Хайдеггер, Пруст и Мераб

   У Хайдеггера есть прямая перекличка с прустовской темой - зова Бытия.Причём Хайдеггер прямо говорит сначала об увидении, а затем вовсе не о разгадывании как у Пруста, что свойственно наверное больше новоевропейскому человеку, но об отдаче целиком и полностью увиденному, что более походит на древних греков, и тогда, если мы "отдаёмся", оно само в нас нечто порождает.
Но может "затронуться" ещё не значит увидеть, а значит лишь попытаться разгадать и тем самым увидеть - то есть, только тогда увидеть? А уже увиденному - можно отдаваться. Но обычно всё это настолько растянуто в человеческом времени, что тухнет на первоначальных этапах, так и не разгаданное, неувиденное. В лучшем случае мы только чувствуем прикосновения и призывы.
   Хайдеггер также выделяет значимость именно зрительных образов, и у греков в том числе. Однако, тут же вспоминается Сократ, который "слышал", а не "видел" своего даймона. И голоса Жанны дАрк.
   Несомненно одно - неотчуждённое начало это услышанное или увиденное. Оно - начало пути восхождения того, кто сумел услышать и увидеть.
Поэтому очевидно прустовская тема, как и мерабовская лежит ещё "до" этого начала, "до" этого действия... Пруст и Мераб работают с попытками - услышать или увидеть, то есть не пройти мимо. Сам этап "увидения" в таком случае растягивается на несколько моментов - затронутость зовом Бытия, повторяемость этой затронутости в разных образах и случаях, предчувствие "значимости" этой затронутости, работа по вытаскиванию себя из того, что мешает увидеть, путь к затрагиваемому. В общем попытка собрать себя в некоторую такую цельность, в которой уже изначально пребывали, допустим, и Сократ, и Жанна дАрк, а посему могли видеть "сразу", мы же к такой собранности только ещё идём.

    По хайдеггеровски же это звучит так, казалось бы, банально и просто: увидеть и приладиться. И само "видеть" здесь имеет предельно широкое значение - воспринимать вообще. Но несмотря на такую кажущуюся простоту, а может быть именно благодаря ей это максимально простое - максимально сложно. Войти в этот "прямой путь", а Хайдеггеровское описание и есть самый, что ни на есть, прямой путь, - совершить прыжок из привычного в непривычное. Сократ и Жанна дАрк уже родились такими блаженными, но обычный смертный с трудом приближается даже к порогу. Пруст шёл к этому порогу через все свои романы.
Наперегонки со смертью - как говорил Мераб и в буквальном смысле, - когда привычная жизнь уже позади, а непривычная всё ещё впереди - приходится проходить через пустое место смерти.
    Потому что смерть и есть пустое место.
Если ты ещё не занимаешь своего места - смерть внутри тебя. Если занимаешь чужое место, то смерть повсюду окружает тебя и нападает на тебя в любой момент, как абсолютно неслучайная случайность. Пруст шёл к месту, его романы - его путь.

    Фактически, возвращаясь к прежней теме не-истины и подключая её сюда, мы понимаем, что привычное тут выступает как заставление, самое далёкое от истины, путь наподобие Прустовского или же описываемого Мерабом - оказывается окольным путём или блужданием, а тот прямой путь, о котором вещает Хайдеггер: увидел-слился с увиденным и воплощаешь его через себя - истиной и утаиванием одновременно.
    Без сомнения, это и совершенно различные топосы.
Привычное в данном случае, знаменует пустой топос - люди строят свою жизнь на "пустом месте", следовательно на смерти. Окольный путь скорей всего представляет попытку покинуть это "пустое место", сдвинуться с него и при пересечении границы, он естественно также встречается со смертью, но сам, самостоятельно - тут не смерть приходит к нему, когда захочет, а он сам идёт навстречу смерти(и об этом случае, Хайдеггер, также отдельно говорил, эта тема звучала у него, как обратиться лицом к смерти). Прямой же путь - есть подлинный, истинный топос - единственность.
    Пребывание на своём исконном месте - исполненное предназначение.