Скамейка действие 1

СКАМЕЙКА


Сказка-быль в 3-х действиях с прологом, эпилогом и финалом.

Действующие лица

I д.
Александр Михайлович  — малоизвестный поэт, лет 25-ти
Алексей Борисович — его приятель, барин и эстет.
Отдыхающие дамы, спутницы А.Б.и А.М.
Полина, Наталия, Дарья — сестры.
Их матушка
II д.
Галина — студентка
Ее подруги
Анатолий — курсант летного училища.
Его сокурсники
Дежурная в бомбоубежище
Женщина с детьми в бомбоубежище
Начальник летного училища
III д.
Алена — студентка-дипломница
Сергей — студент-дипломник, старший группы
Анатолий — их сокурсник
Надя — сокурсница
Потап — тренер юношеской команды саночников
Галина Александровна — мама Алены
Наталья Алексеевна — бабушка Алены
Виктор и Александр — братья Алены
Мила — жена Виктора
Маша — девочка 10 лет, дочь Виктора и Милы
Артем — 3-х летний сын Сергея и Алены
Женщина в храме, с ней ее сынишка лет 5-ти
Настоятель храма
Эпилог и финал
Алена
Сергей
Артем — сын Сергея и Алены
Маша — племянница Алены
Даша — старшая дочь Сергея.

Пролог

В дремотном зимнем старом темном парке,
Где липы, натянув на ветви струны,
Виолам подражают под перстами
То томного, то озорного ветра;
Где старый клен развесил колокольцы
Хрустальных льдинок, и прохожий слышит
В них смех веселый стайки малышей;
Где тени от кустов, ложась в сугробы,
То в зверя превращаются лесного,
То в фавна козлоногого, то в фею,
Стоит скамейка в самой глубине,
Там, где аллея постепенно тает,
Теряя очертанья плавных линий.
Скамейка припорошена немного,
Укрыта одеялом из снежинок,
Но если вы сметете осторожно
Покров перчаткой, то под снегом разглядите
Душевной математики сложенья
Для двух сердец с равнением любви.
Оставленные стилом перочинным
Вверху на спинке, сбоку на сиденье —
Их несколько. Одно из них затерто,
Закрашено коричневой эмалью
И возрастом внезапно удивляет,
Взгляд запиная на забытых ныне буквах.
Другое посвежей, но все же время
Его старалось сгладить, но не срезать
Оставить остропикие следы
Чуть резковатой каллиграфии признанья.
Еще одно начертано рукою.
Знакомой с геометрией пространства,
И твердость букв вам скажет однозначно
О сильных чувствах, бьющих через край.
Здесь есть и свежая, как будто математик
Составил уравненье это нынче,
Дней трех не далее, ну может быть недели,
Вот-вот вернется действие продолжить.
Как тут могла скамейка сохраниться
С пожалуй незапамятных времен,
В событий бурях, в войнах, в катаклизмах,
В правителей приходах и уходах,
При смене строев, в «измов» всяких скачке,
Ведь даже парк сам мог исчезнуть разом
Под топором ли, техники напором,
В пожаре, в сушь, под злым багряным солнцем
В пни черные и пустошь обратясь?
Но видно волшебство здесь все хранило,
Что водится в столетних лип подворьях,
Или в дубов огромных дуплах тёмных,
Иль в чащах, затканных сплошь цепким бересклетом.
Мой современник в чудо уж не верит,
Но в январе при звезд благоприятстве
Новорожденный золотой рожок
Как на крючок подцепит чудо, вынет,
Его в мерцанье искр принаряжая,
И заведет волшебную шкатулку.
А если будет здесь случайно некий зритель,
Он с замираньем сердца и с восторгом
Увидит, как минувшее на сцене
Вокруг скамейки снова оживет.
Подобное случилось где-то раньше,
Там комната в провинциальном «тьянтре»,
Зеленой лампы свет и старая перчатка
Заставили героев старой драмы
Ожить для зрителя из нынешнего дня*.
*Дж.Б.Пристли «Дженни Вильерс»

Действие I

Коктебель. 1913 г.

