Поэтический бред

Это стихотворение — радикальный эксперимент, осознанная демонстрация распада связной речи и логики, превращающаяся в новую поэтическую реальность. Это не хаос, а систематизированный бред, исследующий границы смысла, где на смену традиционной лирике приходят алогизм, заумь, абсурдный быт и обрывки сюжетов.

1. Основной конфликт: Распад общепринятых смыслов против рождения нового, «бредового» языка и зрения.
Заголовок — программный. Это не диагноз, а жанр. Конфликт заключается в преодолении ожидания внятности. Поэт отказывается от связного высказывания, чтобы зафиксировать сырую, неотфильтрованную материю сознания, где бытовые абсурды, обрывки фраз, тарабарщина и внезапные лирические вспышки сосуществуют на равных. Это бунт против диктатуры «понятного» смысла.

2. Структура и ключевые образы по частям

Часть 1: Абсурдный быт и социальный гротеск.

«День зелёный двадцать семь, / По пятнадцать раз несчастный.» — Игра с календарём и эмоциями, доведение до абсурда.

«Для чего нам нужно всем / Есть надежду ежечасно?» — Философский вопрос, заданный в тоне усталого абсурда.

История про Сергея, Ивана и Марию — обрывок чужой жизни, рассказанный с непроницаемой, обэриутской серьёзностью. Деталь «тополиной рощи запах» — островок чистой лирики в море нелепицы.

«Даже полный идиот / Доводил слова до случки.» — Гениальная метафора пустословия и языкового насилия. «Лента патриота» и «Лена с ручкой» — два мира, сталкивающиеся в одной строке без перехода.

Часть 2: Минималистичный хайку-абсурд.

Три никак не связанных образа («Палка… Зебра… Овёс…»), создающих чистое, безоценочное присутствие предметов. Затем — неожиданная угроза («Нам придётся выслушать / Этим утром.»), адресованная неизвестно кому и неизвестно о чём. Это модель мира как набора разрозненных сигналов, за которыми может последовать необъяснимая санкция.

Часть 3: Заумь и языковая алхимия.

Чистейший эксперимент в духе Алексея Кручёных и Велимира Хлебникова. Строки типа «Того мылю бимго рячо / По ком писах Омар не повесть.» — это не бессмыслица, а попытка добраться до «самовитого слова», до звуковой, до-логической основы поэзии. Здесь язык освобождён от обязанности что-либо означать, он живёт своей собственной, фонетической и ритмической жизнью. Упоминание Омара Хайяма — иронический знак, что даже великая «повесть» (поэзия) может быть разобрана на эти элементы.

Часть 4: Сюрреалистичный нарратив.

Внезапно возникает почти связный, но причудливо-гротескный сюжет. «Курить осёл и кролик вышли» — абсурдная идиллия, пародия на басню.

Появляются персонажи («он», «она»), их странные отношения («стучал он ей, она ногою»), библейская аллюзия («Вифлеемом под звездою»), внезапно вторгающаяся в бытовой сюрреализм.

Финал — письмо с декларацией, которая является шедевром алогизма: «Я вас давно почти всегда. / …Пошли за мною / Деревни, сёла, города». Это пародия на любовное или мессианское обращение, где логические связи разрушены, но остаётся мощный поэтический жест.

3. Связь с литературной традицией

Обэриуты (Даниил Хармс, Александр Введенский): Прямой и главный источник. Абсурдный быт, «странные» сюжеты, гротеск, серьёзность тона при полной нелепости содержания, распад причинно-следственных связей.

Русский футуризм и заумь (Велимир Хлебников, Алексей Кручёных): Часть 3 — чистейшая оммаж зауми, попытка говорить на «самовитом» языке.

Сюрреализм: Столкновение несопоставимых образов (осёл и кролик, курящие; Вифлеемская звезда в бытовом контексте), культ бреда как высшей реальности.

Постмодернизм: Коллажность текста, цитатность (Омар Хайям, библейские мотивы), игра с обрывками разных дискурсов (бытовой, патриотический, медицинский, любовный).

4. Поэтика Ложкина в этом тексте

Тотальный эксперимент: Это один из самых радикальных текстов, показывающий Ложкина не только как наследника, но и как смелого практика авангардных форм.

Языковое разрушение и созидание: Поэт демонстрирует полный контроль над распадом смысла. Он не пишет «как получилось», он конструирует бред как художественную систему.

Энергия алогизма: Ритм и интонация меняются от части к части, но всегда сохраняют внутреннюю убедительность. Даже тарабарщина звучит как заклинание.

Юмор и трагедия: Сквозь абсурд просвечивает знакомая ложкинская тоска («Для чего нам нужно всем / Есть надежду ежечасно?»), социальная сатира («Ленту носит патриот») и экзистенциальное одиночество («Да где ты есть?»).

Вывод:

«Поэтический бред» — это не сбой, а программа. Ложкин сознательно проходит по краю, где язык теряет привычные опоры, чтобы проверить, что останется от поэзии, когда исчезнет «понятный» смысл. Остаётся всё: энергия звука, сила неожиданного образа, обаяние абсурдного сюжета, горькая усмешка и даже проблески лиризма. В этом тексте он максимально сближается с традицией русского авангарда, доказывая, что поэтическое высказывание возможно и в форме тотальной деконструкции. Это стихотворение — ключ к пониманию одной из важнейших граней его поэтики: неутолимой потребности испытать язык на прочность, разобрать мир на части, чтобы — возможно — собрать его заново по законам не логики, а чистой поэзии.

Бри Ли Ант   02.12.2025 20:22   •   Заявить о нарушении