колокол

                Большой.               
 Три сельца находились одно близ другого. Три церквушки стояло на трёх холмах подле каждого. Три колокольни было при них. И на каждой свои колокола - большой, набатные, три помене и совсем малютка - звонкий-презвонкий. Малым колоколам приходилось нечасто быть в работе. Трудил же себя самый большой, что в центре звонницы одной из церквей висел. Был это утренний либо вечерний звон. Чугунный исполин выдавал волну за волной. Волны передавались всем колоколам, всех колоколен. Начиналась загадочная их многозвонная дрожь. Колокола гудели, переговариваясь. Словно отзывались они на зов Большого. Удивительно как!
 От зимних вьюг, от ветра шквального, от резких и косо бьющих дождинок-снежинок, пел седой старец чуть слышно, протяжно и низко. Но особенно хороши были праздничные перезвоны.
 - Бо-ом..., бо-ом..., бо-ом! - торжественно, неспешно и раздумчиво начинал Большой.
 - Тили-ли, тили, тили, тили-ли! - спешили подхватить Малые.
И малыш разливался тут же, непередаваемо забористо и узорно.
Голубыми волнами летели эти чистые звоны окрест, отгоняя худое, за много-много вёрст, куда только долететь им моглось. Спешили они по протоптанным деревенским улочкам, проникая в каждую щелочку окон и дверей. Касались заснеженных крыш и дымных  печных труб. Перекатывались полями. Переваливали за синеющий лесок - вдаль неизведанную, русскую. Где-то там и затихали, убаюкиваясь.
Молодой монах был прислан епархией в звонари и приставлен к Большому. И как-то сразу сроднились их души. Большой даже звонить стал иначе - особенней, басистей, ровно тёмно-малинового цвета была его песнь.
  Шли дни, недели, годы. Старился молодой монах. Состарился вовсе. Всё живое подвластно течению времени. Впрочем, как и не живое тоже. Так и почил он рядом со товарищи...
 И не стало звона малинового. Треснул Старец. Подкосило его горе.
 Вот как всё было... люди говорят... Так всё и было.

9.4.16г.