Море камешки тасует:
Пики, трефы, червы, буби…
В пестрых зонтиках колдует
Беззаботность пляжных будней.
Наколдует знойность страсти,
Расставания прохладу…
В пене волн мелькают масти,
Дам, валетов эскапада.
На песке следы сандалий,
Детских пальчиков и пяток.
В ярком бархате азалий
Зелень лиственных заплаток.

Картина 1. Берег моря

По дорожкам ходят пары,
Семьи движутся степенно.
Где-то слышен звон гитары,
Голос чудный, совершенный.
Кто-то в лени, в томной неге,
На скамье под балдахином.
Кто — в стальном велосипеде
В бриджах жмет педаль картинно.
Двое признанных эстетов,
Шаг неспешный меря к слову,
Цикл волошинских сонетов,
Разбирают в книге новой.
Барышни идут навстречу.
У одной лицо зарделось.
Младшей звонок смех беспечный
Их подслушать захотелось…

Три девушки, три месяца весенних.
Одна еще лишь мартовским листочком
Проклюнулась едва из детских сказок,
Вся светится игривым естеством.
Вторая, лет семнадцати, наверно,
Мечтательностью взгляда, рук движеньем,
Изяществом фигуры, одеянья
И грацией стремительных шагов
Приковывает взоры кавалеров,
Фланирующих по приморским тропам.
Так манит нежным запахом апрельским
Проснувшихся от зимних снов шмелей.
Лишь старшая, с печатью меланхолий,
Вся в худобе, в болезненности бледной,
Вас заставляет с тайной грустью думать
О хмурых днях, проникших в теплый май.

Полина (старшая)
— Ну что ты, Даша, как ребенок малый
Резвишься все и смех твой привлекает
Чужие взгляды. Жеребенок чалый
Вот в точь как ты в Сельцах у нас играет!

Даша (младшая)
— А ты, Полина, без конца надута
И сердишься порою без причины.

Наташа (средняя)
— Ах, перестаньте, не губите утро.
Да, кстати, видите — навстречу нам мужчины?
Тот, что моложе, в полотняной паре,
Поэт, печатался два раза в «Аполлоне»,
В субботу вечером свои стихи читает
На даче Ярцевых, соседей нам знакомых.
Пойдемте, девочки, и мама может статься
Пойдет за нами, отложив вязанье.

Полина
— Тебя послушав, в пору удивляться.
Ты вся зажглась, как будто пред свиданьем…

Сестра смутилась, мы же, наблюдая
За чувств смятеньем, догадаться в праве,
Что барышня, всем сердцем замирая,
Мечтает пить любовную отраву.

Картина 2.
Там же, неделю спустя. Тропинки над морем.

На акварелях холмов, плавных взгорий
Мазками кисти — тополь в дымке синей,
Одетый в патоку и теплый летний иней.
Вдоль троп из щебня — маки и цикорий.
Внизу пред морем, в западне у солнца,
Соленых брызг, воспрений влажной тины —
Созданья фотокамеры оконца,
В шелках, кисее, льне и парусине.
Вот группа вышла по тропинке в кущах
Столичных представителей богемы,
Но как бы на листах еще живущих
Какой-нибудь уайлдовской поэмы.
Мужчины в шляпах белизны январской,
Вкруг дамы вьются в щебете, в цветенье.
Один шел с тростью, поступь с ленью барской,
Другой отмечен Божьим вдохновеньем.

1-я дама (обращается к поэту)
— Ах, Александр Михайлович, ну право,
Вы нам должны прочесть из новых строчек,
Ну что-нибудь о сумрачных дубравах…
А то жара невыносима очень!

