Без названия

Район Майдинг расположен не так далеко от Ринга, где ходил трамвай, а в разделенных чудесной площадью дворцах жили нынешний и будущий императоры Австро-венгерской империи Габсбургов. Январь 1913 года выдался бурным на политические события: и торжества в России по случаю трехсотлетия монархии и заявления Уайт-холла в Лондоне и Певческого моста в Санкт-Петербурге. А в Вене, в районе Майдинг, в одной из квартир старинного респектабельного дома раздается стук в дверь. Жена хозяина открывает и вежливо предлагает гостю войти. Появление этого человека не было для четы Трояновских неожиданностью. В письме Владимира Ильича немного сентиментально было написано: “к Вам прибудет один чудесный грузин”. Он зачесывал густые черные волосы назад, лицо изборожденное оспинами на приветствие  хозяйки  принимало насмешливое выражение. В одной странно согнутой руке он держал видавший виды и пожелтевший от времени чемодан, а в другой курительную трубку.

- Разрещите? - несмотря на тяжелый грузинский акцент, голос гостя звучал обаятельно.
- Саша, приехал товарищ Джугашвили от Владимира Ильича…

 Трояновские жили, не стесняясь в средствах и, выделили товарищу Джугашвили отдельную комнату в своей уютной квартире.
Сам Александр Антонович, бывший военный, интеллигент и умница, вступивший в партию по велению сердца, вышел к гостю из своего кабинета в халате и добродушно настроенный.

- Политических бесед разводить не будем. Бросайте Ваши вещи и пойдемте вместе в кафе Централь. Товарищ  жена (он указал на хозяйку) посидит с подругами (старая фрау Штейнберг и ее не менее старая дочь иногда заглядывали к ним на американский покер. Про “девочек” Трояновский, безусловно, пошутил). 

Александр Антонович довольно быстро оделся, что выдавало в нем кадрового военного и, взяв гостя под локоть, повел его в знаменитое в иммигрантской среде кафе “Централь”. Товарищ Джугашвили обнаружил отличное знание психологии и умение этим пользоваться. Как подметил Александр Антонович, всего несколько вопросов, заданных вскользь, позволили ему выведать всю подноготную семьи Трояновских и даже составить себе мнение, в целом положительное. Это, кстати в дальнейшем спасло Трояновского от ареста и расстрела в тридцать восьмом году и повлияло на взлет дипломатической карьеры…. Но это уже дела, не относящиеся к настоящей истории.

Ну, как Вам нравится Вена?

Мило, но если на прямоту, то Баку мне нравится больше.

Позвольте, Баку и Вена – это, все-таки, Европа.

Вы правы, но колорит, вкус к жизни, чувствуешь только там, где опасно, а в Баку я много дел провернул, и люди меня там точно не забудут. Знаете, один бакинский коммерсант, акула буржуазии, даже стал моим другом и финансово очень помог партии.

Вот как, - Трояновский поднял руку, подзывая официанта, который молниеносно подошел, - свежую прессу, два штруделя, два кофе, больше пены. Спасибо.

Джугашвили вздохнул и посмотрел на Трояновского серьезно:

Ваш немецкий безупречен. Хотя я не знаю языков, но зато быстро схватываю смысл.

Вы что-то начали про бакинского коммерсанта?

Да. Это был миллионщик, торгующий черным золотом.  Его работники имели неплохой заработок, но человек такая скотина, что всегда найдутся недовольные. Вот с этими недовольными я провел несколько встреч. Мы организовали ячейку. Наше число росло. И вот, как-то утром, мы устроили стачку, а потом и полноценную забастовку.

Весьма похоже, простите, но мы большевики привыкли говорить друг другу правду, так вот весьма похоже на шантаж. Коммерсант заплатил за то, чтобы Вы остановили волнения рабочих?

О, если бы это было так просто. Нет и даже больше, чем нет. Этот смелый азербайджанец удвоил зарплаты, сократил рабочее время, а моего человека пинками выгнали из его дома. И это при том, что его конкуренты-друзья платили мне исправно.

И что Вы предприняли?

Официант принес заказ и положил на столик две свежие австрийские газеты. Когда он отвернулся к другим посетителям, Джугашвили, продолжил, отхлебнув немного кофе:

Дело в том, что меня любила его дочь. Когда ему стало известно, с кем она проводит свободные часы, то пришел в ужас. Он запер ее дома и попросил меня о личной встрече. Бедняжка не находила себе месте, запертая в четырех стенах (при этом Джугашвили плотоядно улыбнулся, обнажив красивые белые зубы). Я настоял на встрече в горах.

