Баобаб

                Ч А С Т Ь   I               
                1
     Эй, ты! Ты слышишь меня? Я знаю, ты меня слышишь.  Ты  меня
не  можешь  не слышать. Не уходи! Мне приятно видеть тебя рядом.
Ты меня не видишь?.. Ну и что? Я уже знаю об этом... Я давно  об
этом знаю... Меня не видит никто. Для всех я - лишь обычный бао-
баб. И для тебя тоже.
     Впрочем, я ошибаюсь. Некоторые все же обладают даром видеть
меня.  Я видел, как приходило существо на поляну и запечатлевало
меня на холсте. Ты спросишь, почему я ее так назвал.  Ты  счита-
ешь, что женщина не может быть бесполой? Возможно. Но не для ме-
ня.  Для меня они - просто люди. Они едят, пьют, спят. И все они
остаются созданиями среднего рода. Потому, что я - среднего  ро-
да.  Я торчу здесь, на сквозняке времен, и гнию вместе со време-
нем. Время гниет, и я - гнию. Ржавая  труха  сыплется  отовсюду,
изо всех щелей в моем теле. Паразиты, что называются санитарами,
неуклонно  выгрызают  меня  изнутри.  Они роют себе норы, словно
шахтеры, чтобы потом уснуть в них сном  мертвеца.  А  я  остаюсь
стоять, подпирая собою небо, растопырив тысячи своих конечностей
в тысячи сторон света. И лишь единицы способны меня понять.
     О ком я веду речь? Да то же существо, сущий ангел во плоти.
Она нарисовала меня с головою человека. Я, ба-о-баб, и вдруг - с
головой. Ты понимаешь, о чем я говорю? Ты слушаешь меня и видишь
во мне растение.  Зелень, уже начинающую чахнуть. А для нее жел-
тизна моей кроны представилась бородою мудреца. Дупло, язвой зи-
яющее в моем теле, - и вовсе исчезло с лица времени. Ты скажешь,
что не  возможно  стереть  ничего,  что уже написано,  но она же
стерла! Она сумела вывести пятна на моем кафтане. Она увидела во
мне душу!  А ты не видишь ничего. Ты смотришь, но не видишь. Для
тебя, как и для всех остальных, я навеки останусь представителем
заповедной флоры.  Небо смешается в водовороте хаоса. Солнце по-
меркнет вместе с Луной, а я останусь в памяти мысли простым бао-
бабом.
     А когда утонет во тьме последний фотон,  я разорву эти цепи
и поднимусь.  Я сброшу с себя одежду и ринусь в этот бесконечный
водоворот и сольюсь с ним.  Я стану кружиться вместе с  ним,  он
закружится со мной, я - стану им, а он - станет мною...
    

                2
     - Очнись! Считай вместе со мной! Раз! Два!.. Ты слышишь ме-
ня?
     - Раз... два... Где я?.. Я - это он...
     - Прекрати!..
     - Нет... ты не сможешь понять меня... я... баобаб...
     - Ну прошу,  возьми себя в руки!  Ты - человек...  Нет. Это
бесполезно.
     Она начинает хлестать его по щекам.  Звонкие удары, сменяю-
щиеся стоном, гулко отдаются в пустом коридоре.
     - Нат,  не церемонься с ним.  Хватит.  Я устал. Сделай, как
положено.
     - Но, Стас...
     - Возьми и делай. - Он протягивает ей склянку.
     Стоны, вопли - все смешивается.  Хруст ломаемого стекла на-
полняет комнату  запахом  медицины.  Конвульсивное,  жалкое,   и
вместе с тем противное извивание переходит под влиянием наркоти-
ка сначала в ленивое шевеление. Потом его тело забывается, чтобы
через два часа снова раздирать свежие ссадины,  наносить новые и
вновь выматывать тех, кто ни в чем не повинен.
     Они взяли  на себя этот неблагодарный безнадежный труд,  не
ведая, что тот, за кого они борются, уже не сможет поблагодарить
их. Эти  стеклянные  глаза  будут долго еще сверлить стену,  эти
кисти будут судорожно сжимать простыню  и  бессмысленно  комкать
ее,  а грудь - хватать воздух, но уже едва ли мысли суждено быть
изреченной этими губами.

    
                3
     Нет, ты определенно слышишь меня. Ты стоишь совсем рядом со
мною и не можешь меня не слышать. И вместе с тем ты невообразимо
недосягаема. Я  не смогу никогда обнять тебя и посадить на обла-
ко, показать тебя солнцу и птицам. Но когда-нибудь я увлеку тебя
в страну сказок и грез,  и мы останемся с тобою одни на тысячи и
миллионы миль...
     Как я  жалею,  что я не человек.  Я хочу иметь сотни детей,
сотни девочек.  С голубыми, карими, зелеными, с фиолетовыми гла-
зами. Ты  представляешь себе ребенка с фиолетовыми глазами?  А с
красными? И их глаза, словно светофоры, станут мигать во тьме...
Но ведь я - баобаб.  А ты - женщина.  Ты для себя - женщина, а я
для всех - баобаб. И ты видишь во мне лишь труху. Точно так же и
я вижу в тебе лишь человека.
     Дятел долбит мое тело,  а ты слушаешь эту дробь и  думаешь,
что нельзя видеть, не имея глаз. Но я вижу тебя, а ты имеешь це-
лых два глаза,  но напрасно они даны тебе.  Но этого ты тоже  не
понимаешь. Ты  вонзаешь в меня свой взор и воображаешь,  что ви-
дишь меня насквозь.  Но это - лишь шелуха, скорлупа, сковывающая
мои движения,  ненавистная  мне цепь опутывающая мои корни,  не-
пускающая меня в небо.  Ты видишь мою крону,  но не меня самого.
Ты не обладаешь даром видеть невидимое.
     Но, согласись со мною, было бы здорово, если бы ты была го-
лубицей. Представь себе: ты сидишь на одной из моих конечностей,
ты порхаешь из стороны в сторону,  покидая одну и одаривая визи-
том  другую,  и наслаждаешься собою.  Ты - птица,  олицетворение
свободы.  Ты вправе покинуть меня, взмыв к звездам или устремив-
шись, подобно Икару, на верную смерть от солнца. Но и звезды те-
бя не спасут.  Ты замерзнешь в них.  Твое сердце  превратится  в
звезду.  В холодную, мерцающую и далекую. Там солнце сожжет твои
крылья, а вечная тьма и холод проглотят твое сознание. Ты - пти-
ца.  А птице место в лесу,  в кроне таких,  как я. Здесь тебе не
придется заботиться о пище:  в моем теле достанет  корма.  Здесь
тебя не заморозит пустота:  ты всегда будешь ощущать меня рядом.
А солнце не достигнет твоей красоты,  чтобы сжечь ее:  я заслоню
его собою. Твое место - во мне. Ты должна быть частью меня. Тог-
да есть надежда обрести бессмертие...

