Необратимо обретенное

                ГРУСТНАЯ СКАЗКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
                или
                НЕОБРАТИМО ОБРЕТЕННОЕ
    
     Теперь они шли в гору над кипящей катящейся в ущелье во-
дою.  Унылые мертвые камни выскальзывали из-под ног и с сухим
треском скатывались вниз. Солнце над самыми головами  палило,
казалось,  с  небывалой силою, и ежеминутно приходилось выни-
мать фляжку, чтобы промочить пересохшее горло.
     Весельчак вдруг обернулся, прервав молчание.
     - Молчун, скажи, тебя говорить учили?
     - Когда-то.
     - Это все, что ты говорить умеешь?
     - Нет. Не все. - Он помолчал. - Ты спроси, и - скажу.
     - А ты так просто, без нужды говорить не  можешь?  -  Ве-
сельчак вдруг осклабился.
     - Зачем? - задумчиво отозвался Молчун.
     - Но ведь говорить-то надо?
     - О чем?
     Весельчак разозлился:
     - Но ты же чем-то заняться должен? Чем ты вечно занимал-
ся?
     -  Я  думал. И сейчас думаю.
     - Но о чем ты думаешь? Сейчас, например.
     - Пить хочется. Вода кончилась, - изрек Молчун, будто не
слушая. Он вытряс на землю остатки влаги.
     -  Вон, видишь - вода? - Весельчак протянул руку вниз, к
реке. - Прыгни! И достанешь.
     - Эх! Крылья бы мне! Но ведь не подняться оттуда.
     Молчун скорчил страдальческую гримасу.
     - Ну, положим, ты не всегда об этом думаешь. - Весельчак
лукаво улыбнулся. - Так ты скажи нам, и мы поймем тебя.
     - Нет. Не поймете.
     - Отчего?
     - Оттого, что раньше не поняли.
     - А чего мы не поняли?
     - Ты когда-нибудь смотрел на солнце? Нет? Без стекол! Ты
посмотри! Но прежде вспомни Солнцееда. Тот смотрел. И  видел.
Он  рассказывал о том, что видел. Но никто не понимал его. Он
видел! Но потом ослеп. Как все ослепли, кто пытался  увидеть.
Он понял, но после - ослеп.
     -  Зачем  -  на  солнце. Ты на луну глянь. Там ведь тоже
есть солнце.
     - Нет там этого. Там только блики.  Искаженные  временем
блики.
     - Но чего ты понять хочешь?
     -  Вы  знаете,  чего  я хочу. И чего я понять хочу, тоже
знаете. - Молчун облизнулся. - И вы тоже этого хотите. Только
не понимаете ничего. Равно как и я - не понимаю.
     - Но ведь и ты, и я, и он - тоже - все мы идем  туда.  И
все мы  живем только надеждой дойти. - Весельчак подпрыгнул -
то ли в чувстве, то ли ямку перепрыгивал.
     - Кто живет? Ты? Или, может быть Ворчун? Я же  просто  -
иду. Вы идете - и я иду.
     Доселе молчавший Ворчун встрепенулся:
     - Это я живу надеждой? Ты обо мне сказал это? Ты же пом-
нишь, с чего началось. - И он нарисовал руками в воздухе неч-
то. - Помнишь?
     -  Я то помню. - Молчун почесал за ухом. - Это Весельчак
не помнит.
     - А что - Весельчак? Ну - да! Я позвал вас. И  вы  пошли
безропотно.
     Ворчун поднял указательный палец и с пафосом изрек:
     - Но я пошел, предупредив, что незачем идти.
     - А зачем же понесло тебя с нами, гниль  пророческая!  -
Весельчак перешел на крик.
     - А за компанию. - И у него получилось это полушутливо и
полубрезгливо.
     Ворчун сунул руки в карманы и зашипел, пытаясь насвисты-
вать грусть.
     -  А ну вас совсем! - в сердцах воскликнул Весельчак. Но
его уже не слушали: Ворчун углубился внутрь, а Молчун, как  и
полагается, молчал, лишь двигая ногами.

     Молчание прервал Ворчун:
     - Коллеги! Растолкуйте, может быть я не понимаю чего-то.
