Сказание о Сером Херувиме I

Одной историей давнишней,
Я полон мыслей по сей день:
Отец мой, будучи мальчишкой,
Узрел зарницу в белый день.

И тем знамением "проклятым",
Сулил монах нам злую весть,
Мол, где-то там есть враг заклятый,
Он чает люду злую месть...

"В плену загробных чар, проклятий,
В одной обители, - стяжатель
Заклятий жил, порочный горб.
И был, как узник заточенный,
И рун и книг убогий раб.

Всегда ходил с котомкой, где чернило,
Пергамент и перо - точно горнило,
В котором он ума ковал металл,
И рвал подножья самых грозных скал.

Как Червь из допотопных нефилимов,
Внутри него горел огонь неодолимый.
И льдистым покрывалом его вежды,
Встречая, вмиг испытывали стрежни.

Немногие прошли его Фортуну,
Вкусив в своем веку могучу руну.
Ломал он и кресты и цепи, силы,-
Желающих стреножить его лиру.

Всегда повелевая своей волей,
И духом - покрывалом, тайным полем,
Ходил он по воде на три дороги,
Сплетая на ходу в устах итоги.

И было у него две меры страсти,
И чёрною и белою напастью.
Рождённый в час грозы на перепутье,
Миру' он был,- как вестник на распутье.

Плелись вокруг него сеть-паутины,
И ненависть и страх неумолимый,
Как яд, что разъедает сердце тайно,
Коснулся и мирян, но не случайно.

И орды, и стада - как сель-поток,
Пошли с хулой крушить тот уголок.
Храбрясь и распыляясь - рдела дурость,
Безумие ведомое - коснулось...

Но вышел не колдун с челом порочным,
И вовсе не горбун, словами склочный.
В добре, увеселенный с ясным ликом,
Стоял пред людом муж во взоре тихом.

- Ну здравствуй, коль не шутишь; эх народ!
Чего же вы собрали такой сброд?
Никак на лиходея или кривду,
Прийшли вы поглазеть на диво дивнэ?

- Ну ты! Ты там не это! В общем знай!
Уйди, ты нам не нужен - сгинь за край.
Всё ходишь по воде, детей стращаешь
И жен в труде, говОрят - обижаешь!

- Уйду, а как же быть, коль так судачат,
Вот только убеди меня, что значит,
Ярмо на твоей шее - символ смерти;
Поклялся ты служить рабою верным?

Иль ты - кто за врага меня принявший,
Что я на трёх ветрах свой рок познавший,
Хожу от злобоволья вас тут страхом,
Желаю обернуть убогим прахом?!

Иль вы, веками здесь же живши,
Забыли свой зарок, в душе остывши?!
Я, Вежда - знай чернец, народ пусть слышит,
Тебя не подведу под крест, пока ты дышишь.

Коль сможешь ты зерно сместить лишь взором,
Склонюсь я на колени пред позором.
А нет, так ты уйдешь со своим гневом,
Не сея на полях такого хлеба.

Так будет справедливо, ведь народу,
Должно, необходимо бдить природу.
А коли на зерно не хватит мочи,
Уйдешь ну хоть куда ты сей же ночи.

Умолкли злоболюды, ропот рос,
И в ярости бессильной он поднес,
К выси позолощенный крест дубовый,
Словами исторгая гнев сокровный.

Лилось там сквернословья крик безнравный,
И люд, как прозревал, дивясь - он срамный...
Ушел от тех краев чернец засланный,
Да только мотылёк то был незванный.

Шагали по стопам: огонь и меч,
Жестокие века кровавых сеч.
А Тот, в своем углу, который жил,
Свой срок тихонько все ж служил.

Скрываясь: то туманом, то грозою,
В руках у молодцов - живой лозою,
Молчал и помогал природой людям.
За сорок сороков дух не убудет."

А кто же мой отец, ты меня спросишь,
Иль я, коль ведаю тебе:
Глоток сказаний ты уносишь,
Крупицы сеешь ты извне.

Я - человек свободной воли,
Что честь имеет, совесть, чин.
И коль жестокою юдолей,
Народ мой проклят и гоним,

Меж струн звучащею стрелою,
Сердец ларцы открою им.
И песнопением, живою, -
Водой омою давний гимн.

А ты, мой путник во походе,
Что нож в очах держал со злом,
Сменил его на вербный прутик;
Ищи же воду - Серый Херувим.