Звенящая нить

I

Летел по просторам вселенной - кометой,
Вошёл в атмосферу Земли - метеором,
Ещё сохранился царапиной, метой,
На замшево-чёрном небесном склоне.

Летел и не знал, где упаду,
Летел по прямой, над поверхностью,
И январский ветер волос кружил,
Заражая тот волос перхостью.

За моё путешествие (а память сильна!),
Сохранились забытые голосом звуки,
Как ядро сохраняет мама - Земля,
Как любой человек свои тайные муки.

И зацепившись за Василия Блаженного,
И заземлив полёт своей неясной тени,
Хоть отцепился от присущей людям лени,
Что это было - мыслить не берусь,
Но знаю, было - это Русь.

А я живу,
Уж тыщу лет прошло со дня крещенья,
Уже в одну могилу, через время,
Захоронили десять матерей;
Уже забыты дней далёких пенья...
Да что далёких - нынешнее племя
Не знало сталинских советских лагерей.

"За упокой души!" - гласил протоирей,
За упокой души мы пили водку.
Не мог  простой народ уплыть за семь морей,
В тот важный день он пропил лодку.

Я приближаюсь к своей цели постепенно,
Как по лимиту вызванный рабочий мерин
На место пьяного калеки, который упоенно
Русь объяснял - родной мой, сломанный Есенин.

Да, было сломано, что строилось навеки,
Луковицы храмов превращались в свечи,
И Бог, закрывший почерневшие от горя веки,
От брызг похабной, матерной, нерусской речи.

Мой путь, как слоёный пирог,
Разделённый на части.
Наш шаг - непосильный оброк.
Как народу, рассечённому на масти,
Поднять свою ногу и ступить за порог?

Этот шрам на древней иконе
Пылает мясным огнём,
Это в грудь мою вбитый шкворень
Взывает к икоте,
И на нём разжиревший орёл.

Но довольно!
Как ноет душа!
Не поймёшь меня, примешь за позу.
Боже, как больно...
Кричу всем чертям: - Ша!!
И перехожу на прозу.

II

Вот так брожу один, пиная листья на Тверском,
И люди рядом пробегают, вовсе не заморские,
Им просто надоело акать на мирском,
Что дни в Москве одни - московские.

И все таки имеющие личный голос,
Своё священное перо:
Бывает, всё подчёркнуто - не кисть, а волос,
Бывает в будни - волшебство.

И на такси Москву объездить ничего не стоит -
Каких-то два, три дня,
От паренька-таксиста слышишь вскоре,
Что он совсем издалека.

Но он вам скажет: - "Я - москвич!"
И улыбнувшись, весельчак затянет речь,
Что знает каждый здесь кирпич,
А Юрке Долгорукому вложил бы в руки меч.

И пролетая по центральной улице орлом,
Ты не заметишь, как стоит
Гордый, русский, наш пиит...
Вот и Пушкин отодвинут вспять,
Для проходящих мимо модных пят.

И вдруг, там, впереди - звезда кремлёвской башни
На слабом фоне бледно-кирпичной красноты;
Когда-то, при подходе, здесь чернели пашни
И раздавался неизвестный голос Вани Калиты.

Так задрожи хоть здесь,
Прошу тебя,
Касаясь ветхих тёплых стен,
Истории страницы теребя
И память заключи в их плен.

А было время - и на площади играли,
Кто во что горазд: от "ручейка"
До той,когда десятки рук стучали -
Какая под лопатку или просто так,
А мы искали среди этих рук "жучка".

А где-то далеко, уже в сибирском дне,
Живут потомки страшных странствий:
Этапов, пыток - их души на холодном дне,
Их судьбы - гордость и позор нашего пространства.

Но хватит. Вот Никитские Ворота,
От них налево к Герцену сверну:
Там переулки - не пройдёт и рота,
Да и не дам - любой ценой верну.

И будет Хлыновский тупик,
Где полуистлевшая редакция "Гудка",
Булгаковской сатиры острый пик,
А рядом - старая хрущёвка
С голосовыми связками школьного звонка.

И только хвост убитого воспоминаньем дня,
Коснётся влажных крыш привычного Кремля,
Взревут моторы рокеров, как гнутое сверло,
И впереди знакомый русский негр Мишка Лоо!

Всё можно, как глину размять,
Всё в одном:
Естество и память,
Гроза и гром.

И всех моих друзей подраскидало,
А меня уж точно - занесло!
Знаешь, очень многое дало
Братского союза крепкое вино.

Да-а! Мы тогда давали шорох:
На театральной сцене, просто в гримуборной,
Наш юмор кидал в стыдливые кусты,
Мы в топку наших дней бросали дымный порох.

И было счастье бесконечных утопий -
Мыслили горами, а делились долей,
Складывали деньги, сигареты и вино,
И лишь одним гордились - волей.

Вот так живёт Москва - не городами, а душами;
Не кирпичами, цифрами, вокзалами -
Москва живёт своими москвичами,
Своими кораблями и балами.

Окно на пятом этаже шторами зажмурилось.
Окно на пятом этаже... В котором уже сне?
И Солнце на стекле то веселилось, то вдруг хмурилось,
Как мамино лицо в родном окне.

Но больше не могу писать:
Всё очень лично и душа тоской обуглена.
Лишь стоит словом ямку откопать -
И вот она уже засыпана,
Как то сверло - затуплено.

11.12.1988