Алексей Борисович (мужчина с тростью)
— Да что Вам до дубрав, еще бы грозы
Сюда б добавили для пущего резону.
Вот, Саша, друг мой, экие занозы.
Уж пухнет голова от их трезвону.
Давайте прекратим сие мученье разом
Гулять по эспланаде под палящим зноем.
Я б обзавелся старым медным тазом,
Чтоб ждать потопа вместе с древним Ноем!

2-я дама
­— Вы, Алексей Борисович, проказник.
На Вас сердиться за заноз не смеем.
Устройте нам шампанское и праздник.
В соблазнах Вы сравнимы с райским змеем.

Алексей Борисович
— Что хочет женщина, то хочет даже небо.
Пойдем, мой друг, застолье лучше сплина.
Из льда «Абрау» пощекотит нёбо.
Мой путь сегодня был уж очень длинным.

Александр Михайлович
— Прошу, увольте. Залы рестораций
Меня сегодня что-то не прельщают.
От суеты и пестрых декораций
Во мне остатки вдохновенья тают.

Алексей Борисович
— Так, видно барышня вчерашняя запала
Мой милый Гёте, в душу без сомненья
Скромна! Однако к пороху запалом
Твои стихи. Она была в волненье.

Александр Михайлович
— Вы, Алексей Борисович, простите,
Но эту тему обсуждать не буду.
Вы без меня «Абрау» пить идите,
Прильните, жаждущий, к прохладному сосуду.
А мне — в раздумьях чтенье жизни линий.
Я сам себе сегодня собеседник.

Алексей Борисович (грозит пальцем, указывая на дам)
— Вы обратите наших дам в Эриний.
Какой Вы нынче, Саша, привередник.

(Уходят,  Александр Михайлович остается один. Тихо разговаривает сам с собой).

Александр Михайлович
— Я все еще перебираю скупо
Мгновения случайной прошлой встречи.
Как в сущности потом потратил глупо
Такой чудесный и волшебный вечер.

(В углу сцены появляется часть дачной веранды.)

Веранда дачная, расставленные кресла,
В них публика, все в большинстве знакомы.
К стене ряд стульев, прислоненный тесно.
На них семейство, вид немного скован.
Три барышни, наверное погодки,
И матушка в простом и строгом платье.
У дев изящны шеи, подбородки.
Из взора средней рвется струйка счастья.

Александр Михайлович (продолжает вспоминать)
— Сидит прямая, смотрит напряженно
И внемлет мне, как будто я читаю
Свод откровений со свечой зажженной.
Я даже на секунду умолкаю…

(Снова полуосвещенная веранда. Александр Михайлович читает стихи…)

— И грезы, стеная, о скалы разбились
Под облаков мрачных тяжелым стремленьем.
И в ужасе руки гребцов опустились,
Несомых валами на рифов кипенье…»

Александр Михайлович (снова вспоминает)
— И в этот вечер струны натянулись
И зазвучали между мной и ею.
Мгновения на годы растянулись,
К ней голос мой, для всех вокруг немею.
Мне без раздумий надо бы решиться
И подойти, и взять ее за руки.
Все заслонили тут же чьи-то лица,
Пустых речей бессмысленные звуки.
Еще я видел взмах ресниц над взором,
Но вот уж с матушкой и с сестрами в аллее.
Чу, шорох платья при движенье спором,
И бант в косе пылающе алеет.
Вся в юности беспечной растворилась,
Но следом в зеркале чистейших вод виденьем
Вся будущая женственность открылась,
Объяв мне сердце бурею смятенья.
А я спеленатый, как в нитях липкой сети,
Всю ночь гулял, растрачивал напрасно
Судьбы подарок нежный и прекрасный,
Бросая чувства, как листы ,на ветер.
Все, утром же найду их адрес дачный,
Явлюсь с цветами, дальше будь, что будет.
Пусть только край далекой тучи мрачной
На завтра непогоду не разбудит!

