Проводы Гвардии. 1914 год

Мерным шагом двигались колонны,
Лошади ступали тяжело,
Гвардия грузилась в эшелоны,
Покидая Царское Село.

В воздухе холодном и упругом
Вечер плыл, густея синевой.
И стояли тесным полукругом
Кирасиры в форме полевой.

А вокруг в такой же серой форме,
Как из бездны, рос поток людской,
Медленно стекая по платформе
Гулкой человеческой рекой.

И слова прощания звучали,
Лязгали, гудели поезда.
И глазами, полными печали,
Женщины глядели в никуда.

Полыхала даль у горизонта,
Будто воспалённая гортань,
И казалось, до сплошного фронта
Можно дотянуться, лишь привстань.

Но была команда: «По вагонам!»
И составы двинулись, звеня.
И пропал за дальним перегоном
Отблеск умирающего дня.
  __________________
  * Фото 1914 года. На старом снимке –
     лики людей из эпохи столетней давности,
     из времён I–й мировой (Великой) войны, оболганной
     коммунистами и до сих пор остающейся "забытой и
     неизвестной"...

"Когда б вы знали из какого сора растут стихи..." писала Ана Ахматова, а я бы добавил – и при каких совсем не лирических обстоятельствах они порой возникают... "Проводы Гвардии" появились у меня весной 2002 года, когда я лежал в реанимации. Разрыв двенадцатипёрстной, большая потеря крови, настроение хуже не бывает, а в голове строчки вертятся о Первой мировой, об отъезжающих на фронт гвардейцах. Почему именно эти стихи, в последствии ставшие песней, пришли именно тогда, а не раньше и не позже? Ответ мне неведом.

Но в мае 2018-го они мне аукнулись в Царском Селе очень романтическим образом. Выступаю я на вечере, посвящённом Дню рождения нашего последнего Государя, который организовал и вёл известный петербуржец – искусствовед, историк, библиофил Андрей Барановский, читаю эти стихи и многие другие, а в финале, на бис, строчки только что написанные и посвящённые моей синеглазой музе: "Безнадёжно любя, я вздохну поутру, как бывалый поручик в отставке: целовать бы тебя на балтийском ветру где–нибудь у Лебяжьей канавки...".

Выступление окончено, ухожу от микрофона, иду сквозь публику, вдруг чувствую кто–то дёргает меня за рукав, оборачиваюсь – девчушка лет 15–ти, школьница; смотрит на меня и говорит: "А можно я вас поцелую? У меня прадедушка кирасиром был, погиб в Первую мировую, а вы про него стихи написали..." и чмокает меня в щёку. Я не то чтобы смутился, но слегка ошалел от такого кульбита. И в тот раз постеснялся даже сказать друзьям об этом. Вот, правда, не знаешь порой, как твоё слово отзовётся и в ком...