               
                4
     Солнце клонилось к закату. Стас вышел из метро и направился
по аллее.  Тысячи противоречий сражались на незримом  поле  боя.
Отчего  все так по-идиотски запутано? Ведь он находится в созна-
нии. Он мыслит.  Все,  что он говорит, логически связано. Но, по
сути, это чистейший бред!
     Как жаль его! Друзьями были... А теперь что?!  Кому  теперь
обо всем расскажешь? Странная штука - память. Почему-то вспомни-
лось его угрюмое лицо, когда он грустил. Придет нежданно и ждет,
когда  его  развлекать будут. А что мне остается? Я - как рыцарь
добродетели. Благо, за словом в карман никогда не лазил...
     Из трущоб городских кварталов выплыла такая же серая, похо-
жая, как две капли воды, на сотни других, громада со стеклянными
глазами. Лишь одно отличало: черно-белая вывеска над дверью нас-
тораживала и придавала настрой деловитости и официальности.
    
                ИНСТИТУТ ПСИХОЛОГИИ
                И ПСИХОАНАЛИТИКИ
    
     Дверь едва уловимо скрипнула и впустила Стаса в недра покоя
и строгого порядка. Очки за свежевыкрашенной решеткой блеснули в
сторону вошедшего и снова предпочли скрыться за седым  затылком.
Стас подарил ему улыбку.

     Профессор восседал в кожаном кресле,  обложившись  со  всех
сторон графиками.
     - Иван Михалыч!  Ну можешь ты хоть одну минуту посидеть без
дела и  развлечь своего школьного друга?!!  Небось,  уж и забыл,
что вместе штаны терли.
     Профессор с  каменным лицом медленно поднял невидящие глаза
на Стаса и остановил свой взгляд на его ботинках. Немного задер-
жавшись на них,  он так же лениво взглянул в лицо Стасу и, точно
смотрел на мебель, снова зарылся в бумагах.
     - Ваня, здравствуй! Ты меня не узнал, так что ли?
     - Присаживайтесь... - полугостеприимно пробубнил профессор,
все так же пожирая глазами бумагу на столе.  - Чем могу быть Вам
полезен? - Он подчеркнул это "Вам",  словно парируя  бесцеремон-
ность.
     - Вань, да ты с ума сошел! Ты что, Стасика не признал?
     - Ста-сик...  - Профессор оживился так внезапно,  что очки,
до этого плотно сидевшие на лбу,  мгновенно  съехали  на  кончик
носа, едва не упав совсем.  Он выскочил из-за стола, обежал вок-
руг него,  словно футбольный мяч,  и повис на  шее  у  Стаса.  -
Ста-асик, -  протянул он,  похлопывая спину однокашника.  - И на
долго ли к нам?  Ты уж прости,  я совсем заработался.  Тут  чек-
нешься, в  этом  обиталище  психиатров.  И самое интересное - ни
один  из  них  не уступит любому из своих пациентов. Тут, видишь
ли, возникла новая гипотеза о  возможности  лечения  психических
отклонений  методом  суперпозиции. То есть клин клином, если хо-
чешь. Вот и приходится пыхтеть, из кожи вон себя вытряхивать.  И
вот теперь уже друзей узнавать перестал. - Он сокрушенно почесал
затылок. - А я вижу, ты озабочен чем-то. Слушай! Да и синева ли-
цо  твое украшает. То есть не украшает, я хотел сказать... Поде-
лись печалями своими и радостями. - Последнее  им  произнесенное
слово  получилось  забавно комичным: профессор страдал невырази-
тельной дикцией. Стас едва не рассмеялся.
     Он уселся в кресло и, сложив руки на груди, замер, уставив-
шись на Стаса.
     - Живем все хуже и хуже.
     - Да ну! Вот уж не думал, что ты можешь жаловаться на судь-
бу...
     - Да ты не перебивай!.. И без того погано.
     Резкая перемена настроения Стаса подействовала на профессо-
ра. Он умолк, удивленно поджав губы.
     - А повеселить тебя нечем.  Совершенно.  Печалей - хоть от-
бавляй. Оттого и пришел. - Стас поскреб подбородок. - Скажи мне.
Что тебе известно о Черных Мутантах?
     - Хм...  - Профессор вытащил трубку и начал старательно на-
бивать ее.  - Хм-м...  Ну...  Знаешь ли... В эти дела я не лезу.
Было время - искал себе приключений,  а теперь... Не знаю. Вчера
приходил один... Ну в общем, противно мне смотреть на них.
     - Потому и не знаешь? - Лицо Стаса стало суровым.
     - А насолили они мне! - Он вскочил и принялся мерить шагами
пространство между  стеной  и стелажем с множеством папок.  - Ты
когда-нибудь видел этих головорезов?  Они ни с чем и ни с кем не
считаются. Человек и лягушка - для них одно и то же. - Он внезап-
но плюхнулся в кресло и вытаращился на  Стаса.  Ты  можешь  себе
представить  ЖИВОГО человека с выпотрошенными внутренностями?  С
полностью очищенной от требухи утробой! - На его висках вздулись
вены. - А они могут! Больше того! Когда я спросил, зачем они это
делают,  он закатился таким диким хохотом, что задрожали вот эти
самые стекла. - Он кивнул в сторону окна. - Они считают это нау-
кой!  Боже мой! Зачем я ввязался в это... - Он закрыл лицо рука-
ми.
     Успокоившись, он продолжал, не отнимая рук от лица:
     - Ты не видел их. Как я тебе завидую... Ты не видел их лиц,
которые ничего не выражают.  Ты не слышал их голосов, от которых
звенит в ушах.  Звенит,  потому что не может не звенеть.  Их го-
лоса, словно зуммер,  звучат у тебя в мозгах.  От них невозможно
отделаться. Они приходят к тебе и методично излагают свои требо-
вания в близкой к ультимативной форме. Это чтобы не подкопаться.
Они - излагают, а ты слушаешь их с постоянно растущим нетерпени-
ем и отвращением.  А им это безразлично.  Они всегда  уверены  в
том, что их требования будут выполнены.  Потому что они не могут
быть не выполнены. Иначе ничего здесь не останется! И никого! Ты
понимаешь?! -  Он  посмотрел на Стаса.  - Человек никогда еще не
был так близко к смерти.  - Его глаза были красными, а губы дро-
жали. - Не один,  не десять, а вся цивилизация! Мы никогда ни от
чего и ни от кого так не зависели, как зависим от них.
     Он поднялся и вышел из-за стола.  Его спина была сгорблена.
Он выглядел теперь вдвое старше своего одноклассника.
     - Стась.  Что мне делать? С каждым новым днем они хотят ви-
деть у себя на операционном столе все больше и больше живых тру-
пов. Они  приходят  сюда  и  требуют от меня невозможного.  Горы
фальшивых свидетельств о смерти!  И нет этому ни конца, ни края!
Ты читаешь газеты?  Они трубят об упавшей рождаемости! Они твер-
дят о прекращении роста населения и его спаде!  Но о  них  -  ни
слова! Ни  слова о повышении смертности!  Они не хотят раздувать
паники. И я не хочу раздувать ее.  Ты представляешь,  что  тогда
начнется?.. - Он осторожно положил под язык таблетку.  - А я ни-
чего не могу сделать!  Я сижу вот тут и связан по рукам и ногам.
А они  явятся  сюда  снова!  И  снова я буду вынужден им повино-
ваться... - Он умолк, исчерпавшись.
     Трубка в  его руке ритмично дрожала.  Лучи весеннего солнца
наполняли комнату свежестью, но не грели. Сонная муха исследова-
ла стекла.
     - Вот и она скоро опять заснет. - Профессор вздохнул. - Она
еще не проснулась,  но она снова заснет, как заснем мы. - Он пе-
ревел глаза с мухи на грустное лицо Стаса.  - Мы скоро заснем. И
вместе с нами заснет все то,  чем мы жили. Мы заснем, потому что
они нас усыпят.  Как другие в свое время усыпили динозавров.  Мы
им стали мешать!  Ты понимаешь?  Они выжмут из нас все и усыпят!
Они сожрут нас,  а остатки испепелят,  что даже следов не  оста-
нется...