Картина 3. Небольшая съемная дача.

Скромная дача. Убранство простое.
Дверь от веранды к гостиной открыта.
В комнате воздух прян и покоен.
На столике книга с закладкой забыта.
Это лишь видимость — внешний покой.
Голоса резкость доносит из спальни.
Я приоткрою своею рукой.
Что происходит в комнате дальней.

(В комнате матушка и Наташа)

Матушка
­ — Хватит перечить, подумай, мой свет,
Вы же не пара. Что путного в браке!
Ты по хозяйству хлопочешь чуть свет,
Он по гостиным до ночи в фраке.
Да и откуда ты знаешь сама,
Будто руки он просить твоей будет.
Все разлетятся, наступит зима,
В жизни столичной тебя он забудет.
Лучше ты юность свою береги.
Замуж, Наташа, еще ты успеешь.
Лампу до ночи сегодня не жги!
Что ты, голубушка, вроде бледнеешь?

Наташа
— Мама, напрасно строга ты к нему.
Он не такой, я же чувствую сердцем…

Матушка
— Дай я тебя перед сном обниму.
Книжка твоя будет в шкапе за дверцей.

(Шепчет, уходя)
— Надобно завтра сходить на вокзал.
Что-то в Крыму мы слегка загостились.
Как-то он нынче про грезы сказал?..
Будто бы в море о скалы разбились!

Картина 4
Москва, 1914 год

(Небольшой зал в центре Москвы, довольно плотно заполненный публикой. В дальнем конце — сцена. На ней длинный покрытый зеленым бархатом стол, вдоль него несколько стульев, на них сидят распорядители и выступающие. Часть сцены отгорожена тёмной шторой. Публика в зале довольно разношерстная: студенты в форменных тужурках, барышни в простых нарядах или в коричневых длинных платьях с белыми передниками и косынками с красным крестом, военные разных званий, добровольцы в шинелях, группы мужчин во фраках или полувоенных френчах, с ними дамы в дорогих, но не ярких нарядах. Довольно шумно. Кто-то входит, кто-то выходит из зала. Многие слушают, но без особого внимания, молодого человека лет 25-ти, читающего со сцены свои стихи. Поэт известен немногим, мало кто знает из какого он объединения. Искренние чувства, звучащие в строках должны бы задевать за живое…

Александр Михайлович
— «…Я видел сны. В полях сражений
Вздымалась, дыбилась земля,
И шли народы к смерти для
Того, чтоб в красный грунт посеять
Раздора, гнева семена.
И гибнет колос, плевел всходит.
В Европы карте плуг выводит
Сынов России имена…»

Однако на лицах большинства — ожидание. Ждут появления Валерия Брюсова. Который, кажется, обещался быть. Единственным слушателем, который слышал и видел только одного молодого поэта, была барышня лет 18-ти в простеньком, но элегантном платье, в меховом жакете поверх него и в высоких до щиколотки ботиночках. Она стояла у самого выхода и, казалось, впитывала не только слова, звучащие со сцены, но и самого поэта.
Молодой человек дочитал последние строки и почти не задерживаясь, стал спускаться к проходу.
Немногочисленные аплодисменты не доставляли ему радости и удовлетворения. Не обращая ни на кого внимания, он двинулся к выходу. Барышня, слушавшая его, сразу вся встрепенулась. На лице появилось выражение затаенной радости и, в то же время, тревоги. Молодой человек поравнялся с ней, один вскользь брошенный взгляд, и все его лицо словно озарилось.)

