Иов 28-31

                Глава 28





Серебру есть источная жила,
Из камней добывается медь.
И железо земля подарила,
Чтоб и золоту место иметь.
Человек тьме предел полагает,
Ищет камень во мраке ночном.
В рудокопный колодезь ныряет,
В месте дальнем, забытом ногой.

Та земля, где хлеба вырастают,
Перерыта внутри, как огнем.
Ее камни сапфиром назвали,
А песчинки, златистым дождем.
К тем местам стези птица не знает,
И не видел ее глаз орла.
Той красы и шакал не марает,
Человека ж взирают глаза.

На гранит налагает он руку,
Выставляет и горы вверх дном.
А придя к сокровенному  звуку,
Вне себя, словно в мире ином.
Но премудрость найти разве можно?
Место разума знает ли кто?
Цену знать ее в мире сем сложном,
Человеку, увы, не дано.

Бездна молвит: «Во мне не ищите».
Море вторит: «И здесь ее нет».
К ней утеряны всякие нити,
И сокрыт от начала конец.
Аваддон блекло шепчет со смертью:
«Слух донесся о ней лишь и все».
Только Бог знает мудрости место,
Знает  свет обитанья её.





Ибо Он прозирает всю землю,
Видит все под лазурью небес.
Тварь земная  Создателю внемлет,
От начала творенья и  днесь.
Вес когда полагаем был ветру,
И по мере вода разлилась,
Дождь когда разбежался по  свету,
И дорога для молний секлась:

Вот тогда-то Премудрость явилась,
Испытанье, пройдя пред Творцом.
Ее властью все преобразилось,
В час творенья всесильным перстом.
И сие Бог сказал человеку:
«Страх Господень премудрость и есть.
Удаляться от зла се вовеки,
Слава, истина, разум и честь».





 
                29 глава






И продолжил Иов размышленья:
«Если б я был как в прежние дни,
Когда радости, жизни мгновенья,
Под охраною Божьей текли.
Над главою светильник Господень,
И во тьме излучал яркий свет.
Дни, когда, милосердием Божьим,
Мир в шатрах моих жил много лет.

Вседержитель, когда был со мною,
Окружен был моими детьми.
Молоком путь мой тек, не водою,
И ключом бил елей из скалы.
Я седалище ставил на площадь,
К городским воротАм подойдя.
Старцы стоя встречали приход мой,
А юнцов след простыл погодя.

Речь князей предо мною стихала,
Полагавших персты на уста.
В тишине голос знатных растаял,
И к гортани язык прилипал.
Ублажал меня слышавший ухом,
Оком зрящий хвалу воздвигал.
Так как я для всех нищих был другом,
Сироту никогда не прогнал.

Умиравший меня славословил,
Сердцу вдов доставлял я покой.
Суд по правде всем немощным строил.
Был при мне он всегда, и со мной.
Так, глазами я был для слепого,
Был ногами для плоти хромой.
Становился отцом для бездомных,
Был внимательным, добрым судьей.

Сокрушал беззаконному челюсть,
Из зубов исторгая его,
Что у честного взято, как смелость,
Было честному возвращено.
Говорил я: «В гнезде моем лягу,
Дней не счесть, как морского песка.
Корень мой постоянно во влаге,
На ветвях почивает роса.

Всё вокруг уклоняется в старость,
Только слава моя молода.
Хоть видна в летах времени ярость,
Но все так же лук крепок в руках. 
Все внимали мне и ожидали,
При совете молчали моем.
Что скажу, то всегда принимали,
Речь лилась на них сладким ручьем.

Как дождя мой приход ожидали,
Как ему открывали уста.
И, улыбку за сон принимали.
Жизни светлой была высота.
Путь им всем я назначил, управил.
Во главе восседая как царь,
Окруженный своими войсками,
Утешителем страждущих стал.




 
                30 глава






Но теперь рассмеялись в лицо мне,
Кто в летах еще счет не терял,
Те, которых отцов ни на шорне,
Ни ко псам помещать я б не стал.
Сила рук их к чему уж теперь мне?
Ведь над ними и время прошло.
Бедность, голод ввели в истощенье…
В степь безводную их унесло.

Зелень щиплют они под кустами,
Можжевельника плод хлебом стал.
Одиночества бродят путями,
Не найдя здесь в народе причал.
Жизнь их в рытвинах тлеет потоков,
Средь  утесов в ущельях легли.
И слезится под тернами око,
Без имен все – отребья земли!

