Сутра Подсолнуха - Аллен Гинзберг, перевод

я слонялся в районе доков у пристани, такой банановой-консервной пристани, присел в огромной тени локомотива Southern Pacific, - над коттеджами был закат, - и заплакал

Джек Керуак, приятель, сидел рядом на лопнувшей ржавой балке и мы размышляли на двоих одну мысль (что-то о душе - такие унылые, меланхоличные, печальноглазые среди этих корявых стальных дебрей промзоны)

вода в реке отражала багровые небеса, солнце меркло на высоких пиках Фриско - ни рыбы в этом ручье, ни отшельника в  горах, - только мы здесь, опухшие и с палёными глазами, словно два старых бомжа на побережье, замученных и недобрых

"посмотри на Подсолнух" - сказал он

(мёртвый серый силуэт против неба, ростом и видом с человека, усевшегося на куче ископаемых опилок)

я взвился очарованный: мой первый подсолнух! память о Блейке - мои видения, - Гарлем и Преисподни Восточных Рек, лязгающие мосты, сэндвичи "у сального Джо", трупики детских колясок, чёрные  шины - потерявшие свой узор, выброшенные, не подлежащие восстановлению... поэма побережья - горшки и гандоны, ножи (ничего нержавеющего - полная труха да отдельные бритвенно-острые артефакты, впрочем также погружающиеся в небытиё)

и серый Подсолнух, зависший над краем заката

пробитый пылью до хруста, гарь и сажа былых паровозов в его глазу, вдавленный венчик поник раздавленною короной лепестков, ставших похожими на шипы. семечки, посыпавшиеся с лица (словно рот, почти уже беззубый, смеётся беззаботно во всю ширь), - даже солнечные лучи в его волосах сцепились как проволочная паутина. листья растопырены словно руки, корень жестикулирует вызывающе из кучи опилок. извёстка сыпется со стебля, дохлая муха в ухе...

осквернённая раздолбанная штука был ты, мой Подсолнух

но, душа моя, как же я любил тебя тогда! не человек испачкал тебя, но сама смерть и человеческие локомотивы сделали это: одели в коросту, набросили вуаль железнодорожной пыли, измазали щёки копотью, чёрное страдание забили тебе под веки

дым указующим перстом, фаллосом, протуберанцем целится в твою сумасшедшую золотую корону, - и вся эта искусственная, грязнее-грязного, промышленная, современная цивилизация стала тебе смутными мыслями о смерти, глазами, не знающими любви, свисающими конечностями, корнями, увядшими в куче песка и опилок... стала домом

резиновые долларовые счета, оболочки механизмов, потроха машин, захлебнувшихся рыданиями и кашлем, одинокие пустые банки с вываленными ржавыми языками

- что там ещё? -

пепел скуренной членосигары, дыры тачек попроще и молочные груди дорогих авто, задницы, натруженные креслами, сфинктеры динамо-машин - всё спресовалось у твоих мумифицированных корней

но ты стоишь передо мной в закате -

и какая слава в твоём облике! совершенная красота подсолнухов! совершенное, восхитительное,  такое хорошее существование подсолнухов: нежный глаз природы, устемлённый к молодой луне - он проснулся живым и взволнованным, он ловит в тенях заката предчувствие рассвета, месячного золотого ветра

сколько мух вокруг тебя кружилось? когда ты, невинный среди мерзости, проклинал и небо над железной дорогой и свою цветочную душу... 

бедный мёртвый цветок, когда ты забыл, что ты цветок? когда ты посмотрел на свою кожу и решил, что ты старый грязный импотент, что ты локомотив? призрак локомотива? тень локомотива? некогда могучего и безбашенного Американского Локомотива

ты никогда не был локомотивом, Подсолнух, ты был подсолнухом

а ты, Локомотив, - локомотив! запомни

я ухватился за остов Подсолнуха и, водрузил его скелет как скипетр рядом с собой, провозгласив к душе - своей, Джека, да и любого, кто услышит:

"мы - не наша скверная шкура. не наш угрюмый, забацанный, страшный, безликий подвижной состав. все мы - золотые подсолнухи внутри, священные своим семенем, с буйными волосами, растущими на наших  обнажённых, бесподобно сложенных телах, - превращающихся в страшные, одинаковые чёрные подсолнухи на закате - там, где мы подглядываем сами за собой в тени свихнувшегося локомотива..."

побережье, последний свет, Фриско, свалка

видение