Куда идем мы? Зачем? И для чего нам нужно идти? Оно, конечно,
возможно,  что  там  есть для нас что-то. - Ворчун почесал за
ухом. - Сволочи, одолели... Но где вы видели, чтобы все прос-
то так было. Закон равновесия, или как его там. В общем, если
убудет,  то  где-то прибавится. Точно и здесь так. Я не помню
случаев, чтобы обретение было безнаказанным. Да, конечно, ис-
тория хранит необъяснимое. Но не так это. Вы тогда  вспомните
бедолагу-Ворчуна.  Впрочем,  возможно  и  не  вспомните. - Он
вздохнул. - И тогда уже станет неважным вопрос о цели, вопрос
не имеющий ответа. Потому что этот вопрос сейчас -  не  имеет
ответа,  а  после  - он уже не будет иметь ответа, потому что
вопроса не станет, ибо никто уже не сможет задать его, и ник-
то не сможет на него ответить.
     -  Как  много  вопросов  из ничего! - произнес Весельчак
распевно. - Ты можешь говорить не так длинно, Ворчун?
     - Могу. Но - для чего?
     Весельчак остановился.
     - Видишь? - Он вытянул руку. - Там! На вершине! Посмотри.
     Ворчун равнодушно повел глазами.
     - Ну и что - на вершине. Кустик какой-то.
     - Не кустик, а дерево! - обиделся Весельчак. - Ты взгля-
ни на него. Говорили, что это рядом.
     - А как это выглядит? - Молчун поднял брови. - Ты  спра-
шивал, о чем я думаю. Но я ничего не придумал.
     -  Ведь  ты  звал нас, Весельчак! - Ворчун стал похож на
голос, который все слышали, но никто никогда не видел. - Ты и
скажи, хотя бы, на что похоже это?
     - Не знаю я, и никто не знает. Я знаю только,  что  если
обресть это, то благодатно будет.
     -  Сомнительно.  - Молчун перешагнул здоровенный камень,
Весельчак обошел, а Ворчун уселся на него.
     - Никуда я не пойду. - Ворчун снял с плеч узел и принял-
ся его развязывать. - Вот приму остатки и двинусь обратно.  А
вы  -  как желаете. Авось, и без меня как-нибудь. Перебьюсь и
без этого.
     - Нет ты пойдешь! И мы пойдем! Ты же потом  плакать  бу-
дешь. О прошлом. - Весельчак перегнулся через плечо Ворчуна и
уставился на котомку.
     Ворчун жевал.
     - Нет... Это вы... потом жалеть... будете. - Он  прогло-
тил. - И не о прошлом. Но о будущем. Ведь его не станет уже.
     Весельчак протянул руку к хлебу.
     -  Не-ет.  Не  твое это. - Ворчун переложил кусок к себе
ближе.
     - Но у меня нет больше!
     - У Молчуна выпроси. Он добрый.
     - Не добрый он. Ему все равно просто.
     Ворчун взмолился:
     - Ну когда же ты набьешь желудок! - Он откусил еще раз и
спрятал  окончательно.
     Обиженный  Весельчак  грустно переступил с ноги на ногу.
Так и не дождавшись, он уставился на вершину, и его лицо сно-
ва засияло.
     - А как мы делить его будем? - он противно заулыбался.
     Молчун произнес задумчиво:
     - Его не нужно делить. Оно - для всех.
     - Оно-то для всех, а пока - вот это - для меня. - Ворчун
вынул из-за пазухи фляжку и откупорил. - А вы - оба - уже вы-
пили. Теперь мне положено. - Он глотнул, закрыл пробку и вер-
нул сосуд на место.
     - Сволочь. - Весельчак, и следом Молчун, засеменил снова
в сторону заветной вершины. Следом, обливаясь  потом,  трусил
Ворчун.
     - Ты ж не хотел идти. - Произнес Весельчак, глядя в сто-
рону.
     -  А  как  же иначе-то? Вы, значит, обретете, а я - нет?
Так вы хотели?
     - И так тоже. Так тоже хотели. Но ты влез, куда не  про-
сили.
     - Неправда! Вы не гнали меня! - Он почти слезоточил.
     - Не гнали, потому что не мешал. - огрызнулся Весельчак.
     -  Да он и сейчас не мешает. - Молчун угрюмо смотрел под
ноги.
     - Что ж. Топай. Почти пришли уже. -  Ворчун  не  отрывал
взгляда от дерева на вершине.
               
     На поляне, среди горячих камней, торчал  столетний  дуб.
Больше там ничего не было.