     Стас вышел из здания института. Подавленный, еще более, чем
перед беседой с профессором,  он не хотел ни о  чем  думать.  Он
лишь запутался еще более.

    
                5
     Не уходи! Слышишь? Я вечно готов говорить с тобой. Ты стала
понимать меня... Если раньше ты лишь смотрела на меня, то сейчас
ты стала видеть меня. Ты видишь меня сквозь маскарад  времени  и
пространства. Моя скорлупа стала прозрачной для тебя. Мои одежды
теперь  для  тебя  ничего не значат. Ты теперь можешь видеть мое
существо, мою суть, мою душу. Ведь именно ее ты  и  хотела  уви-
деть?  Да?  Ты хотела увидеть мое тело? Ну что ж. Я могу поздра-
вить тебя. Теперь я наг перед тобой. Теперь я понятен тебе.
     Впрочем, лишиться защиты, одежды и всего того, что скрывало
на протяжении столетий мою уязвимость, не значит стать понятным.
Я ошибался. Я верил в это. Я надеялся, что сбросив с себя все, я
сольюсь с тобою.  Пускай не всецело. Я лелеял мечту, что слияние
душ может дать многое. Если не все, то хотя бы большую часть то-
го, что может дать единение.  Но теперь я  вижу,  что  все  было
тщетно. Я  не  знаю,  хотела  ли ты достичь того состояния души,
когда все перестает иметь смысл,  когда приходит  уверенность  в
завтрашнем, когда наступает спокойствие и теряется ощущение вре-
мени. Я не знаю этого.  Но я знаю одно:  ты хотела понять  меня.
Иначе ты бы не слушала меня. Или все, что ты здесь услышала, бы-
ло для тебя развлечением?  Чем-то вроде театра одного актера? Ты
приходила сюда только для того, чтобы развлечься? Ты слышишь ме-
ня? Ответь!..  Скажи мне,  что я не прав! Скажи, чтобы я поверил
тебе!.. Ведь  я не прошу многого.  Я лишь хотел иметь существо в
этом мире, которое было бы способно понять меня. Здесь, под этим
солнцем, под этими ветрами и тропическими ливнями.
     Ты спросишь меня, откуда я знаю это. Как  я  сумел  обрести
все  это.  Я не могу ответить тебе. Я могу осознать себя, я вижу
тебя и все, что нас окружает, но я не в силах постичь непостижи-
мое. Я знаю лишь то, что ты и я, эти облака, эта трава и  мелкая
нечисть  и паршивые грызуны в моем теле, когда-нибудь догрызущие
меня до конца, - все это существует. Я - существую. Ты - сущест-
вуешь. И существует еще другой мир. Но я о нем ничего не знаю...
     Как жаль,  что я не имею способности передвигаться!  Птицей
быстрокрылой, стремительным оленем!  Мы бы умчались  с  тобою  в
этот загадочный и непостижимый рай.  Ты и я. И никого больше. Ты
понимаешь меня?  Я бы унес тебя туда.  Я знаю,  там ты смогла бы
понять меня. Там мы бы были вместе. Всегда! И везде!
     А сейчас меня тяготит одиночество.  Ты можешь вечно  стоять
возле меня,  но здесь мы никогда не сможем быть вместе. Никогда.
Потому что здесь ты и я - различны.  А там - мы сможем быть  од-
ним...
    