И он согласился? Не может быть!

Джугашвили достал из кармана пачку табака “Вирджиния”, набил трубку, раскурил и продолжал:

Помните, он был смелый и он явился. Тогда мои люди его скрутили и увезли обратно в город. Мы сняли квартиру, выходящую окнами, как раз напротив его дома в Баку. Я приказал его не бить и обходиться по возможности вежливо.

Но, позвольте, учитывая характер этого человека, вряд ли он принял бы Ваши условия.

Знаете, мне нравится то, как Вы строите вопросы. Из Вас, наверняка, получился бы хороший дипломат.

Только если я буду представлять правительство Ленина.

Джугашвили пустил ароматный дымок и накрыл своей рукой руку Трояновского:

Вы ведь служили артиллеристом в русско-японскую войну. Видели, как гибли командиры высшего ранга? Как из простых офицеров выбивались в полковники? Так, вот политика – это война.

Трояновский высвободил руку и взялся за чашку с кофе:

Но у нас в партии главный – Владимир Ильич?

Александр Антонович, сейчас в партии тишина. Это потому, что власть нам не принадлежит. Многие даже всерьез думают, что жить за счет грабежа казначейских карет, шантажа и вымогательства – и есть единственный оставшийся способ существования.

Я понял Вас. Вы, как и я, верите, в революцию и ведете борьбу любыми способами.

Джугашвили кивнул и, взгляд его потеплел:

Вы умница и я вижу, что очень смелый человек. А то, ведь бывает, человек на войне герой, а дома с женой совладать не может.
Но, мы отвлеклись, а история моя еще не рассказана.

Трояновский ложечкой отломил кусочек штруделя, пустил его по назначению и приготовился слушать.

Мы поместили господина коммерсанта, как раз напротив того окна, где находилась гостиная и он мог видеть все, что происходит в его доме. И вот на другой день он увидел удивительную картину. Сначала перед его взором предстали супруга и дочь (они не знали, кто похитил главу почтенного семейства, но записку с требованием баснословного выкупа уже получили). Женщины рыдали, сидя в креслах. Перед ними взад и вперед расхаживал грузный полицейский в высоком чине (потом его тело нашли в горах с дырой в голове). Полицейский задавал какие-то вопросы. Супруга всхлипывала и возносила руки, дочь что-то гневно кричала. И вдруг в комнату вошел я с букетом фиалок. Я подарил цветы красавице, поцеловал руку ее матери и, войдя в курс дела, предложил свою посильную помощь.

Я знаю, - говорил я, - некоторых атаманов горских бандитов и социалистов и возможно через них смогу выйти на похитителей.   
О, спасите моего отца, - говорила юная наследница, - и стану Вашей женою.

Я подошел к ней, фамильярно обнял, снял нежным прикосновение слезу с ее щеки и поцеловал обе протянутые мне руки.

Я сделаю все, что в моих силах, - разыграв этот спектакль как по нотам, я ретировался. 

Теперь наступала очередь самого главы почтенного дома. Я спустился вниз, пересек улицу и, оказался в доме напротив. Комната, где мои нукеры держали пленника была обставлена богато. Когда я вошел наш “гость” встал и попытался наброситься на меня. Ударом кулака я сбил его с ног и потребовал, что бы его усадили за стол передо мною, но не связывали.

Шайтан, сын шайтана, проклятая свинья!

Вы деловой человек, почти европеец. Давайте не будем сотрясать воздух бессмысленными проклятиями.

Чего ты (ему было нелегко, но он справился с собой), чего вы хотите? Денег, что просили за остановку забастовки?

Ну, нет. Я нарисую Вам картину такой, какой она есть сейчас, а после этого вы уже сами решите, что эта сумма ничтожно мала.

Я слушаю Вас. Но, учтите, моя семья не станет платить за меня выкупа. Это правило и закон.

Я уже понял, что Вы крепкий орешек, поэтому слушайте. Сейчас я жених Вашей дочери. Если я, скажем, поучаствовав в инсценированном сражении, отберу Вас у бандитов, а на полпути к дому Вас случайно убьют. Девушка все равно будет моей и, я женюсь. Тогда Ваши миллионы пойдут на нужды социальной борьбы в невиданных объемах. Дочь Вашу, понятное дело, я не люблю и, Вы сами понимаете, что жизнь ее будет невеселой. Ну а супругу Вашу я, пожалуй, брошу в одну из цистерн с нефтью и продам (тут пленник привстал, его лицо исказила ярость), спокойно (я был неумолим) и продам Вашим партнерам-акулам буржуазии.