     -  Где  же  твое, хваленое? Может быть, здесь? - Ворчун,
надрываясь, отволок каменную глыбу. - А может, тут? - Он обе-
жал дерево и принялся руками разгребать камни. -  Провалились
бы  вы  со своею идеей! - Он подбежал к Весельчаку и принялся
трясти его за руку. - Где?!
     Молчун воскликнул:
     - Вижу! Я вижу!
     - Где? - в один голос завопили Весельчак и Молчун.
     -  Да не там! - Они вглядывались в туман внизу, там, от-
куда пришли они. Там непонятным ореолом что-то светилось.
     - Нет! Смотри! Вперед смотри!
     По другую сторону, за перевалом, в  чашеобразной  лощине
сквозь струящийся пар можно было разглядеть зеркальную гладь.
    
     Уже  неведомо в который раз светило добралось до зенита.
Доведенные до отчаяния, обросшие и немытые, брели,  едва  пе-
реставляя ноги, странники. Каменная пустыня по обе стороны от
них раздавливала своею пустотою. И шаги путников то заставля-
ли  уснувшее  эхо  устало вторить шороху камня под ногами, то
приводили в неистовство на много миль в округе давно не слы-
шавшие человека молчаливые скалы. И приходилось тогда перехо-
дить  на  шепот,  ибо отражение голоса не позволяло разобрать
слов.
     И  было  странно. Ведь чем ближе цель, тем стремительнее
должны нести  ноги.  Ведь  тяжесть  ног  тогда  обращается  в
крылья, несущие к уже близкому. Но не было этого. Подъем, те-
перь сменившийся спуском, не приносил легкости, а едва замет-
ный  попутный ветер только низал, заставляя содрогаться тело.
Словно постаревшие, они едва волокли ноги.
     Они шли степенно, осторожно ступая, будто  боясь  испач-
каться.  И все сильнее чувствовалась усталость. И уже не было
того безумного стремления. Они двигались молча, уже не из же-
лания, а лишь из необходимости добраться. Обрести. Но  только
лишь для того, чтобы не оказался бесполезным путь.
     А позади оставались лишь обрывки  воспоминаний.  И,  чем
ближе  к цели, тем отчетливее мучила мысль о бессмысленности.
Картинки прошлого, складываясь в нелепый хоровод, с калейдос-
копической быстротою проносились в ожесточенных сердцах,  ос-
тавляя после себя лишь терпкий запах остывшей мечты и незабы-
ваемой сладости пережитого...
    
     - Молчун! Ты помнишь то лето? - Весельчак грустно  смот-
рел под ноги. - То - единственное - лето.
     -  Я  многое помню. Если не все, то достаточно. - Молчун
прихрамывал на левую ногу.
     - А я помню. Но только тебя там не было. Нет, ты был, но
не там. И ты не поймешь меня. Только потому, что  не  там  ты
был.
     -  Но почему же? - Молчун сделал вид, что обиделся. Но в
действительности обижаться было не на что. И не на кого. -  Я
всегда понимать пытался...
     - В том и дело, что пытался. Но ведь и я понимаю многое,
и  ты - тоже. Но никто не способен понять человека, кроме са-
мого его. Ты знаешь это.
     Весельчак помолчал.
     -  Да  и сам я не все понимаю. - Он сглотнул сухостью. -
И, наверное, никогда уже не пойму.
     - Ты же верил, что обретя, поймешь. Как же теперь?
     - Ты задаешь много вопросов, Молчун. Ты сам  на  них  не
способен ответить. И я не способен.
     - Но, быть может, обретем - и поймем?..
     -  Возможно.  Но... Увидим. Я лишь помню то единственное
лето, которое кончилось. Оборвалось внезапно. Как нить в  за-
путанном  мотке.  Вылилось  из,  казалось,  бездонной чаши. Я
только успел запомнить последнюю каплю. Она  была  похожа  на
слезу.  Мокрую  и  теплую. Мне тогда казалось это кошмаром. Я
тогда не был готов к этому. И я принял эту слезу за дождинку,
заблудшую из страны вечных дождей к нам, где последний  дождь
прошел  много  веков назад. И, быть может, мое незнание и по-
могло мне тогда. Она, дождинка,  охладила  меня.  Ведь  иначе
бесконечно горячее солнце расплавило бы то, что от меня оста-
лось. Ты видишь, чем я стал теперь? Жалкий слизняк, ползущий,
оставляющий за собою липкую грязь и не помнящий, куда ползет.
Меня  разверни  -  и я буду все также ползти, не заметив, что
двигаюсь уже в противоположную сторону. Но могло быть и хуже.