    
                6
     Неожиданно скрипнула дверь. Наталья вздрогнула.
     - Ты с ума сошел!  - она была раздосадована.  Стас вошел  в
комнату, торжественно неся перед собою букет.  - Ты ничего поум-
нее не смог придумать?.. - Да прекрати ты в конце концов!
     Стас сконфуженно переступил с ноги на ногу.
     - Ну... Я думал...
     - Тоже мне.  Рыцарь безголовый.  Ты б еще торт купил.  Ведь
праздник нынче.  - Язвительная улыбка проявилась на ее лице. - А
ты не подумал?.. - Она запнулась.
     - О чем?
     - Нет... Нет, ни о чем. Просто я плохо спала сегодня. -  Ее
покрасневшие глаза выдавали и без объяснений. - Он опять бредил.
Почти всю ночь. А я сидела возле него и слушала. Это непередава-
емое  ощущение.  Будто  он со мною разговаривал. Ну не может это
быть бессвязным бредом! Как ты хочешь, но я не могу  колоть  ему
это. - Она кивнула в сторону стола. - Не могу. Он только под ут-
ро  заснул. А я не в силах до сих пор успокоиться. И еще вот что.
Или я начинаю с ума сходить, или действительно  творится  что-то
невообразимое.  Во  всяком случае я не могу этого постигнуть. Ты
никогда не оставался с ним один? Нет? А я чем дольше  остаюсь  с
ним,  тем  отчетливее  ощущаю его отсутствие. Его нет здесь. Его
оболочка, его бренное тело, называй, как тебе нравится, так  вот
его  плоть  я вижу, но не более того. Я касаюсь его руки, ощущаю
биение пульса, но то, что находится здесь,  не  имеет  сознания.
Оно,  это  самое сознание, этот разум, он не здесь. Он лишь зас-
тавляет двигаться тело, как куклу на нитках. Только нити эти не-
видимы...
     Стас гладил ее руку.
     - Ты меня слушаешь? Стас!
     - А!.. Да, конечно...
     - Уже вижу. А перед этим как-то не совсем заметно было.
     - Нат... Ты прости...
     - Ну так вот. Мне стало казаться это давно. Точнее я  стала
ощущать это. Я не говорила тебе. Но сейчас уже ждать нечего. На-
до что-то предпринять. Теперь, этой ночью, я ощутила его отсутс-
вие  столь явно, что у меня волосы встали дыбом. Я даже предста-
вить себе не в состоянии, как правильно истолковать все это.  Ты
вообрази  себе, что он может быть сейчас где угодно. В этой ком-
нате, за миллионы миль от нас, вообще нигде. Нигде - то есть  не
сейчас.  Сейчас - нигде. А может быть сейчас, но нигде... Я сама
запуталась. Я не могу осмыслить это. Может быть я  начинаю  схо-
дить с ума?
     Стас обнял ее.
     - Ты не думай. Ты просто забудь об этом хотя бы на время. -
Он ворошил ее волосы.
     - Несносный! Ты, кажется, пришел сюда, чтобы помочь мне! Ну
так помогай же!..
     - А я что делаю?
     - Во всяком случае на помощь это совершенно не похоже.
     - Ну... Понимаешь...
     - Я все понимаю!  А ты - пустоголовый болван! Я ведь любила
его! И сейчас люблю.  А ты пришел сюда не помогать мне...  - Она
закрыла  лицо  руками.  Когда она снова взглянула в на Стаса, ее
глаза были влажными.
    
    
                7
     А... Это снова ты... Пришла, чтобы поглазеть на бремя моего
тела?.. Как только не надоест тебе?.. Впрочем, не мне  судить  о
твоих чувствах, и не мне разбираться в твоих желаниях. Ты вольна
делать то, что тебе нравится. Даже если это и не сулит тебе тебе
ничего,  что  можно было бы называть пользой. Пользой тебе самой
или пользой троюродному брату дяди твоего соседа.  Я  просто  не
могу  представить  себя кому-то необходимым. Та труха, что оста-
лась от меня, не годится даже  в  печь  на  растопку:  это  лишь
скользкая  гниль, беспощадно пачкающая всех, кто имеет несчастье
прикоснуться ко мне. Я не могу быть даже физической опорой  нуж-
дающимся.  Те, кто бывает здесь (иные из них - утомленные беско-
нечными скитаниями в поисках несуществующего, или другие - взва-
лившие непосильный груз в тщетной надежде донести, не сломав се-
бе шею), все, кто проходит мимо и, случайно выбрав мой ствол как
опору, вдруг обопрется о меня - едва коснувшись моей изёеденной,
почерневшей за годы бессмысленного бдения склизкой коры,  оказы-
ваются по локоть в грязи. И не моя вина в том, что их рук уже не
отмыть...  От них будет распространяться запах того, что от меня
осталось.
     Ты даже не представляешь, насколько бессмысленно мое сущес-
твование. Ты была здесь вчера, та приходила сюда  третьего  дня,
но  я благодарен тебе, что ты не касаешься моего тела. Ты - оза-
ряющая собою путь блуждающим впотьмах мысли. Ты - воплощение ра-
зума и рассудка, который, к сожалению непостижим для вечно  ищу-
щих.  Одни  пытаются осмыслить неподдающееся осмыслению. Другие,
вроде меня, безуспешно пытаются понять истину. Но все, независи-
мо от форм и цели мышления, не смогут все же постичь твою  фило-
софию.  И как бы ты не пыталась найти того, кто смог бы тебя по-
нять, эта философия уйдет вместе  с  тобою,  как  уходит  отсюда
все...  А  может  быть, что ты никогда не уйдешь. Что ты уходишь
лишь только для тех, кто сам здесь не вечен... Но как бы там  ни
было,  я  не смогу тебя разгадать. То, что ты делаешь, и то, что
тебя толкает на эти поступки, никогда не станет моим достоянием.
Ты была там, где все по-другому. Ты знаешь, что может быть силь-
нее разума. Но приходить сюда влекомой неведомыми мне побуждени-
ями и обладать абсолютным разумом - означает видеть в  кромешной
тьме.
     Впрочем, я говорил уже это. Я никогда тебя не постигну.  Но
это не мешает мне иметь свою точку зрения. Будь твой разум в ты-
сячу раз сильнее - я и тогда буду считать твои визиты сюда бесс-
мысленными. Что из того, что ты меня понимаешь? Что из того, что
ты  видишь меня, тогда как никому это не под силу? Что дает тебе
это?.. Я лишь задумчиво кланяюсь облакам и тем, кто отсюда  ухо-
дит.  Никто  и ничто больше сюда не вернется. Одни - по неумоли-
мости законов природы, другие - испытав непреодолимое отвращение
к одной лишь мысли о возможности своего возвращения.  Ничто.  Но
только не ты. Ты приходила сюда не единожды, и я снова увижу те-
бя здесь, но я никогда не постигну твоего разума, твоей психоло-
гии, потому что ты и разум - это одно.