Чего Вы хотите?! Аллах, свидетель, Вы – Дьявол!

Ну, я, знаете ли, закончил семинарию…. Но сейчас не об этом. Во всем, что с Вами случилось, виновата Ваша смелость и, простите, упрямость.  Ваши сотоварищи платят исправно и, я не чиню им проблем. Вы же артачитесь. Короче (я курил вот эту самую трубку и пустил дымок ему в лицо). Вы заплатите мне сумму равную Вашей годовой прибыли. Треть этих денег наличными Ваши люди должны доставить сюда, остальные будут положены на счета в Цюрихе. Да, не смотрите, на меня так. Эти деньги нужны на то, чтобы вытащить с каторги или из тюрьмы наших товарищей, на типографию и борьбу за счастье народов.

А если я откажусь.

Ну, во-первых, не сочтите это угрозой, мои люди отрежут Вам уши и пальцы и, пошлют их Вашей будущей вдове. Затем, я “спасу” Вас, но в перестрелке Вы погибнете, и, как результат, я женюсь на Вашей дочери. А дальше Вы знаете.

Что ж Ваши методы говорят сами за себя. Однако все равно Вы показали себя блистательным стратегом. Может, станете работать на меня?

Возможно, в будущем для прикрытия, а пока – Ваше решение?

Вы должны понять – эту сумму я Вам не заплачу.

Ну, тогда наша беседа не имеет смысла. Принесите нож (мой голос стал твердым как сталь). 

Трояновский, увлеченный историей, поставил чашку не блюдце, а на газету, оставив на заголовке статьи грязный полукруг. Джугашвили отложил трубку, и сделал несколько глотков кофе.

Прошу Вас, продолжайте!

Да, конечно. Беседа получилась у нас замечательная (он коснулся пальцами кончика носа).. Реакция нашего коммерсанта была предсказуема. Сначала мне пришлось его снова уложить на пол, а потом мы поладили.
Деньги доставил тот самый грузный полицейских в сопровождении еще трех человек личной охраны нашего гостя. После пересчета, я и мои люди вынули револьверы и всех перестреляли. Полицейский как раз стоял по правое плечо от меня, и я убил его выстрелом в упор. Его роскошные усы залила кровь, рыбьи глаза остекленели. Он стал похож на мертвого сома. Соседи у нас оказались не любопытными, поэтому мы не спеша вынесли трупы и погрузили их в заведомо приготовленную траурную повозку. Вообще относительно стрельбы, в Баку это обычное дело и многие убийцы гуляют себе по городу, как ни в чем не бывало. Наконец, мы вывезли коммерсанта в горы. Всех убитых, кроме полицейского, забросали камнями, а его положили на дороге, предварительно опустошив его бумажник. Затем я повернулся к коммерсанту и сказал: Ваша жизнь теперь не имеет для нас большого значения, но жизнь долгая и может так сложится, что люди не нужные сейчас, станут нужными потом. Вас доставят к Вам в дом. С Вашей дочерью я объяснюсь и она, я уверен, выйдет замуж за достойного человека.

Зачем Вы убили моих людей?

Купите себе новых. Эти (я махнул револьвером в сторону кургана), наверняка, стали получать слишком большую зарплату. Я просто оказал Вам услугу.

Что ж. Завтра к обеду я жду Вас у себя. Вы объяснитесь с дочерью. А там, чем черт не шутит, может, мы и, правда, поладим. 

И мы, действительно стали в некотором смысле приятелями. Я подарил его дочери пианино и плавно перевел наши отношения в другое русло. Часто мы пили вместе чай и вообще, Баку отличное место, чтобы поселиться в нем. Но, жизнь революционера-социалиста – бездомная жизнь. Я, кстати, недолго сидел в Баиловской тюрьме.

Джугашвили снова взял трубку, выпустил ароматный дымок, затем достал из внутреннего кармана пиджака небольшую фотографию с надписью на память сделанною очаровательной тюркской вязью. На обороте по-русски было написано “твоя Унбюль”. Трояновский оглядел девушку в национальном восточном наряде и, вернув фото “очаровательному грузину”, деликатно произнес: хороша.

Я понимаю, восточные девушки не всегда красивы. Но поверьте, они преданные и их любовь горячая.

За соседний столик сели двое, по виду шпики. Опытный Джугашвили жестом подозвал официанта, расплатился по счету и, не дожидаясь сдачи, увел Трояновского  в ночь, освещенную нежным светом венских фонарей. Они сели на трамвай и поехали в Майдинг.