А сейчас хватит того, что мы раздвигаем плечами потоки смрад-
ного воздуха, который нас окружает. Ведь нас ждет награда...
     Весельчак замолчал. А Молчун бросил на него взгляд.
     - Награда ли? Или, что тоже очень возможно, лишь понима-
ние тщеты. Впрочем, понимание - это тоже  обретение.  Ведь  я
тоже  верил. Я верил, что имел нескончаемое. Я жил тогда лишь
одними, единственными на этой земле глазами. Бездонными и мо-
гучими в своей способности, в силе своей; и  так  близкими  к
единственной здесь истине. Голубыми, с серым и зеленым однов-
ременно. Я бы мог сказать, что ты никогда не видел ничего по-
добного,  но  это было бы нелепостью. Ты - видел. И он - тоже
видел. - Молчун кивнул на Ворчуна. - Но все это - ваше.  Твое
и его. Но тот бездонный и манящий свет - только мой. И сколь-
ко я ни пытался освободиться от этих пронизывающих лучей, ис-
ходящих  и  достающих меня из давно забытых дней, - я не смог
этого сделать. И не смогу, наверное, никогда.
     Я не знаю, зачем я ушел с вами. Оттого ли, что идти было
более  некуда, или в неизмеримом желании вернуться в тот пос-
ледний день. Но я знаю одно: если то, куда влечет нас  жажда,
окажется  вдруг простым туманом, который мы видим каждое утро
на протяжении уже многих дней, или это бледное марево мы вов-
се не сможем различить на фоне забрызганных ветром скал, если
все эти видения предстанут перед нами только  красивым  (или,
что  тоже  возможно, тошнотворным) пейзажем, написанным рукою
умалишенного, я не смогу уже вернуться...
     Теперь  глаза Молчуна уже не светились той беспредельной
мудростью. Он все также рисовал в своем воображении бесконеч-
ные горизонты, которые должны были бы открыться  взору,  если
бы им удалось добраться до своей мечты, но все чаще в его па-
мяти всплывали давно забытые образы и все отчетливее просмат-
ривались в этих, казалось, полустершихся картинах ранее неви-
димые  цветные  оттенки.  Теперь  в  его  глазах появился тот
странный для беззаботных острый, и в тоже время уходящий сно-
ва внутрь, подобно бумерангу, терпкий отсвет гнетущей  тоски.
Что  толку  от  обретения?  Каков смысл поисков, приводящих к
оторванности от жизни? Ведь обретение рождает апатию,  приво-
дящую  к  агонии. Сотни вопросов и сотни ответов. Противречи-
вых, и оттого бессмысленных.
    
     Они пересекли последний остров  зелени  и  оказались  на
песчаной  опушке.  Взору  открылась гладь, устланная туманом,
хрупким до боязни за его вечность. Казалось, достаточно  лег-
кого  дуновения - и его не станет. Он исчезнет, превратившись
в капли дождя или унесется вместе с потоком ветра, растворив-
шись в нем. Но это вечное марево, вопреки обманчивому первому
впечатлению,  навсегда будет укрывать собою неведомое. Неведо-
мое для тех, кто имеет смелость смотреть сюда с далеких  вер-
шин. И понятное - для тех, кто спустился сюда, чтобы увидеть.
    
     Весельчак, будто очнувшись от долгой и лунатичной летар-
гии, вдруг перешел на бег. Неизвестно откуда взявшаяся сила в
измученном теле внезапно понесла его, обезумевшего от  надеж-
ды, вспыхнувшей с удвоенной силою. Он скинул свою одежду, уже
ставшую лохмотьями, подставив неистовому солнцу свои  изъязв-
ленные плечи, и с разбегу ринулся в воду.
     -  Я  -  здесь! Я достиг этого! Вы слышите меня? Молчун!
Ворчун! Вы никогда раньше не знали такого счастия! Сорвите  с
себя путы и окунитесь в эту бескрайнюю синеву!
     Он  кричал и кричал, а его спутники молча стояли, ссуту-
лившись, и было видно, что мечта эта, так долго и  мучительно
манившая их в долгий путь, не имеющий обратной дороги, теперь
обратилась в пыль, осевшую на босых ногах.
