Иван Бровкин

Иван Бровкин снова и снова пытался закинуть удочку в форточку. Бровкину опостылела больничная койка, его давно утомил диабетик Валера.  А в этой нелепой игре он находил спокойствие, будто дергая удочку обратно, он вытягивал новую гениальную мысль.
Утром Бровкин думал про женщин, нет, он не сексот, он Поэт, а Поэту необходима Муза.
«Иван, шел бы на прогулку, нечего людей пужать»
«Только не сегодня, на улицу в другой раз»
«Ну, и дурак, ты Ваня»
«Дурак-не дурак, а кандидат наук»
Вечером Бровкин вспоминал, что утром думал про женщин. И тоска эта была тоской интеллигентного человека, Бровкин тосковал по женскому уму, по их умению создавать проблему из ничего, по их красоте.
Вот за такими разговорами, за ловлей мыслей на удочку, за тоской по всем женщинам мира и проходили больничные будни Ивана Бровкина.
Иван попал сюда давно, вот уже третий месяц пошел.  И все из-за какой-то ерунды, глупости, случая. В общем, в его легких нашли очаги. То, что Бровкин три года провел в концлагере в забытом сегодня германском городе, то, что он спал, будучи четырехлетним мальчишкой на сыром полу, то, что вся его родня полегла от туберкулеза – об этом он умолчал, зато рассказал про долгие зимние прогулки. До поры до времени Ваня не думал, что может заболеть, ведь, почти сорок лет прошло, и война давно кончилась, а легкие, что легкие?  У какого ленинградца они не болят?! Да, и болезнь, если честно Бровкина волновала мало.
Поначалу его забавляло нахождение в больнице,  нравилась относительная свобода, нравилось, что не нужно ходить на работу. Для Бровкина болезнь стала спасательным жилетом от погибели в рабочих буднях. Ведь его тонкой душевной организации претило подчинение начальству, претили глупые указания глупых людей. Одно время он даже думал, что сходит с ума, поскольку тунеядство мог себе позволить только деклассированный элемент, коим Бровкин становиться не желал.
По вечерам, после работы Бровкин любил гулять по Университетской и набережной Лейтенанта Шмидта, доходив до моста – Бровкин сворачивал на Большой проспект, а потом на 16-ю линию.  Наверное, в одну из таких прогулок его продуло с ног до головы, я даже сейчас отчетливо вижу, как зимний промозглый ветер сбивает с его головы шапку, как Бровкин нелепо придерживая воротник шерстяного пальто, семенит за ней.
Недавно Бровкина не стало, он умер во сне. Ему не помогли ни таблетки, ни процедуры, ни мечты о всех женщинах мира, ни безграничная вера в себя и в свой разум. Умирая, Бровкин вспоминал коммунальную квартиру на 10-й линии, почему-то  мысли вертелись вокруг Лены Бостан, его цыганской соседки, которая однажды, напившись до чертиков, вошла к нему в комнату и сказала, что «Ваня, а ведь Вы, хоть и поэт, а когда на меня смотрите – глаза у Вас блестят злым огоньком». «Как это огонек может блестеть?» - на этой мысли нейроны мозга Бровкина перестали вырабатывать электричество. Его душа  устремилась в космос. В пустой и черный, без женщин, мыслей, без всего.
Видимо суждено Бровкину вечность скитаться по холодному и мертвому хаосу.