    
                Ч А С Т Ь   II
    
                8
     Внезапно гнетущую тишину разорвал рокот работающего  двига-
теля. Потом на мгновение стало тихо, и два раза хлопнули автомо-
бильными дверьми.
     Вал  высунулся в окно. Наконец-то! Месяц с лишним томитель-
ных ожиданий и - свершилось!
     Он вылетел на улицу. И остановился. Ему явно не были  рады.
Каменные лица, гнетущий, непонятный взор себе под ноги...
     -  Здравствуй... Идем. Мне надо сказать... Мне надо погово-
рить с тобою...
     Вал в смятении поплелся за нею.
     - О чем? Может быть... позже? - У него вдруг зажгло под ло-
жечкой.
     - Нет. Сейчас. Потом уже будет поздно. - Она вставила  ключ
и решительно провернула.
     Дверь  распахнулась,  и они почти вбежали в дом - нежилой и
неуклюжий.
     - Но... Может быть ты все-таки отдохнешь с дороги?
     - Я же сказала. - Ее решимость вдруг  обратилась  раздражи-
тельностью.
     -  Но  мы же снова вместе! - Вал порывисто обнял ее, холод-
ную, несопротивляющуюся и равнодушную. - Ты мне... не рада? - Он
запнулся и испугался.
     Ее холодные глаза отрешенно буравили стену. Нежные руки те-
ребили связку ключей.
     - Ты... Где?..
     - Возьми. Он мне не нужен... больше. - Она нервно сняла  со
связки ключ от квартиры Вала и протянула.
     И что-то взорвалось в груди...
    
    
                9
     Стас подходил к площади. Вдруг всплыло в памяти  ее  назва-
ние. Площадь победы. Странное название. Кто-то и когда-то устро-
ил бойню, и теперь эта пустыня носит такое название, великое и в
то же время напоминающее о жестокости.
     Дорога  вела  через парк, всегда кишащий сотнями отдыхающих
после житейского болота и рабочей тщеты. Только  сейчас  там  не
было  ни  души. Даже мамаш с одинаковыми, как на параде, ящиками
на колесах для своих чад.
     Послышался  гул  возбужденной толпы. На площади все чего-то
ждали. На краю, спиной к  ограде  парка,  стоял  рослый  детина,
грузно  опираясь  на старое, потертое весло. Рядом с ним, присев
прямо на урну, разглагольствовал взлохмаченный тип с изуродован-
ным то ли оспой, то ли кислотой лицом с  птичьим  оскалом.  Поо-
даль,  сонно зажмурив веки без ресниц, отдыхал в позе лотоса пь-
яный философ. Его больные губы чуть заметно шевелились, и слышно
было неторопливое одно и то же: "Рай суеты не терпит суеты.  Где
есть  свобода  -  нет  блаженства духа. Где возликует празднично
разруха, ты красоты не соберешь цветы. Распустится лишь алым ку-
мачем симфония ушедших душ над морем, и волн  прибой,  бесцельно
эхом  вторим,  зачем-то  вдруг пополнится ручьем... Рай суеты не
терпит суеты..." - и так уже наверное в трехсотый раз.  Рядом  с
ним пылилась шапка с горстью меди.
     - Вот я и говорю ему, ты почини кран свой, а то  вроде  как
нехорошо  получается. Ты, говорю, никаких неудобств или каких-то
неприятностей от того, что у тебя кран,  понимаешь,  капает,  не
испытываешь,  а я уже свою дрель выбросил, потому как она ржавая
стала, от того, что вода из твоего крана, понимаешь, на нее  ка-
пала.  А  он  мне и ответил, ты дескать, не греши на мой кран, а
лучше убери оттуда  дрель или что там у тебя еще лежит. Там, го-
ворит,  лежать  ничему не положено. А положено, чтобы там вообще
ничего не было. А я опять говорю ему, что дрель я от туда  убрал
уже  и  даже не просто убрал, а выбросил. И, говорю, по его вине
выбросил. А он мне и заявляет, ты, говорит, сам свою дрель прош-
ляпил, сам и пеняй на себя, а по поводу всего остального,  гово-
рит,  ты бы туда еще телевизор с антенной поставил, а потом при-
бежал бы ко мне жаловаться. Не пойму я его, почему он  не  хочет
свой кран починить...
     Стас его не дослушал. В толпе началось движение, и его  от-
несло  от  празднотрепящегося. Тот еще раз мелькнул за головами,
все разевая рот, и исчез совсем. Везде галдели и размахивали ру-
ками, рассказывая и теребя друг друга за рукава, каждый  норовил
выговориться,  словно  рта  не  открывал неделю, и у каждого был
свой слушатель. Только одного Стас не понимал,  зачем  понадоби-
лось  тащиться сюда через весь город, чтобы лишь пощупать чей-то
костлявый локоть.
     Снова открылся вид на исполина. Его уже поднимали. Обвязан-
ный  под руки толстыми тросами, он тяжело оторвался от постамен-
та. Кто-то едва успел отскочить от неожиданно качнувшейся грома-
дины. И сразу же в догонку бедолаге посыпался отборный мат:
     - Нашел время ноги целовать! Раньше надо было. И не ему,  а
еще кому-то, кому нужнее...
     Кто-то пронесся рядом, задев плечем, и  будто  чтобы  изви-
ниться,  развернулся и со всего маху налетел снова. Так и не из-
винившись, он описал дугу в добрых двадцать метров, лавируя сре-
ди людей, и скрылся в толпе. Странноватый тип. И одет странно. В
какую-то синюю телогрейку и кальсоны. А в руках - газовый ключ.
     Понесло дождиком. Откуда-то, откуда только что светила  лу-
на,  налетел ураган и принес грозовые тучи. Все разом уставились
на свинцовое небо, а потом нехотя побрели в разные стороны.  Че-
рез пять минут на площади уже никого не было. Только серый обод-
ранный  бортовик  с погруженным на него исполином одиноко торчал
на краю. Даже крановщик, убрав упоры, лихо скрылся за  поворотом
на своем тарантасе. Стас снял со спины куль за лямки и облочился
в костюм. Он был грязно-зеленого противного цвета и от него пах-
ло тухлыми яйцами.
    
                10
     Вал очнулся дома.
     Он был одет и лежал на своей койке. Сквозь неплотно занаве-
шенные окна был виден кусок голубого неба. Он попытался поднять-
ся, но за грудиной давило. Он вспомнил.
     Судорожно  оглядевшись, он встал. В комнате никого не было.
На столе, рядом с лужей пролитой воды стоял полупустой графин. И
лежал лист бумаги, придавленный одиноким ключем...
     НЕ ЗВОНИ МНЕ БОЛЬШЕ. ПРОСТИ...
     Как?.. Почему? Что могло случиться? И где... куда ушло  ле-
то?..  И  звезды...  Ослепительные звезды на бездонном, как веч-
ность, небе. Луна, затмевающая собою полжизни. И угли.  Остываю-
щие,  но  еще  нестерпимо горячие... Луна... похожая на лицо. На
твое лицо, когда ты зеваешь...
     Вал  открыл  шкаф.  Нет... это не то, это тоже не то... Где
же? На пол ссыпались огрызки провода, беспорядочные мотки, клуб-
ки  и  еще  что-то, образуя гору теперь ставшего ненужным хлама,
как символ начинаний, обреченных на забвение. А, вот.
     Он бережно  вынул  такой-же,  как  остальные,  разноцветный
клуб, нацепил провода и решительно вставил штепсель в стену.
     Тяжело, словно в замедленном просмотре, едва  качнувшись  к
окну, в котором ярко голубое небо уже окрашивалось в цвет  захо-
дящего солнца, Вал опрокинулся на спину. Короткий провод вылетел
из стены...
    