     А Весельчак, казалось, не замечал сквозившей из их  глаз
неизлечимой тоски. Он все носился на границе воды и тумана из
стороны  в сторону, разбрасывая вокруг себя мириады брызг, то
исчезая из глаз, то почти выпрыгивая из  воды,  словно  боясь
захлебнуться. Он подставлял этим брызгам то  плечи,  временем
покрытые шрамами, то лицо, за бесконечно длинный путь ставшее
цвета  стали,  то  обесцвеченный сединою затылок. Он метался
взад и вперед, будто хотел враз насытиться внезапно  обретен-
ным.
     -  Берите!  Здесь действительно на всех хватит! Этого не
может не хватить!
     И он принялся лихорадочно глотать эту синюю воду.  Судо-
рожно  раскрывая  рот, чтобы набрать очередную порцию, он тут
же отправлял ее внутрь, чтобы снова через  мгновение  набрать
новую.
     Он  то  отплывал от берега, то снова приближался, словно
эта нелепая игра давала ему с каждой секундой все новые силы,
и не было конца этой бессмыслице. А его друзья все  стояли  в
напряженном молчании.
     Но вот, в очередной раз отплыв от берега, немного далее,
чем это было до этого, Весельчак неловко повернулся и обратил
обезображенное лицо в сторону берега. Он, словно окаменевший,
но все еще тщетно пытающийся раздвинуть давящий на него свер-
ху липкий туман, вынул из воды руку. И был  едва  слышен  его
последний крик:
     - Господи! За что!..
     И синяя вода сомкнулась над его затылком, навсегда скрыв
бесцветную седину от солнца.
     Оцепеневшие, Молчун и Ворчун еще долго смотрели  на  ту-
манную  гладь,  пытаясь  разглядеть  отражение солнца. Легкий
бриз погнал к берегу липкий туман, но  от  этого  воздух  над
уходящей  за  горизонт водою не становился прозрачнее, а лишь
сгущался, превращаясь в молочнобелую стену.
     Молчун сел на песок, закрыв лицо руками, а Ворчун так  и
стоял, не в силах согнуть колени.
     Желтая  полоса  побережья  уходила вдоль водной глади за
горизонт,  превращаясь  в остроконечные стрелы по обе стороны
от странников. Эти стрелы, будто указывая на неведомое,  оку-
танные  туманом, растворялись, словно в молоке. И было стран-
ным отсутствие всякой жизни. Даже чаек, обычных для  бескрай-
них  просторов,  вечно ищущих, чем бы набить утробу, беспрес-
танно орущих и мечущихся взад и вперед, не было.
     А  сзади, там, где обрывалась дикая желтизна, взор оста-
навливался на черных валунах. Вот - нелепая фигура  человека,
подперевшего  тяжелую голову руками, смотрящего вдаль будто в
надежде отыскать в серых клубах  тумана  знакомые  образы.  А
другой - похож на каменный столб, одиноко торчащий над жесто-
ким безмолвием. Третий, отвернувшись от этого безмолвия, тупо
смотрел  в  песок,  покрытый,  подобно  водной  глади, мелкой
рябью...
     Ворчун очнулся:
     - Вот где ваше хваленое счастье! - Он обнял голову рука-
ми: - Зачем я увязался с вами! Почему мне нет никогда  покоя!
Я  ведь знал, я никогда не верил, что возможно найти абсолют-
ное!
     - Абсолютное абсолютному рознь. - Молчун отнял  руки  от
лица, и обнажились выцветшие от горя глаза его.
     -  Да, конечно... Можно сказать, что мы все-таки обрели.
Но только не то, что искали, а лишь понимание. Весельчак тоже
обрел. Но не это обрел он. Он не успел понять. Он думал,  что
теперь  счастлив,  и он был беспредельно счастлив в свои пос-
ледние  минуты.  И  захлебнулся  в  этом  ненужном  даже  ему
счастье. Ему не было отпущено времени для осознания этой  ис-
тины. Абсолютной истины.
     И не сказав более ни слова, Ворчун обернулся  к  солнцу,
уже  почти  скрывшемуся за перевалом, к тропе, уводящей в об-
ратный путь, и, сгорбленный, побрел, едва переставляя ноги  и
черпая  песок. И было видно, как отражаются лучи беспощадного
светила на его обнаженных плечах, а безвольно опущенные  руки
его едва не доставали до колен.