Александр Михайлович
— Наталья Алексеевна, Боже!
Своим глазам не верю я.
Уж год, как не припомню дня,
Чтобы о Вас не думал. Все же
Ведь Вы внезапно так исчезли
Из Коктебельских дивных кущ.
Уж думал, что коварный плющ
Вас заточил во тьме ущелий.
Искал повсюду. Макс Волошин,
Хотя знаком едва я с ним,
Расспрашивал друзей дотошно.
Ваш след растаял, словно дым.
Отчаянье мной овладело,
Я перестал совсем писать,
Все, от чего душа кипела,
Меня не стало волновать.
Приятелей в Крыму оставил
И налегке сюда, в Москву.
Жил кое-как, без всяких правил,
Ни в забытье, ни наяву.
Но тут  — война! Встряхнуло разом.
Быть над, вовне — не мой удел.
Событья отстраненный разум
Вбирать без действий не хотел.
Сначала пробовал поспорить
И Брюсову письмо послал,
Но он ответствовать не стал.
Лишь камень я, он — бездна моря.
Я понял, только там, в окопах
Сегодня место для меня.
Прошенье подал. Вот два дня
На сборы дали. Меньше хлопот.
Сегодня мой прощальный бал,
Все, что хотел сказать  сказал
В последних строчках. Вы ведь были,
Когда со сцены их читал?
Но что же Вы? Вы здесь случайно?
Одна ли, с кем-то из подруг?
Ну бросьте же спасенья круг,
Тону в пучине Вашей тайны!
Ведь Вы понять должны уже,
Жизнь для меня без Вас несносна.
Уйти в безвестье очень просто
На общем смертном рубеже.
Я должен знать, могу ль надеждой
Себя в бою я ободрять,
Из ада Вам в Москву писать,
Душою слышать голос нежный?!

Наташа
— Меня в Москву вернула мама.
К Вам интерес ее пугал.
Собрались срочно и — вокзал.
Ей в нашей встрече мнилось драма.
Ах, Александр, Вы мне поверьте,
Я убегала от себя,
Я так страшилась, Вас любя,
Песчинкой оказаться в ветре
Пустой, холодной нелюбви.
Вас окружала женщин свита,
Я ж робостью была повита,
Чтоб чувства высказать свои.
Я мучилась, была в безвестье
В именье родичей в Клину,
По тетки прихоти невестой
Едва ни стала! Не пойму,
Как удалось отговориться
И, не спросясь, пришлось решиться
Бежать в Москву. Вот мой рассказ.
Я так мечтала видеть Вас!
И тут удачу Бог послал:
На тумбе, на Страстном — афиша,
Меж прочих — Ваш инициал,
Ведь это было знаком свыше!

Александр Михайлович
— Наташа! Можно Вас Наташей
Отныне буду называть?
Судьба, устроив встречу нашу,
Не смеет больше разлучать.
Теперь я верю, из ненастья
Я к Вам вернусь, вернусь живой.
Вы мне открыли дверцу счастья,
Вы мой хранитель, ангел мой!
Прошу, послушайте, не смейтесь
Над тем, что Вам я предложу.
Я Вам в дороге расскажу
Об очень странном, чудном месте
В котором я бывал не раз.

(Александр Михайлович останавливает извозчика. Они садятся. Негромко назван адрес. Коляска трогается…)

Александр Михайлович
— Что ж, начинаю свой рассказ.
Я обнаружил это место
Совсем случайно, года три
Тому назад и с той поры
Меня влечет сей парк безвестный
Пожалуй многим москвичам.
Он словно бы хранит от сглаза,
Что дорого от века нам
По бабушек ночным рассказам.
Ко мне видение явилось
В тот раз! Старушка с посошком
И будто шла она пешком,
А солнце уж почти садилось.
Но я не видел ни следа
Ни на траве, ни на дорожке.
Вкруг вились светлым нимбом мошки,
А лик, как будто бы слюда,
То взблескивал, то, потухая,
Темнел чуть-чуть. Платок у края
Был кажется с узором алым.
Не разжимая губ, шептала
Она. Я силился понять,
Не сразу в смысл вникая речи.
От напряженья ныли плечи…
Сейчас я повторю опять
То, что впечаталось в сознанье,
Когда исчез виденья лик,
А предо мной тот час возник
Тот уголок из предсказанья.
Есть неприметная скамейка
В одной из парковых аллей
И если вырезать на ней
Два имени, то смерть-злодейка
Косу надолго зачехлит!
Мы повенчаемся, Наташа!
И пусть не скоро свадьба наша,
Нас предсказанье охранит!
Я знаю, что звучит преглупо,
Что Вам мальчишкой я кажусь.
Не верите? Я не сержусь…

Наташа улыбнулась скупо,
Но тот час загорелась вся.