                11
     Дождь хлестал уже два часа. Там, где редко едва пробивалась
луна, мутно-желтые полосы разрезали серое марево. Под ногами пе-
нилось  и  пузырилось. Гадость, подумал Стас. А приятно, однако,
когда не подводит собственное чутье. А то как же я сейчас  пошел
бы.  Сунулся  б  в подворотню какую и торчал бы до второй Новой.
Бездари. Это ж надо было сперва додуматься до такого, а уж  пос-
ле... Н-да.
     Под галошами хлюпало. А сзади, там, где ступала нога, оста-
вались цветные пятна. Сизая трава на газонах отливала розовым...
     Дождь кончился внезапно. Безумный великан-садовник с гуашью
вместо дождевой воды скрылся за горизонтом.
    
                12
     Полный  месяц оставлял полосу света на запаутиненной стене.
И был слышен сверчек, поющий свою незатейливую песню. И  уже  не
тело,  а  лишь  отражение, прозрачная тень, поднялась, лунатично
распахнула окна и шагнула на заросшую репейником клумбу.
     И от шаркания волокущихся ног знобило. И ночные коты  прыс-
кали в подворотни, злобно и отрывисто орав.
    
    
                13
     Стас подошел раньше положенного. До встречи оставалось  еще
двадцать минут. Он остановился и огляделся. Асфальт на пустынной
улице слабо парил. С серых крыш домов тягуче падала розовая  во-
да.  Стас  вошел  в  здание.  Пришлось снять костюм. Он прошелся
вдоль пустых прилавков, плюнул, надел галоши и вышел вон.
     Сигаретка уже догорела, когда из-за угла появился ссутулив-
шийся от непомерной тяжести своего роста усатый узбек.  Это  был
определенно  узбек. Ни под кого более внешность его не подходи-
ла. Лишь тюбитейки не хватало.
     - Кажется, я вас ищу, - произнес он, подойдя и пошаркав но-
гами, завернутыми в зеленые мешки. От него резко несло гарью.  -
Миша,  -  он  протянул было руку, но тут же отдернул. - Виноват.
Никак не могу привыкнуть.
     Он отвернулся.
     - Станислав, - ответил Стас черному до смоли затылку.
     - Ну что же, пошли, - молвил узбек, неохотно поворачиваясь.
- Вы давненько, навернячка, ожидаете? Я тут вот зашел  кое-куда,
пивка глотнул. Но вы не против, нав-верное. - Он икнул.
     Стас не ответил. Они молча побрели по улице.
     Видимо утомившись от молчания, узбек спросил:
     -  А вы, случаем, не знаете, сколько надо отдать, чтобы ку-
пить телефонный кабель? - он почесал затылок.
     - Нет. Не знаю. - "Не надо было идти. Спал бы  сейчас  сном
бабочки в глубокую зиму".
     Опять пауза. Потом узбек пристал снова:
     -  А сколько девятнадцатая стоит? То есть сколько за нее вы
хотите?
     - Я уже говорил, двадцать пять. - Стас нервничал.
     Дальше шли молча. Мимо плыли дома с забитыми окнами. Только
изредка сквозь доски пробивался желтоватый тусклый свет.
     - Пойдем, зайдем. - Узбек потянул Стаса за рукав.
     Они вошли. Узбек спросил, есть ли бренди. Ему ответили, что
бренди здесь нет, а есть на Бетонной.
     - Пошли. Надо вернуться.
     Через три дома оказалась такая же дверь.  Узбек  дернул  за
ручку, и скрипнула истерически дверь.
     Бренди здесь тоже не оказалось, но был паршивый коньяк. Уз-
бек пошел платить. Стас вышел, не дождавшись, и закурил. Придет-
ся с ним выпить, обреченно подумал он. Пепел упал прямо на гало-
шу и исчез, превратившись в липкую на вид грязь.
     Дверь  снова визгнула, и показался узбек с бутылкой и тремя
бананами.
     - А там не было. Почему-то. Держи. - Стас взял у него бана-
ны и двинулись дальше. - А я тут уже восьмой год, - без видимого
повода произнес узбек. - До сих пор привыкаю. Люди-то те же,  да
только  сначала,  как издали увидишь. А потом не людей, а свиней
видеть начинаешь. Не людей, а свиней. - Он почесал  за  ухом.  -
Так-то вот.
     Они опять помолчали.
     - Сюда, - узбек вытянул руку.
     В подъезде было сухо и пахло мочей. Они поднялись на второй
этаж. Узбек долго возился с замками и, наконец, открыл.
     - Жену вот отправил на сохранение. Поэтому такой вот  поря-
док у меня. - Он кивнул на заваленный бумагой стол. - Сейчас ко-
фе сделаю.
     Он включил телевизор и скрылся на кухне. Стас потоптался на
множестве  шкур неведомой ему твари и провалился в кресло. Наст-
роение было мрачное. Он уставился на экран. Тип с постным  лицом
и  редкими  усами толок воду в ступе, глядя прямо в камеру. Стас
нажал кнопку. Здесь были танки и много шума. Стас вырубил  звук.
Появилась  приятная женская физиономия и по-рыбьи зашевелила гу-
бами.
     Появился узбек и полез на подоконник.
     -  Вот,  -  он вытянул серую коробку, путаясь в проводах. -
Смотри.
     Он  кинул коробку на стол и уставился на Стаса. Стас открыл
свой чемодан, достал инструмент и снял крышку. Внутри  было  все
аккуратно и красиво. Он поковырялся и закрутил винты на место.