     Молчун, все также сидя на раскаленном песке, обернулся и
посмотрел  вслед уходящему. И, будто не понимая, вновь взгля-
нул на клубящийся туман, туда, где недавно так весело и  без-
заботно  праздновал победу Весельчак и где нашел он свое пос-
леднее пристанище. Когда Молчун снова бросил взор назад, Вор-
чуна уже не было. Лишь тень от каменной статуи,  сгорбленной,
с безвольно опущенными руками, протянулась на песке в сторону
мнимого счастья...
     Молчун  остался  один  среди раздавливающего безмолвия и
дикой пустоты.
     Стремления и цели, созидание и разрушение с целью возро-
дить разрушенное, как будто на зыбучем песке можно  построить
вечное;  слепящее солнечное безмолвие, растворенное в кромеш-
ной тьме; протухшая, изъеденная паршой материя,  называющаяся
жизнью...  И  это - все то, к чему так искренне стремятся, во
что так беззаботно верят и надеются обрести, не  в  состоянии
выносить  в своем крошечном курином мозгу мысль о ненатураль-
ности, никчемности и бессмысленности. Неужели так трудно, или
невыносимо мучительно, что одно и то же, любить, верить, рас-
павшись на элементарные и кружась  в  бесконечном  водовороте
беспредметного  хаоса. Доставать до непостижимых уголков Все-
ленной окончаниями своих щупалец-нервов. Просто жить. И прос-
то стремиться. Но обязательно подавай обретение. И если  есть
цель, то совершенно необходимо иметь ее, заключенную в черст-
вую  оболочку собственности. И вот - эта самая нелепая и, как
теперь оказалось бессмысленная  пресловутая  цель,  съеденная
молью  и  запекшаяся липкими комьями крови в волосах, отлитая
расплавленным свинцом в язвах на ногах, раздавленная и  обли-
ченная в несостоявшемся порыве смелости во что бы то ни стало
отыскать, теперь потеряла всякое значение. И вместо нее роди-
лось  такое же абсолютное в свей безнадежности понимание. Об-
ретение цели. И обретение понимания. Как братья-близнецы. Не-
выносимо похожие и различные, как бесконечности. И стоит  по-
теряться в этой круговерти - как тотчас прежде слепящее солн-
це  выворачивается наизнанку, обнажая ледяные дыры в остываю-
щей плазме. Раскаленное  пламя  обращается  едва  теплящимися
угольями на руинах. Статуя Свободы вдруг начинает мешать, но-
жом  разрезая  обесцвеченное  небо, и из прорастающего семени
выпестовывается облицованная мрамором ледяная бесконечность.
     Что  проку  от карманного счастья, которое можно было бы
разменивать у приторговывающих кокаином бабушек на  рынке?  В
равнодушной к жизни, очищенной, как новорожденный младенец от
паразитов, от вечнозеленых колючек пустыне на него можно было
бы  выменять глоток живительной влаги, не стыдясь, что ты ни-
чем больше не владеешь. Расплющенный в плоскость смысл суеты.
Весельчак обрел это самое счастье. Он больше  не  нуждался  в
последнем куске, к которому так жадно протягивал руки. Он бо-
лее  ни  в чем не нуждался. Но не захлебнись он в собственном
счастье, кто знает, что бы он чувствовал. И смог бы он жить в
ладу с этим счастьем, не простирая рук к небу в мольбе об из-
бавлении от неотвратимо и навсегда обретенного...
     Молчун,  закованный кандалами сознания, тяжело поднялся,
в последний раз обернулся на усеянный каменными статуями  бе-
рег,  на тропу, уводящую в обратный путь, и, неслышно ступая,
побрел  в  сторону водной глади. Он не веселился, подобно Ве-
сельчаку. Потому что нечему было веселиться. И он  не  бредил
отчаянием уходящего Ворчуна. Уходящего, чтобы застыть навечно
в  этой  полукаменной  наполненной до отказа трескучей влагой
пустыне. Как младенец учится переставлять ноги, шаг за шагом,
и с каждым движением все увереннее и неотступнее, Молчун дви-
гался в воду. И вдвигался в нее, словно  кинжал  в  ножны,  с
гордо поднятой головой, осмысленно и обреченно.
     Белый  туман  устилал  бескрайнюю гладь, и белая же вода
обнимала входящего. Словно желая забраться  выше,  эта  дикая
влага  передергивалась  зыбкой  рябью, и от этого становилось
жутко. Наконец, достигнув желаемого, полупрозрачная жижа зак-
рыла от бурлящего хаоса всегда печальный лик  Молчуна,  укрыв
его вечным покоем...


22.10.2996