Душа Луговского

В последнее время я всё чаще думаю о Владимире Луговском.
Мой земной срок подходит к концу. Пришла нелёгкая пора – выбирать собеседника на небесах.
Я уверен, что душе в условиях космоса, в холодном мерцании мироздания и изначального одиночества будет далеко не с каждым радостно, комфортно и интересно.
Настойчиво стучится мысль – может быть, это Луговской? Мысль небезосновательная, и я уже давно рассматриваю её всерьёз. Уверен в том,что человеческие души привыкли общаться с поэтами, так как поэты – самые идеальные конфиденты, и , кроме того, они понимают небесную субстанцию, как  никто другой.
Но, всё же, почему именно Луговской?
У меня первоначально было два варианта – Луговской и Кедрин. К сожалению, второй вариант быстро отпал. Я понял, что при всей любви к поэзии Кедрина, её человеческий эквивалент мне не во всём импонирует.
Я стал размышлять о Луговском.
Где отправная точка его высоты?
На ум пришло нечто, которое я для себя обозначил, как дворянское воспитание и самосознание. Это уникальные категории. Не каждому они даны, даже из родившихся в дворянских семьях.
Подлинные дворяне – свободны. В них нет ни капли рабской психологии. Они верны подлинно человеческому самосознанию и самоуважению. Дворянин почитает себя, как личность. Это очень серьёзный аргумент в пользу Луговского. В советское время было слишком много рабов. Даже те, кого считали достойными, перед лицом обстоятельств порой теряли человеческий облик и ползали червяками у ног мнимых хозяев жизни. Их давили, и они соглашались с этим. Мне не жалко таких. Кое-кто может возразить: жизнь сложна. Но не настолько, чтобы терять достоинство. Луговской его никогда не терял
Константин Ситмонов – один из бывших учеников Луговского – отверг своего наставника и, скорее всего, не взял в небесные собеседники. Он сказал о Луговском много несправедливых слов.
Жаль, что души мятутся в одиночестве. Иногда земной субстанции трудно судить небесную.
Симонов сполна познал эйфорию молодой славы и звёздности. Луговского корёжила болезнь. Его жизненные обстоятельства не были идеальными. Душевные страдания сыпались, как из рога изобилия. Этот уже пожилой тогда человек напомнил мне дворянского мальчика, юнкера, который попал в окружение, но не имеет права нарушить присягу и сдаться. Со слезами в глазах он поднимает пистолет, где давно припасена последняя пуля, для себя.
К счастью, Луговской не застрелился. Он выдержал осуждающий симоновский взгляд и нашёл в себе мужество для борьбы за поэзию и идеалы. Он предъявил миру книгу "Синяя весна". И победил. Мир склонился перед ним.
Я размышляю о личности Луговского. Он был храбр, неутомим, горд и силён. Главное, он сам сделал себя таким. Никто не мог победить его в гимнастическом зале, в борцовских схватках атлетов. Он играл мускулами, и это было прекрасное зрелище.
Поэт не может быть хлюпиком.
Но, как каждый человек высокой души, Луговской был раним. Он склонялся перед красотой и обаянием женщин и страдал от женского непонимания.
У Луговского было щедрое, но истрёпанное жизнью и очень больное сердце. Это тоже , к сожалению,  один из атрибутов поэтического склада натуры. Он мог бы прожить гораздо дольше и дать миру новые великолепные образцы подлинного творчества.
Говорят, Бог забирает лучших. Моя натура протестует против этой обывательской банальности. Я хочу, чтобы такие, как Луговской, жили вечно.
Но если не вышло, то нужно помнить,что их души – самые идеальные спутники и собеседники.
...Я спал на берегу моря. Волны прибоя накатывались на песок и тревожили мою память. Это было что-то тяжёлое и смутно жестокое.
Приподнявшись, я увидел следы на песке. Над моей памятью стояла женщина. На ней было длинное летнее платье и босоножки на высоких каблуках.
Женщина была красива и печальна.
- Где он? – в нетерпении спросила она.
Я догадался, что речь идёт о Луговском, и с горечью ответил:
- Он умер.
Женщина села на песок и зарыдала.
Я понял, что это ЗНАК.
Наши души летают в вечном холоде. Но они будут летать, пока о нас рыдают женщины.
                Рафаэль-Мендель
                25 апреля 2016 г.