     -  Все.  Пользуйтесь. - Стас сложил свое барахло на место и
поставил чемодан рядом.
     - А вот мне бы еще - чтобы не свистело. - Узбек нажал кноп-
ку, и комната наполнилась гулом.
     Стас почесал подбородок.
     - Надо унести. На недельку. Иначе не выйдет. Здесь не могу.
Там надо.
     - Ну унеси. Как надо, так и делай. Я сейчас.
     Узбек исчез за дверью в прихожую и возник снова с  газетным
свертком  и  стаканами.  Он почти кинул стаканы на стол, так что
они зазвенели, и принялся за сверток. Газета тут же полетела  на
пол, а вслед за нею и пробка. Он налил.
     -  Вот. - Он подвинул стакан. - За наше дело. - Он протянул
начавший уже гнить банан.
     Стас  не  допил. Резко зажгло и выступили слезы. Он понюхал
банан. Отпустило.
     Долго  молчали. Потом узбек промолвил, глядя на немую морду
в телевизоре:
     - Интересно, сколько же еще так  может  продолжаться.  Ведь
всем опротивело.
     -  На  нас хватит. - Стас подковырнул бананью шкуру и осто-
рожно потянул ее на  себя.  Под  нею  открылась  желтовато-серая
слизь.  Он засучил остальные куски шкуры и откусил. "Ничего. Ус-
воится." Он поморщился. Было видно, что фрукт долго  искал  свой
последний угол, но наконец нашел. И на том спасибо.
     - А вот ты что-нибудь в телевизорах - того, ну соображаешь?
- Было видно, что узбек непременно хочет пообщаться и мучительно
ищет  тему  для  разговора.
     Потом он вдруг внезапно  подпрыгнул  и  ускакал  на  кухню.
Обескураженный Стас понюхал свой стакан и посмотрел в телевизор.
Там  глотала  воздух все та же рыба. "Соображаешь - не сообража-
ешь, шаришь - на шаришь... Работает же - что еще надобно".
     - Ну так вот, понимаешь ли, работает он, значит,  работает,
- узбек неслышно проплыл из кухни с чашками с дымящимся кофе пе-
ред собою, - а потом, видишь ли, вдруг все расплывается и, поне-
маешь, исчезает. Подложи газетку, неприятно без нее-то. И  никак
ничего не видно. - Он вопросительно глядел на Стаса.
     -  Нет. Не мое это дело. Надо вам тут другого искать. Я тут
ничем не могу...
     - Да прекрати ты выкать! Чай не с герцогом  разговариваешь.
Я ведь просил уже!
     - Не просили... То есть не просил. - тихо произнес Стас.
     -  Ага. Ну давай за большое и емкое слово ты. - Он произнес
это с какой-то гордостью и даже проникновенно. Заныло в груди. -
Ведь где ты еще найдешь, кого на ты окликнешь.  -  Он  опрокинул
свой стакан и понюхал бананчик. "Это уж точно. Где найдешь - там
и останешься. А вот чтоб задарма наливали - это уж простите. Не-
было  такого у нас. И не будет наверное." Стас выдохнул и выпил.
Еще  один кусочек слюнявого банана проскользнул в горло, оставив
вяжущий привкус.
     Узбек тоже откусил.
     - Жаль. Не можешь... А кто может?  Может  быть  кто-то  мо-
жет?.. - Он склонил голову на бок и замер.
     - Есть тут один. Я скажу ему, если надо.
     - Скажи. Скажи... Надо сказать.
     Снова  наступило долгое и противное молчание. Стасу уходить
никак не хотелось. Да и узбек  не  выказывал  никаких  признаков
беспокойства.  Он  невидящим  взором  уперся в экран. Стас вдруг
вспомнил, зачем он пришел сюда. Он с некоторой может  быть  даже
излишней  поспешностью  сгреб  со  стола телефон и набрал номер.
Сняли трубку.
     - День добрый. Как поживаешь? - Стас закатил глаза к потол-
ку. Потолок был недавно выбелен, но кое-где  в  углах  скопилась
пропылившаяся паутина.
     - А... Стас. С-слушай, п-перезвони п-позже. Я дико з-занят.
- В трубке слышалось натужное пыхтение.
     - Пять минут - и ты продолжишь.
     - Пять минут м-могут судьбу решить! Иди ты к черту!  Сорвал
такое дело! Ну что у тебя опять? - Пыхтение прекратилось,  да  и
заикаться трубка тоже перестала.
     -  Да вот тут я взял у тебя две девятнадцатых, так вот одна
из них не работает. Надо бы как-нибудь что-нибудь придумать. Как
ты на это смотришь? - Стас почесал горбинку на  носу,  предвари-
тельно  задрав  брови  и вытянув лицо, чтобы было удобнее до нее
добраться.
     - То есть как не работает. У нас с гарантией все.  Так  что
не знаю, что у тебя вдруг не работает. Может быть ты на нее утюг
поставил, а теперь с меня спрашиваешь.
     -  Ну  давай вместе посмотрим, а ты потом скажешь, что я на
нее ставил.
     - Не знаю. Некогда мне. И вообще. Ты взял - ты и  разбирай-
ся. - На том конце послышалось нарастающее раздражение.
     - Ну так ведь я-то у тебя взял. Значит, вместе нам надобно.
Верно говорю я? - Стас угрюмо ковырял ногтем заляпанную остатка-
ми пищи газету.
     - Вечером. Зайди ко мне вечером. Попозже. И разберемся. Мо-
жет быть. - И не попрощавшись, трубка запищала короткими.
     Стас аккуратно, словно трубка была хрустальной, положил  ее
на место. "Настроение он мне испортил. Сволочь."

