слишком приличный мальчик

он слишком приличный мальчик,
чтоб вслух говорить о том, как же я беспутна
и даже сильнее - распутна,
поэтому он жестоко шутил,
юля и скрываясь за собственными словами,
за ядовитыми шутками,
такой вот очаровательный плут.

нас покрывали чужие улицы, площади,
узкие дворики старых высоких домов,
он меня утягивал в темноту, утаскивал в бездну,
и только тогда не хватало слов,
и воздуха не хватало,
хотя в том городе воздуха будет всегда в излишке.
я воровала воздух из его лёгких,
а он - из моих,
мы были мелкие хулиганистые воришки,
и чтоб не казаться развратной слишком,
я ладонями упиралась в его пальто,
говорила сквозь смех - нам не следует
и валилась, валилась в его объятья
на самое дно.

честность горькая, уж намного горше,
чем все поцелуи, летящие птицами с губ,
честность вечно соседствует с грубостью
и с жестокостью
и с сухой надтреснутой чёрствостью,
не успеешь и рта открыть,
как они наперёд остального бегут,
разрушая сильнее, чем водопад,
западая глубже
и сидя дольше.

он слишком приличный, чтоб много себе позволять,
и даже хотя со мной ему удаётся,
он до конца никогда свободе своей не сдаётся,
воюет с ней, зажимает ей рот рукой,
говорит насмешливо, что, мол, в девятнадцатом веке
с такими нравами мне уж точно несдобровать,
и для меня остались роли блудниц или падших.
иду с ним, почти прикасаясь плечом,
а холод такой, будто что-то важное между нами
как лёд сейчас разобьётся,
когда он снова скажет опасное, острое,
рубанёт двуручным мечом.

мужчины любят мне говорить "я хочу быть честным с тобой,
хотя бы с тобой"
и остаются бесчестны, скрытны,
у них по лицу шумы бегут, картинка рябит,
как сломанный телеэкран.
я наивная до того, что сдуру считаю,
что однажды открытая дверь всегда остаётся открытой,
что я как козырь, который нельзя оставить побитым,
и что "люблю" означает "я буду беречь тебя",
но оборачивается заточенной бритвой
по горлу и по рукам

он слишком приличный, чтоб быть как я,
поэтому делает исподволь, много чего по карманам тая,
но неизбежно вскрывая, когда я чувствую -
я же всё чувствую,
каждую мелочь, снова и снова
говорит - "я в конец сумасшедш от того,
что ты никогда не моя"
слушаю это, меня шатает, как пьяную, из стороны и в сторону:
я уже оставалась твоей,
готова была хоть на лбу у себя побуквенно высечь - твоя
и еле в ответ уползла, вся истекая кровью,
еле вынесла, что осталось, из страшного твоего огня,
из горящего чёрного дома,
сшивая у ран обугленные края,
и заново находя в себе смысл,
из обломков выкладывая основу

господи, если я так распутна,
как он об этом не может сказать,
но при этом свободна, открыта и перед собой честна,
то я не вижу в этом совсем ничего плохого.