И все-таки, нравится Вам Вена?

Конечно (Джугашвили снова непроизвольно дотронулся пальцами до носа и разгладил усы). Зима будто не холодная, европейская, но я часто зябну. Сначала Санкт-Петербург, затем Краков и вот Вена.

Что-то в его изборожденном оспой лице, в хитро прищуренных глазах, в лукавой улыбке, показалось Трояновскому дьявольским, дьявольски привлекательным….

_    
 
На другой день Елена, супруга Александра Антоновича, помогала Кобе, так Джугашвили попросил себя звать с переводом немецких статей разных авторов, послуживших материалом для его собственной относительно марксизма-социализма.  За окном шел снег. В соседних домах люди ссорились, мирились, обедали, признавались друг другу в любви, читали романы, а здесь монотонно с металлическим оттенком стучал ремингтон, поправлялась упавшая на лоб прядка, дымила трубка. Русская речь с грузинским акцентом, французская – с русским, это был январь 1913 года.

В далекой России в это же самое время в Царском селе, температурил цесаревич. Его сестры великие княжны, его родители Николай второй и его супруга Алиса Гессенская, страшно волновались. Болезнь английских королей – гемофилия. Мальчик, которому возможно отец мог бы оставить страну, мальчик – надежда, очень сильно температурил. Придворный врач не отходил от него ни на шаг. Слуги бесшумно сновали по помещениям дворца. Кто-то пустил слух, что цесаревич вот-вот умрет. Николай второй у себя в кабинете читал донесения контрразведки про неких социалистов-большевиков, занимающихся, как он думал, какой-то ерундой в Вене. Государь даже отругал полковника, представившего доклад за “нелепую новость” в то время, как цесаревич так серьезно болен. Полковник молодцевато козырнул и отправился восвояси, в генштаб, где его ждали с “решением”, а решения не было.

Доклад содержал в себе в числе прочего такие характеристики:

“…революционер “Коба”, настоящее имя Джугашвили Иосиф Виссарионович, участвовал в агитации рабочих нефтяной промышленности в городе Баку. В 1908 году переодев местных гочи (кровожадные бандиты, восхваляемые простодушным населением) в полицейскую форму, организовал ограбление почтового парохода “Император Николай первый”, где после того, как охрана была обезоружена и загнана в трюм, известный “медвежатник” Ахмед взломал сейф и извлек оттуда сумму в миллион двести тысяч рублей. От подоспевшей действительной полиции преступники скрылись на быстроходном катере.

Ваше Императорское Величество, в руках у революционеров за счет грабежей, шантажа и прочих преступных действий, собраны огромные средства, которые могут быть употреблены на борьбу с государством российским…”

Николай второй позвонил в колокольчик.

Как здоровье мальчика?
Температура ушла. Сейчас цесаревич изволит почивать, Ваше Импера…
Все, иди голубчик, - царь отпустил слугу, прервав его на полуслове. 
    
За высоким продольным окном падал снег. Царь раскрыл свой дневник, который вел постоянно и записал: “состояние Алексея улучшилось”. Заметив какое-то движение в дверях, он поднял голову: в залу вошли заплаканная Алиса и бородатый мужик в черной рясе (на груди у него висел крест на золотой цепочке, но назвать его батюшкой весь его разбойный облик никак не позволял).
Николай поднялся и поприветствовал супругу по-английски, а “мужику” просто кивнул. 
_

Примечательно, что художник-неудачник Адольф Гитлер тоже жил в Вене, но не как будущий первый посол Советского Союза в США, Трояновский, а в ночлежке. Как он, австриец с никудышными ораторскими данными,  стал фюрером германской нации – одному Богу известно. Зато Коба в январе 1913 года уже производил впечатление, тяжелое впечатление…

Гуляя по городу, я приметил один фонтан с древнеримскими богами. Место безлюдное, я бы сказал, холодное, как сталь.
Я присел на край чаши из белого мрамора, прикрыл глаза и мне в голову пришли строчки стихотворения:

У древних богов не спрашивая,
глядя на их хмурые лица в фонтане,
я сижу там же,
в Вене, в кафе с твоим фото в кармане.

Я любил тебя, глупый, юный…
Потом революция, партийные склоки,
бритые затылки, несущиеся как гунны
в страну, где Аттила не пережил бы зимовки.

Но это потом, а пока я молод,
пью кофе, вспоминаю, что еще не кормили,
и боги в фонтане хранят свой город,
и фамилия пока не на “ин”, а на “швили”.
 
