Трилистник стакана

1.ХОВАНЩИНА

Модест Петрович - волей рока —
Сидел без денег кой уж день...
С “Женитьбою” - одна морока:
Не опера - скорей мигрень!
А “Песни” да и “Пляски смерти” -
Уже друзья пропили, черти!
Жизнь заварила кашу круто...
Не ел, наверно, двое суток:
Так - просто легкий перекус...
Забыл у блюд - любимых - вкус.
Модест Петрович одиноко, -
Благой, с бутылкою в руке, -
Бороться с низменным пороком
Любил - в укромном - уголке.
И где-то, - между сном и явью, -
Почти в беспамятстве уже, -
Блуждая взглядом по заглавью,
Пролив на ноты свой фужер,
В плену угара вин испанских
С уже - зачумленным - Хованским,
В крысином этом уголке
Рассветы на Москве-реке
Встречал, - отселе вдалеке...
Но холодела в жилах кровь,
Когда — бывало - на Покров -
К нему являлся Годунов;
И звал Модеста за карниз
Тот ненормальный царь Борис,
Чтоб показать один сюрприз,
Повиснув головою вниз...
Но было мокро и темно,
И Мусоргский - разбил - окно.

2.В "МОГУЧЕЙ КУЧКЕ"

Пусть с Мусоргским в “Могучей кучке”
Случались частые отлучки,
Но Римский-Корсаков и Лядов,
И Даргомыжский, и Кюи
Других придерживались взглядов
На «злоключения» свои:
Была по нраву им “Коммуна”,
Где складывались, кто как мог, -
Звучали - тосты, пели - струны,
И был Балакирев, - как бог;
Он снял сообществу квартиру
И всех расставил по ранжиру,
А сам остался — без сапог.
И в той “Коммуне” так певали, -
Без выстрелов и баррикад, -
Что наливать не успевали,
И до — печенок — доставали, —
Когда их голоса сливались —
На крыше - в громовой раскат!
А нализавшись «всякой дряни»,
К рассвету с ног валились - в пьяни.
В те времена в “Могучей кучке”
Бывал и Стасов, — по получке.
Известный критик - вне политик,
Но все ж - не можно - забывать:
Не должно там критиковать,
Где ты сидишь — и в ус не дуешь, —
Да из стаканчика - смакуешь...

3. «НАВЕРНО Б, ДОЖИЛ ДО СЕДИН...»

И был один из них - блондин,
Весьма почтенный господин, —
Интеллигент-простолюдин, -
Профессор - хмеля - Бородин:
Он - химик, медик, музыкант,
И композитор - вот - талант!
Наверно б, дожил до седин,
Когда б не случай бы один.
Любил он - Цезарю Кюи -
Играть симфонии свои.
И как-то раз в “Могучей кучке”,
Где вечеринка расцвела,
Свои - показывали — штучки -
Вакханки Царского Села, -
И пировали у стола
Во всем, в чем мама родила.
А в светском зале, - глазу нов, -
Блистал манишками обнов
Младой маэстро Глазунов.
И по священному обряду, -
В кругу восторженных друзей, -
Наигрывал ноктюрны Лядов
Из “Табакерки” из своей.
Достопочтенный Бородин,
Хмелея от сардин и вин,
На дно стакана погружен, —
Весь - в плясках половецких жен;
И после каждого глотка
Всплывали - средь черновика —
Обрывки арий Кончака...
А после пятого стакана
Он окрестил Крамского - ханом...
То ли допился он “до ручки”,
То ли гетера подвела,
Но только ноты закорючки -
В глазах - поплыли — со стола.
А может быть, на той пирушке
Он умудрился - свесела -
Хлебнуть “Клико” из чьей-то кружки...
Но только боль - всю грудь - прожгла;
Он пошатнулся, побледнел,
Промолвить слова - не успел, -
Как руки обронил свои
На плечи Цезаря Кюи.
Его мгновенно подхватили,
Водой холодной окропили.
Почтенный врач преклонных лет,
Достав потертый свой лорнет,
Промолвил кротко: “Пульса — нет...
Увы, не дожил до седин
Наш музыкальный Палладин!..
Всему тому виной - не боле, -
Большая доля алкоголя:
Аорта - спазмом - заперта...
А как ни как - уже летА”...

Его друзья с “Могучей кучки”,
Как должно, - друга помянув, -
Его дописывали “штучки”,
Как “подобает”, - во пьяну...
А несравненный Глазунов
Клялся: “Да чтоб я ... без штанов!..
За богатырское вино
Его симфонии и опер -
Я б всё свое богатство - пропил!”...

“Князь Игорь” — шел - по всей Европе...