Их-то сделался ныне я песней,
Сладкой пищей для горьких речей.
И гнушается мной безызвестный,
Заливает потоком слюней!
Так как Богом  развязан мой повод,
Перед всеми сражен я, и что?
Делом словом спешат, будто овод,
Жалить видом, что я уж никто…

С боку правого это исчадье
С ног сбивает меня наповал.
Путь направили, будто к отраде,
На погибель, как если б я звал.
Путь же мой, исковеркали скоро,
И, как бурей, обдули его.
Всё успели ко смерти построить,
Не позвав в помощь  к ним никого.


Будто сделав в стене ширь пролома,
С шумом бросились все на меня.
Воют  ужасы силою грома,
Счастье, почесть с собой унося.
И душа изливается ныне,
Дни скорбей облегают меня.
Не имеют покоя и жилы…
Кости ноют, в унынье вводя.

И с трудом я снимаю одежды,
Болью адской сжимает хитон.
Ныне Господом в грязь я повержен,
Стал как пепел, как прах я степной.
Вот, взываю к Тебе – не внимаешь,
А стою, смотришь лишь на меня.
И жестокость ко мне проявляешь
Силой рук, во вражде будто я.

Поднимаешь и по ветру носишь,
А затем сокрушаешь дотла.
Так, я знаю, Ты к смерти приносишь,
В дом, живым где всем участь одна.
Не простри на костей дом рук вскоре.
В сокрушении ль крикнут они?
Не рыдал ли о тех я, кто в  горе?
И о бедных скорбел ночи, дни…

Я во всем и во всех добра чаял,
Но пришли зла ненастные дни.
Когда света волну ожидал я.
Налетели вдруг вороны тьмы.
И кипит все внутри непрестанно,
Сплошь печалей дождался я дней.
Привстаю и кричу средь собранья,
Почернел, не от солнца лучей.

Стал я братом почтенным шакалам,
Другом так же и страусам стал.
Кости все обгорели от жара,
Кожи цвет меня с ночью сравнял.
Моя цитра, игравшая гладко,
Приуныла – сама не своя.
И свирель, услаждавшая сладко,
Глас плачевный впитала в себя.



 


                Глава 31





Мной завет был положен с глазами,
О девице чтоб не помышлять:
Потянуться ль  к наградам руками,
Воздаянье ль  от Бога взыскать?
Нечестивому  - гибель в награду,
И напасть для творящего зло.
Я же радуюсь Божьему взгляду,
Только милости жажду Его.

Если дни в суете протекали,
На лукавство спешила нога,
Пусть бы правды весы и сказали,
Непорочность бы свет пролила.
От пути если стопы сбивались,
За глазами коль сердце неслось
И к нечистому коль прикасались,
Мои длани когда-то, хоть вскользь:

Пусть я сею с трудом и заботой,
А другой все поест на корню.
И по правде пускай подноготной,
С корнем вырвут  и  отрасль  мою.
Если женщиной сердце прельщалось,
Ковы строил, коль ближним моим,
И моей бы жене пусть досталось,
К смеху поводом стала б другим.

Коль правами я слуг пренебрег бы,
Когда спор те имели со мной,
При восстании Бога, что мог бы,
Я ответить на взгляд неземной.
Отклонил ли моленье убогих
И томил ли глаза я вдовы?
Хлеб, коль ел, забывая о многих,
То мне истинно в жизни «увы»…



Но не так! Сирота рос со мною,
Как с отцом, он в любви возрастал.
Я  вдове  был надежной опорой,
В руководстве ей не отказал.
Когда  видел кого погибавшим,
Без одежды, покрова, всего,
Их спасал я от смерти грозящей,
Шерстью стада согрел своего.

Полагал ли опору я в злате?
Говорил ли: «надежда моя»?
И была ль моя радость в богатстве,
В том, что много рука обрела?
Наблюдая и солнца сиянье,
Величавую поступь луны,
В тайне сердца пришло ли желанье,
Лобызать страстно руки свои?

Стало б дело сие преступленьем,
Неизбежно влекущим к суду.
Злодеяние то в отреченье
Вменено было б мне ко Творцу.
Веселился ль  при смерти врага я,
Иль в несчастье его расцветал...?
И гортань прегрешенья не знала,
В сердце я никого не проклял.

Не кричали ль в веселии люди,
Постояльцы шатра моего:
«С благодетелем счастливы будем,
От щедрот насыщаясь его!»
Утомленный дорогою странник,
Не остался на улице спать.
Двери дома на стук я нежданный,
Открывал, всех готовый принять.

Коль скрывал бы я тяжесть проступка,
И таил бы пороки мои,
То сидеть бы в молчаньи, без звука,
Чтоб не стать мне презренным людьми.
О! Нашелся бы кто-то послушать!
Вот, открою желанье моё:
Вседержитель утешил бы душу,
Чтоб записан ответ был Его.



Коль земля на меня вопияла,
Что срывал без оплаты «венец».
Пусть взамен всех плодов вырастает
Куколь», - слов был Иова конец.