     Снова  появилось  ощущение присутствия узбека. Тот даже как
бы и не слушал вовсе, а только прихлебывал из чашки.
     - Почему я не видел тебя раньше? - Лицо узбека стало задум-
чивым и мечтательным. - Я, хоть и не долго живу здесь, но многих
знаю.
     - А где ты меня мог видеть? - Стаса  вдруг  передернуло  от
слова "ты". - Ты кто?
     - Строю я. Дома строю. А ты кто?
     - А зачем ты их строишь? - Стас как будто не услышал вопро-
са. - Зачем? Ведь они снова развалятся. Как все разваливаются.
     - Но ведь этот - стоит? - Узбек кивнул на стену. - И я пос-
трою - тоже продержится...
     - Месяц! От силы - два! Вы же строить не умеете! - Стас по-
немногу  распалялся. - Раньше умели. И этот дом давно строили. И
мой тоже. А покажите мне, что построено год или даже два  назад?
Нету!  И  не будет. - Стас откинулся в кресле. - Потому что все,
что будет построено, как воск на солнце превратится в лужу  гря-
зи.  И  ты и тебе подобные - не исключение. Вы только кофе гото-
вить умеете. Да и то кефиром воняет. Вы же чашку не вымыли.
     Глаза узбека стали багровыми. Но он не двигался, хотя кула-
ки у него явно чесались.
     Стас встал и прошелся взад и вперед.
     - Прости. Я не имею на это права. И  никто  не  имеет.  Мне
жаль, что так получилось. - Стас направился к выходу.
     -  Постой! Вернись и сядь! Ты мне симпатичен. - Лицо узбека
излучало тот мягкий свет, который заставляет подчиняться  против
воли. - У тебя в роду не было священников?
     Стас обернулся.
     - Нет. И не будет.
     - А жаль. Ты мог бы править миром. Человеческое сердце под-
чинится тебе, если ты захочешь этого.
     -  Все  дело  в  том,  что Я не хочу этого. Мне претит сама
мысль о том, что толпа будет торчать у моих ног и умолять позво-
лить им лобызать мои ноги. Тьфу! Мерзкая падаль! А тебе было  бы
по душе это?
     - Во всяком случае не было бы противно. - Узбек странно ух-
мыльнулся. - Значит и ты такой же как все. Только бы кому-нибудь
кланяться. Неважно, кому. Лишь бы верить в несуществующее.
     Узбек  замолчал. А Стас, замерев, разглядывал едва заметные
полоски бровей на его лице. Кто знает,  на  что  вообще  человек
имеет  право. Судить... Осуждать поступки... Грязные и благочес-
тивые. Разные, как звезды на небе. И в то же время почти похожие
друг на друга. Разные, потому  что  одни  оставляют  после  себя
стыд,  другие - печаль, третьи - сладкое чувство удовлетворения.
И похожие, ибо движет всеми только жалкое собственное Я и  более
ничто.
     Стас  вдруг  ощутил  желание  уйти,  бежать  из этого дома.
Что-то осело внутри. Разбилось  и  разлетелось  вдребезги.  Если
раньше  он  питал симпатию или что-то подобное к этому человеку,
то сейчас ему захотелось избавиться от него. Эх! Напиться бы.  И
чтобы  потом  ничего не помнить. Как после тяжелого сна в душную
ночь.
     Стас вышел из дома, когда уже темнело. Мутно-желтые  фонари
тускло освещали асфальтовые глыбы, вывороченные тяжелыми гусени-
цами. Не споткнуться бы. Снова начинался дождь. Стас накинул ка-
пюшон.  Приторная  морда  узбека маячила перед глазами, не давая
покоя. Что-то было в нем. Растворенное в маске равнодушия  жела-
ние действий. Без мотивов и целей. Без стремления и систем. Дать
бы  ему все это - и увидит мир этого замухрыжку в иной ипостаси.
Тьфу! На кой мне это надо.
      
                14
     На  углу  заброшенных  улиц, рядом с обшарпанной телефонной
будкой, лежал человек. Тонкая струя крови соединяла уста  его  и
землю.  Забытая телефонная трубка покачивалась от слабых порывов
ветра и зудела противным комариным писком.
     Из темноты переулка сонно и неторопливо  выкатился  фургон,
обитый листовой сталью. Словно раздумывая, он лениво затормозил.
Отъехала  дверь,  и из черноты осторожно ступила на щебень нога.
Следом показался щуплое существо с лицом, обтянутым черным.  За-
тем выдвинулось из зияющего чрева такое же, лишь немного ниже, с
мутными светящимися красным глазами.
     Они  все  так же медленно, словно не прилагая усилий, пере-
местились к лежащему, все так же лениво сгребли недвижное тело и
меланхолично швырнули его в чрево фургона.
     Дверь захлопнулась, и сонный фургон, развернувшись,  ука-
тил в черноту переулка.

     Через месяц возле обшарпанной телефонной будки, уже потеряв
надежду найти, Стас наткнулся на бредящего бессмыслицу друга.
    
                15
     Пустынный город. Ледяная хмарь заставила  убраться  в  норы
ищущих  покоя  своим телам. Вечерний хлад липким туманом пронзал
сердца и души заблудших впотьмах пустынных лабиринтов улиц. Ред-
кие фонари лишь рождали голографические ореолы сырости, едва за-
метно покачивающиеся во тьме от внезапных порывов ветра.
     И хлюпал под ногами прошлогодний тающий снег. Стас брел  по
вытравленной беспечной седою мглою пустыне. Редкий путник, забыв
завернуться  в ворот, нагонял суеверный ужас в слабых лучах све-
та, изредка пробивающегося сквозь неплотно закрытые ставни, вну-
шал страх липкими каплями, стекающими с покрытого морщинами лба,
впалых щек, обтянутых кожей скул, стекающими под одежду и знобя-
щими, и заставляющими судорожно сокращаться мускулы. И  навсегда
позабытый предок этого слабого света - Солнце - теперь воплотил-
ся  в грызущий души людей неоправданный, и оттого еще более жес-
токий в своем непонятии страх. Громадный, всепроникающий, всеоб-
ъемлющий и вездесущий. Страх, заполняющий собою все и не  остав-
ляющий  места  самым  сокровенным  желаниям. И раздавленный этим
страхом безногий старик, кажется, от рождения человечества  про-
сящий  подаяния  возле ржавой водосточной трубы, спрятавшись под
навес, пересчитывал мелочь, будто надеясь отыскать среди  жалкой
горсти  монет обломки своей когда-то великой души, а теперь съе-
денной этим страхом. И вечно грызущий ноготь дебил с круглыми от
страха глазами шарахался от собственной тени. И всем им не  было
никакого  дела до того, что их окружает. Все они заботились лишь
о собственной безопасности, повинуясь глубоко сидящему  инстинк-
ту, подаренному им с молоком матери. И от этого они только злоб-
но озирались, когда Стас проходил мимо них. Но и ему было глубо-
ко  плевать на этих нищих и беззащитных калек. С той лишь разни-
цей, что он не скалился и не озирался. И на себя ему  было  тоже
плевать. Убогий и извращенный мир. Любовь, превращенная в равно-
душие, и грязь, воспарившая над землей и ползущая в мозг, в сер-
дце, в души.
    
     Медленно  ползущий фургон сонно остановился возле обшарпан-
ной телефонной будки. Две черных фигуры лениво выползли из  чер-
ноты, отодвинув дверь и взяли Стаса под руки. Он не сопротивлял-
ся.
     Он  был  последним,  в кто еще надеялся и был способен мыс-
лить. Его уже больше никто никогда не видел.
    
                * * *
    
     Все. Круг замкнулся. Бесконечное счастье оборвалось. И даже
не в многоточии, за которым следует неопределенность, - в точке.
В  единственной,  за  пределами  которой - вакуум, а внутри ее -
только лишь пропасть безмолвия и  вечномерзлотного  покоя.  Люди
превратились  в мумии, а из того, что было их душами, отлита ры-
ночная разменная монета...