадовались пробуждению мухи, потому что тоже устроили себе праздники – два подряд. На первом они бурно обсуждали его, Багги, семикилограммовость, а на втором мужские особи обхаживали женских... О, как чудно хрустят на зубах стебли этих весенних цветов! И чего это мама Бэлла так разволновалась? Что-о-о? Ошейник? Поводок? Ладно, пойду на окно к моей мухе...

   Конкурс имени М. Булгакова проводился в доме культуры бывшего авиастроительного завода, ныне растасканного на множество мелких фирмочек, озабоченных созиданием ширпотреба – от жесткой мочалки до мягкой мебели. Но актовый зал остался неприкосновенным. Сидоров боялся заностальгировать – как никак, десять лет в КБ этого самого завода! – но, увы, никаких чувств, акромя желания победить в этом сюрреалистическом конкурсе, у него не возникло. Зато оформление зала повергло в шок – и не только его. По обе стороны сцены расположились клетки для конкурсантов, по пятнадцать с каждой стороны, задрапированные с боков и сзади красным шелком (еще советского производства), так и не успевшим стать флагами. Перед сценой громоздился старый партийный стол для жюри, нагло переживший своих прежних хозяев и безропотно отдавшийся новым. На заднике сцены прикрывал дыры огромный портрет зрелой дамы в декольте с медальоном старинной работы. Муза пояснила, что это и есть Маргарита, предводитель кошачьего клуба и организатор всего этого шабаша.
   Когда ошалевшие конкурсанты заполнили клетки, зрелище приобрело почти инфернальный оттенок. Три десятка крупных черных зверюг на красном фоне, ежесекундно освещаемые фотовспышками, казались частью ирреального мира, каким-то боком вломившегося в серую провинциальную действительность. А когда из-за кулис вынырнули три члена жюри в костюмах булгаковских персонажей, по идее изображающих Воланда, Маргариту и Мастера, по залу прокатился гул восхищения. И только Сидоров переглянулся с давящейся смехом Музой и тихо выдохнул: «Семейка Адамс!».
   Действительно, члены жюри были семейкой: Воланд, то бишь, старый ветеринар Копыто, доводился отцом нынешней Маргарите, а Мастера изображал ее супруг, в действительности же – часовых дел мастер. После долгих реверансов наконец-таки покатило действо. Два молодых ассистента с внешностью кого-то среднего между менеджером из МакДональдса и комсомольским секретарем выносили на сцену клетку с очередным претендентом на звание Бегемота, а его владелица выдавала душещипательную историю из его кошачьей биографии, типа «а мой бегемотик однажды наелся елочной фольги...» или «мой пусик меня так ревнует, что однажды выскочил из-под ванны и вцепился мужу прямо в...». Растроганная публика сморкалась в платочки, предусмотрительно розданные ассистентами при входе. Не реагировала только Бэллочка, застыв скульптурой из белого мрамора посреди всей этой уже явно предсказуемой вакханалии в красно-черных тонах...
   Багги был лучшим, и это видели все. Кроме жюри. Победил некто не слишком крупный, хоть и пантерообразный, принадлежавший крашеной толстухе с приклеенными ресницами и целлюлитом, свисающим на коленки. Она изображала плохо сыгранный восторг, а публика недовольно роптала. Жюри было глухо. В тот торжественный момент, когда ей вручали путевку по булгаковским местам, случилось то, что по-видимому должно было случиться. Багги поднял своей большой умной башкой крышку клетки, мягко выпрыгнул из нее и направился прямиком на сцену. Бэллочка стала еще белее, Муза рванулась было перехватить кота, но Сидоров перехватил ее. И Багги сделал то, что должен был сделать. Он издал брачный клич, развернулся своим роскошным хвостярой к жюри и пометил их мощной струей настоящего самца-победителя. Дальше было еще веселей. Лже-призер прогнул спину, затопотал задними лапками и, оттолкнувшись от целлюлита, бросился под Багги...
– Да это же кошка! – хором взревел зал.
– Мрау-ау-ау! – подтвердили из клеток возбужденные и неуправляемые самцы.

   Их выносили вместе с клетками, поливая холодной водой и руганью. И только довольный содеянным Багги важно шествовал рядом с хозяйкой на поводке по весенней улице, навстречу новой жизни. Сейчас он придет домой и расскажет мухе о своем подвиге. А еще о том, что в июле Маргарита вынесет на птичий рынок четырех двухмесячных чертенят с ярко-голубыми глазами, потому что блондинка с наклеенными ресницами – ее дочь, а покрытая им сегодня пантера – ее кошка. А что придется теперь полгорода обгуливать, – так без проблем и за деньги. Вообще-то, хороший мужик, этот Матроскин...

*Сегодня день рождения Михаила Булгакова.
** В основе сюжета лежат реальные события 90-х.