Наташа
— Ах, Боже мой, конечно верю.
Я Вас любым боготворю.
И пусть скамейка к алтарю
Послужит необычной дверью.

Картина 5
Москва, 1919 год. Осень
Один из переулков между Остоженкой и Набережной Москвы-реки.

Маленький домик. Фасад в три окна.
Слева притихла Остоженка.
Сзади злаченая главка видна,
Вглубь вдоль забора дорожка
Справа за спуском на мутной реке
Гвоздики дождь забивает.
В крайнем окошке в свечном огоньке
Девушка чай разливает.
Скрипнув, калитка впустила во двор
Тёмную в шапке фигуру.
Просто прохожий, солдат или вор,
Пьяный, ввалившийся сдуру?
Шаг осторожный. На заднем крыльце
Гость сапоги обтирает.
Стало быть свой. На усталом лице
Лунные блики играют.
Стукнул в оконце. Неясная тень
За занавеской мелькнула.
Дверь отворилась. В промозглую темь
Робко хозяйка шагнула,
Медный подсвечник  в руке задрожал,
Вскрикнула и повалилась.
Гость подхватил и к шинели прижал,
Слыша, как сердце забилось.

Даша (из комнаты)
— Кто там, Наташа?

Чуть сел голосок.
Скрип половиц из прихожей.
Свет из проема наискосок,
Девушки профиль пригожий.

Александр Михайлович
— Даша! Прошу, не пугайся, постой,
Лишь отойди от прохода.

(Вносит Наташу в комнату.)

Даша
— Вы, Александр Михайлович? Живой!
Радость прислала погода!

Тут и Наташа вздохнула. В лице
Бледность сменилась румянцем.
В мокрой шинели, как в сером свинце,
С черным матерчатым ранцем
Был Александр и худ, и сутул,
Взгляд с лихорадочным блеском.
Сел на потертый коричневый стул,
Вмиг отозвавшийся треском.

Наташа
— Саша! О господи! Как я жила
Все эти годы в безвестье?
В марте в 16-том справка пришла
Будто пропал ты в Полесье.
Сердце твердило, что ты не убит,
Знало, что ты возвратишься.
Даша! Ведь чай уж остыл, что разлит,
Что ты в дверях суетишься!

Чайник, согретый за десять минут,
Вновь на столе остывает.
Барышни повести с трепетом ждут.
Комната будто бы тает…

(В углу сцены высвечиваются окопы, витки колючей проволоки, на одном из них висит убитый немецкий солдат без каски.)

Александр Михайлович
— Грязный окоп, взрыв снаряда, визг пуль,
Красный туман тяжкой боли,
Тьма забытья и германский патруль
Ищет живых среди поля.
Раненый в грудь я попал в лазарет,
После для пленных бараки.
Сразу же дал себе твердый обет
Вырваться как-то из мрака.
Дважды бежал, я надежных друзей
Взял во вторую попытку.
Вынесли больше двенадцати дней
Полуголодную пытку.
Чтоб не попасться, пришлось уходить
Лесом к германскому тылу.
Сердце мечтало вернуться, любить,
От неизвестности ныло.
Все не расскажешь. В разрухе земля.
В Сербии встретили вести:
Красный февраль, отреченье царя.
Двинулись к Родине вместе.
Позже, в Болгарии, новый удар,
Слухи волной докатились:
Вместе с войной — большевистский пожар,
Новые  гунны явились.
Только наверно во мне не нашлось.
Силы на выбор суровый.
Не победить всё, что валом неслось,
Мне ни оружьем, ни словом.
Снова скитался. Одна лишь любовь
Мне помогала не сдаться,
Через разлуку, невзгоды и кровь
К берегу счастья добраться.