_
 
Великая княжна Мария Николаевна была, как бы понарошку, влюблена в офицера флота Деменкова. Мария к своим девятнадцати годам стала настоящей русской красавицей. Сестры подтрунивали над ней, а добродушного Деменкова именовали не иначе, как “Марьин толстяк”. С молчаливого согласия Николая второго, его младшая дочь писала Деменкову письма и часто-часто разговаривала с ним. Последнее письмо она отправила из Екатеринбурга в Крым, где он лежал в госпитале после ранения. Это случилось уже после окончания Великой войны и Революции в России. Что было в письме? Надежда, светлое чувство и снова надежда…

Летом в одной из уютных крымских бухт покачивалась на волнах яхта “Штандарть”. Солнце стояло в зените. В небе летали чайки.

Мария одела чудную французскую шляпку с лентами и, оставив сестер читать “странного” Шекспира, вышла на палубу. Ветер сильный прямо подгонял ее к одиноко стоящему высокому офицеру. Деменков курил, аккуратно, сбрасывая пепел в море. Это был толстоватый, добродушный и смелый молодой человек. Мария, подбежала к нему и закрыла глаза ладонями. Деменков нежно коснулся ее пальцев и произнес:

Мария Николаевна, так нельзя…

А я царская дочь, мне можно. Как Ваши дела?

Вот, попросился в море, воевать…

Вы с ума сошли, а как же, как же Ваша служба здесь? - Мария посмотрела ему прямо в глаза, и, он смущенно опустил голову.

Что поделать, видно, такой я нескладный.

Мария взяла его под локоть, пользуясь тем, что их никто не видит и, подтянувшись, поцеловала в щеку. Деменков отстранился.

Мария Николаевна, - начал он укоризненно. Но царевна положила пальчик ему на губы: Вы и я, мы не имеем права, да?

Да.

Но разрешите мне по-прежнему считать Вас своим другом.

Деменков прошептал:

К…конечно…

На носу “Штандарта” гордо раскинув золотые крылья, летел по волнам двуглавый орел российской империи. Море соленое  и неприветливое омывало его брызгами, скорость в 20 узлов увлекала яхту вперед…

_

Ночью всю семью разбудили и попросили перейти в подвал, так как “в городе идет стрельба и в верхних этажах дома может быть опасно”. Алексея отец внес в подвал на руках, поскольку мальчик все еще плохо ходил из-за перенесенной болезни. Потом зачитали приговор.

Пули, пробивая тела, застревали в стене. Мать закрывала Алексея своим телом. Это не помогло. Убийцы или как их позднее прославили Советы, “палачи палача”, добили всю семью. Что было потом, на определенный период истории, закрыла завеса полу-легенд, полу-мифов, но достоверно тела Романовых спрятали под дорогой. Кто-то мне говорил, что маршал Жуков, когда побывал в подвале дома “инженера Ипатьева”, где происходила “казнь”, сказал смотрителю этого странного музея, что историческое событие – это гражданская война и ее перипетии. Здесь (Жуков указал на дыры в стене) произошло нечто другое.



_

Публика в парижском ресторане “Нови” блистала как всегда. Пришли Юсуповы, недавно открывшие модный дом. Пришла старая аристократия, и вместе с ней, буржуазия новейшего времени. Метрдотель Деменков, говоря сразу на трех языках с неизменным нижегородским акцентом, успевал, казалось всюду, но отпуск вина, как и всегда, оставил без внимания. На сцене пел неподражаемый Вертинский. Хрусталь, изыск, великолепие…. Вдруг кто-то закрыл Деменкову глаза ладонями. Вне себя от охватившего его чувства, он нежно коснулся пальцев неизвестной дамы, затем освободился и повернулся. Перед ним стояла очень молодая девушка в красивом черном платье чуть выше колена. Ее вздернутый носик, смешинки в глазах, пухлые губки… Деменков опешил.

Я Вас знаю, мадам?

О, нет, простите меня. Со спины вы очень похожи на моего жениха Пьера Мориса – она говорила по-французски.

О, это ничего. Вы заставили сердце старого моряка биться сильнее.

Девушка прошла между первыми узкими столиками. Узнав своего Пьера, она махнула ему рукой и направилась в другой конец зала. 

Узорные фонари на мосту Александра третьего горели загадочно. Начинался дождь. Деменков остановился на середине моста и посмотрел вниз в черноту, где плескалась вода. Затем он закурил, аккуратно бросая пепел. В пальто во внутреннем кармане лежала фотография Марии, отправленная ему в военный госпиталь из Екатеринбурга.

Шел 1939 год. Деменко никогда не был женат…