Только закончил — гудок во дворе,
Топот. Наташа метнулась.
Кружка упала, плеснула в ведре.
С грохотом дверь распахнулась.
Кучей ввалились. Винтовки, наган.
Матом расколота полночь
— Где тут
Сказали почти по слогам -
Бело-гвардейская — сво-лочь?
Вывели в ночь. Заработал мотор.
Холод разлегся в гостиной.
Насквозь по сердцу прошелся топор,
Острым царапая спину.
Не было слез в помертвевших глазах.
Голоса вовсе не стало.
В доме во всем воздух ужасом пах,
Счастье как в омут упало.

Картина 6
Почти 9 месяцев спустя. Бутырка.

Снова весна, птицы песни поют.
Грязные лужи повсюду.
Вот на углу на лотке продают
Ведра, тазы и посуду.
Вдоль по Бутырке телеги, авто,
Звон дребезжащий трамвая.
Возле тюрьмы в темно-сером пальто
Женщина час ожидает.
Знать, что надеется видеть на миг
Мужа, отца или брата.
В нише воротной луч света поник.
Вся мостовая щербата.
Вдруг на заржавленной створке ворот
Дверь приоткрылась, и следом
Узника выплюнул алчущий рот.
Всем безразлично-неведом,
Только для женщины мил и любим
Узник с котомкой заплечной.
Женщина слезы утерла свои,
Слезы любви бесконечной.

Наташа
— Саша! Сюда прихожу каждый день
Вот уж в теченье недели.

Узник с лица стер усталую тень,
Взялся за ворот шинели.

Александр Михайлович.
— Я уж не чаял увидеть тебя,
Думал, меня расстреляют.
Видел в оконце, как галки галдят,
Табором черным взлетая.
Так не хотелось пред бренным концом
Видеть крикливые стаи.
В мыслях прощался с тобою, с отцом,
С теми, кого я теряю.
Но неожиданно выше приказ:
Дело закрыто! Свобода!
Только запомню навек каждый час
За эти три четверти года.
Мой дознаватель сказал, что меня
Спутали с кем-то. Доносчик
Всюду таскался за мною три дня,
Вроде какой то разносчик.
Им рассказал: год назад ездовым
Будто служил и случайно
Видел у белых и был это Крым.
Вот и следил за мной тайно.
Слушай, Наташа, я знаю у Вас
 Где-то у тётки под Клином,
В дальней окраине, помню как раз,
Домик в селенье старинном.
Там повенчаемся. Дашу возьмем.
Все по дороге обсудим.
Жить потихонечку будем втроем.
Тётке обузой не будем.
Дети родятся, надеюсь Бог даст,
Собственный домик построим.
Я упиваюсь свободой сейчас,
Даже не верю порою.
Едем отсюда. Остаться нет сил
Рядом с озлобленным сбродом.
Были бы вещи, сегодня б сложил,
День здесь покажется годом.
Но почему у ворот ты ждала?
Как обо всем ты узнала?

Наташа
— Саша! Я в парке недавно была,
Нашу скамейку искала.
В парке безлюдно и тихо сейчас,
Мусор, везде запустенье.
Нашу скамейку нашла через час,
Села на влажном сиденье
И как во сне услыхала слова,
Будто монашка пропела.
Кругом от счастья пошла голова,
Сразу подняться не смела.
Вот и ходила неделю сюда
С чувством надежды весенней.
Черные мысли стекут, как вода.
Что до отъезда — сегодня среда,
Тронемся в путь в воскресенье.